Голод - Нурдквист Лина
Подавшись вперед, она переходит на шепот.
– Ради своего ребенка человек способен на все. Что угодно сделаешь, лишь бы ребенок не плакал, не ходил голодный или в разных сапогах. Невозможная мысль потерять ребенка, хочется, чтобы им ничто не угрожало, чего бы это ни стоило. Дети должны быть счастливы, только это что-то и значит в жизни.
Больше она не в состоянии рассказывать, кислорода не хватает. Громыхает окно, когда я открываю его, чтобы впустить свежий воздух, который мы с ней еще не вдыхали. Я думаю, что звуки, вероятно, мешают ей – как в тот раз, когда все было наоборот: я лежала в кровати среди бесвкусных подушек с попугаями, а Бриккен открывала окно, чтобы впустить в комнату свежего воздуха. На самом деле она тогда помогла мне – я понимаю это только сейчас.
– Прости.
Я произношу это тихо-тихо, не решаюсь сказать громче.
– Нам надо поговорить серьезно, – говорит она.
Кажется, она растет, обретает силы. Я делаю каменное лицо, я не хочу, но она продолжает.
– У каждого дома есть свои тайны, – произносит она, хотя я качаю головой. – Не все надо проговаривать вслух. Мы знали, Кора. Мы знали – я и Руар. Мы никогда не обсуждали это между собой, но мы знали.
Я перебиваю ее.
– Не рассказывай, – прошу я.
Она имеет в виду не то, что я думала. Нечто куда более ужасное. Облить грязью моего Руара. Я ощущаю теплую шкуру Овчарки, прижавшейся к моим ногам под стулом. Не хочу слышать.
– Не говори больше ничего, – прошу я.
Она игнорирует мою просьбу.
– Как меня тошнило, как прошибал холодный пот! Через какое-то время Руар тоже догадался, но Даг уже был тяжелый у меня в животе, что же нам оставалось, кроме как отступить на шаг, простить себя и друг друга и жить дальше? По молчаливому уговору мы никогда об этом не упоминали. А потом родился Даг, и его невозможно было не полюбить. Через некоторое время Руар обнаружил для себя кроссворды – подозреваю, они помогли ему не сойти с ума. Когда Даг подрос, мы оба заметили, что он не такой, как все, но что толку выпускать тролля из каморки?
Я хотела, чтобы она замолчала.
Замолчи, Бриккен!
Замолчи!
Я размахиваю руками, пытаясь заглушить ее слова разговорами о какой-то ерунде. В голове у меня стучит, словно курица клюет семена. Бриккен смотрит в одну точку через свои увеличительные стекла, пока я не замолкаю. В ее дыхательных путях что-то шумит при каждом вдохе, однако она продолжает.
– Сперва наволочка, когда я стирала белье, – говорит она почти шепотом, но голос и взгляд тверды. – Поднимала мокрые вещи к небу, чтобы развесить на просушку, и каждый раз думала – как забавно, что на наволочке те же инициалы, как на той простыне, которая была у меня с собой в первом доме, где я росла, а потом у Фриды. У. М. У. Только нитки другого цвета.
Глаза у нее блестят, а я хочу крикнуть – молчи, молчи, молчи! Мне кажется, я готова испепелить ее взглядом. Но ее мое мнение не интересует.
– Однажды я нашла в сундуке воздушного змея из наволочки, – продолжает она шепотом. – Перепачканного землей, аккуратно сложенного. Он был сделан из той же ткани, как и простыня, с которой я выросла, с вышитыми на нем буквами: У. М. У. Унни Муэн-Улефос. Тут все во мне оборвалось. Я узнала вышивку – каждый шов на старой наволочке был проложен той же рукой, такой же красивой синей ниткой, как та, что запомнилась мне из приемной семьи, где прошло мое детство. «Бикка» – так я называла себя, когда они нашли меня, так что они думали, что я Бритта или Бриккен, но теперь-то я знаю. Где бы я ни жила, каждую ночь я клала себе под щеку эту монограмму, аккуратно стирала, так что ткань не распалась, даже когда нити истончились. Мою простыню сожгли вместе с кошкой в тот день в доме у Фриды, но до того я так много лет подряд ощущала щекой вышивку, сделанную руками матери, что никогда ее не забуду.
Она кладет ладонь на щеку, словно желая утешить себя.
– Думаю, теперь ты понимаешь, Кора – мы любили друг друга от всей души, но не так.
Мне хочется ударить ее по лицу. Не хочу, не хочу слушать!
– Тссс!
Я произношу это вслух.
Она кивает. Соглашается помолчать.
– Как собаки, – говорит она.
Губы ее трогает улыбка, когда она замечает мое удивление.
– Когда собака на цепи сдерживается, ей дают кость. Будем сдерживаться.
Я согласна. Бу не должен узнать.
Больше мы ничего не говорим. То, что она только что мне рассказала, утекает между пальцами, как теплая вода. Она сказала, что теперь между нами нет недомолвок, она никогда не смотрела на меня косо, ничего против меня не имела. В глубине души я нахожу крошечку покоя и начинаю поливать и выращивать его. Чувство вины, так долго давившее на плечи, испаряется. Бриккен, этот дом и я наконец-то разобрались друг с другом, после стольких лет. Скоро я стану свободной лесной женщиной, питающейся овсяной кашей, березовым соком и дикой малиной. Больше никаких счетов за электричество или полной раковины картофельных очистков. Жизнь – нечто гораздо большее, чем очередной рекламный буклет из продуктового магазина.
Я накрываю ей плечи пледом и подкладываю ей под голову еще одну подушку – не ту, которая с попугаями. Она тут же засыпает. В груди у нее свистит и шуршит при каждом вдохе, но ее это, похоже, мало заботит. Да и какая разница, ей совсем немного осталось. Я пишу записку и оставляю рядом с грибным бутербродом на ночном столике. Если захочет, может поесть его, чтобы время прошло быстрее, но я думаю, она уплывет в забытье, не заметив его.
Унни ни о чем не сожалела.
Так сказала Бриккен.
В последний раз я выхожу из этого дома. Сперва шагаю по гравию, потом по асфальту. Я в пути. Без стаи.
– Я ушла, – говорю я крошечному жучку, присевшему мне на рукав. – В точности как Унни.
Купив себе билет на автобус и не зная, где мне выходить, я пересаживаюсь с одного автобуса на другой, еду на северо-восток. Или на северо-запад? За окном бескрайние посадки молодых сосен. Скоро я совсем не буду знать, где нахожусь, и это так хорошо. В лесу невозможно заблудиться, как сказал однажды мой отец. Просто не всегда приходишь туда, куда хотел, но это не самое страшное.
Я могу следовать по следам лося на снегу, найти немного питательных веществ под корнями деревьев. Перед приходом ночи я найду убежище под ветками старых елей, постелю себе сосновые лапы и разведу огонь. Тишина. Черное, как смоль, лесное озеро. Созвездие Большой Медведицы. Свет человеческого жилья не заглушает звезды. Деревья не сердятся. Я смогу проснуться со светом и птицами и напиться сонной воды из ручья. Наполнив рот водой из ручья, я подниму глаза к небу и кронам деревьев и замечу, что их стволы тоже не прямы. Они созданы не для того, чтобы чему-то соответствовать, просто растут, где растут. Тем не менее, они все вместе. Вне зависимости от всего.
Северное сияние. У меня возникает мысль, и я выхожу из автобуса на неизвестной остановке, чтобы обдумать ее. Солнце согревает кожу, но вскоре снова становистя холодно: луч солнца уходит к следующему дереву. Я иду за ним, крадучись, словно выслеживаю сказочное существо. Догоняю и снова ощущаю тепло. Полоса света касается моего лица. И тут мне все становится ясно. Изнутри рвется наружу смех, непонятно, откуда взявшийся. Я поеду на север, к моему Бу. Может быть, мне удастся снять квартирку в Лулео, завести маленькую собачку. Проголодавшись, я смогу готовить только для себя одной и убирать свою собственную пыль. Иногда приглашать Бу на ужин, накрыв на стол и положив красивые салфетки, видеть, как его ресниы отбрасывают тени на щеки, пока мы едим. Если я попрошу прощения за то, что иногда забывала о нем, он наверняка пригласит меня к себе в гости, он не злопамятен, в этом смысле он похож на Руара.
Несколько тяжелых капель дождя падают мне на волосы. Проливной дождь, котрый выбьет из земли остатки тепла, заполнит воздух запахами осени. Воздух дрожит, я думаю – вот сейчас все начнется. И тут все стихает. Полная тишина. Потом из тьмы над кронами деревьев доносится глухой грохот. Я прислушиваюсь к звуку, который небо кидает вниз. Внутри меня становится светлее, а лес темнеет, и звук, доносящийся сверху, превращается в гул. Это не дождь! Градины такие твердые, что обжигают кожу. Земля заполняется белыми точками, маленькие твердые жемчужины падают вокруг меня, как будто в небе кто-то порвал ожерелье, и все бусины просыпались вниз. Они скачут вокруг моих ног, как попкорн в кастрюле. Несколько штук падают на рукав моей куртки, я кладу их в рот, они тают на языке. Все так просто. Холодный воздух заполняет мне легкие, делая меня сильной.
