Виктор Пелевин - Чапаев и Пустота
– Ты Глобуса помнишь? – спросил Володин.
– Который банкиром стал? Помню, – ответил Колян.
– Я тоже помню, – сказал Шурик, отхлебывая освобождающей жидкости из своей фляжки с рельефом. – Сильно перед смертью поднялся. На «поршаке» ездил, цепи на нем по пять кусков каждая были. По телевизору показывали – спонсор, хуе мое, все дела.
– Да, – сказал Володин, – а как в Париж приехал за кредитом, знаешь, что сделал? Пошел с их банкиром в ресторан, чтоб за столом по душам поговорить. А сам нажрался, как в «Славянском базаре», и давай орать: «официант, двух педерастов и ведро чифиря»! Он сам голубым не был, просто на зоне…
– Мне-то объяснять не надо. Чего дальше было?
– Ничего. Принесли. И привели. Там ведь рынок.
– А кредит дали?
– Не в том дело, дали или не дали. Ты подумай, раз он в таких понятиях жизнь кончил, то он, выходит, с зоны никогда и не выходил на самом деле. Просто так поднялся, что на «поршаке» по ней ездить стал и интервью давать. А потом на этой зоне даже свой Париж нашелся. Так вот если бы этот Глобус со своим чифирем и педерастами о загробной жизни задумался, что бы ему в голову пришло?
– Да он о таком сроду не думал.
– Ну а если бы подумал? Если он ничего кроме зоны не знает, а к высшему, к свету, как всякий человек, тянется, что бы он себе представил?
– Не пойму тебя, – сказал Колян, – куда ты клонишь. Какой высший свет? Пугачева что ли с Киркоровым? Никогда он не тянулся ни в какой высший свет, а вот вышка ему в натуре светила.
– А я понял, – сказал Шурик. – Если бы Глобус о загробной жизни думать стал, он точняк эту твою брошюру себе бы и представил. Да и не только Глобус. Ты, Коль, сам подумай – у нас же страна зоной отродясь была, зоной и будет. Поэтому и Бог такой, с мигалками. Кто тут в другого поверит?
– Тебе чего, страна наша не нравится? – строго спросил Колян.
– Почему, нравится. Местами.
Колян повернулся к Володину.
– Слышь, а Глобусу тогда в Париже кредит дали?
– Вроде дали, – сказал Володин. – Банкиру этому все понравилось очень. С педерастами у них там всегда нормально было, а вот чифиря не пробовали. Он там даже в моду вошел, называется чай а-ля рюсс нуво.
– Слушай, – сказал вдруг Шурик, – а я чего подумал… Ой… Ну дела…
– Чего? – спросил Колян.
– А может, все и не так на самом деле. Может, не потому Бог у нас вроде пахана с мигалками, что мы на зоне живем, а наоборот – потому на зоне живем, что Бога себе выбрали вроде кума с сиреной. Ведь всю эту фигню про зубы у души, про топку, в которой коммуняк жгут, про конвой на небе – это же все сколько веков назад придумали! А у нас просто решили рай на земле построить. Так ведь и построили! В натуре, по чертежам и построили! А как рай построили, оказалось, что он без ада не работает, потому что какой же может быть рай без ада? Это не рай будет, а так, хуета. Значит… Не, даже думать дальше боюсь.
– Может там, где люди говна меньше делают, и Бог добрее. Типа в Штатах или там в Японии, – сказал Колян.
– Чего скажешь, Володин? – спросил Шурик.
– Чего скажу? Как вверху, так и внизу. А как внизу, так и вверху. А когда все вверх дном, как объяснить, что ни верха нет, ни низа? Вот и говорят на Руси – ночью жопа барынька.
– Во прется чувак, – сказал Колян. – Даже завидно. Ты сколько съел-то?
– Тебя самого не прет, что ли? – спросил Шурик. – По всему загробному миру только что проехал. И еще нас с собой прокатил. У тебя, оказывается, не только мент с адвокатом внутри, у тебя еще и целый синод.
Колян вытянул руку вперед и внимательно на нее поглядел.
– Во, – сказал он. – Опять синий стал. Почему я все время от грибов этих синим становлюсь?
– Портишься быстро, – сказал Шурик и повернулся к Володину. – Слушай, ну дела. Базар съезжает вслед за крышей. Мы же про вечный кайф говорить начали, а погляди, куда занесло.
– Куда занесло? – спросил Володин. – По-моему, как сидели, так и сидим. Костер вот горит, петухи поют.
– Какие петухи? Это пэйджер у Коляна.
– А… Ну ничего, запоют еще.
Шурик усмехнулся и отхлебнул из фляжки.
– Володин, – сказал он, – а я все-таки понять хочу, кто этот четвертый.
– Кто?
– Четвертый. Не помнишь, что ли? С чего разговор пошел – что есть внутренний прокурор, внутренний адвокат и тот, кто от внутреннего кайфа прется. Только непонятно, почему он четвертый? Он же тогда третий выходит.
– А про подсудимого забыл? – спросил Володин. – Про того, кого они судят? Ты же не можешь сразу из своего прокурора стать своим адвокатом. Хоть секундочку подсудимым надо побыть. Вот это и есть третий. А четвертый о всех этих раскладах и не подозревает даже. Ему кроме вечного кайфа вообще ничего не надо.
– А откуда он про вечный кайф знает?
– Кто тебе сказал, что он про него знает?
– Ты сам и сказал.
– Я такого не говорил. Я говорил, что ему про вечный кайф объяснять ничего не надо. Это не значит, что он про него что-то знает. Если бы он что-то знал, – Володин сильно выделил интонацией слово «знал», – то он по твоему внутреннему делу как свидетель проходил бы.
– У меня, значит, еще и свидетели внутри есть? Ну-ка поясни.
– Вот представь, сделал ты какое говно. Внутренний прокурор говорит, что ты падла, подсудимый в стену глядит, а внутренний адвокат что-то лепит про тяжелое детство.
– Ну.
– Но ведь чтобы заседание началось, ты ведь про это говно, которое ты сделал, вспомнить должен?
– Понятное дело.
– Так вот когда ты про него вспоминаешь, ты свидетелем и становишься.
– Тебя послушать, – сказал Шурик, – так у меня внутри целый зал суда.
– А ты думал.
Шурик некоторое время молчал, а потом вдруг хлопнул себя по ляжкам.
– А! – резко выкрикнул он, – все понял! Понял, как в вечный кайф попасть! Для этого надо этим четвертым стать, правильно? Типа как прокурором или адвокатом.
– Правильно. Но только как ты им станешь?
– Не знаю. Наверно, захотеть надо.
– Если ты захочешь стать четвертым, ты не им станешь, а тем, кто захотел им стать. А это большая разница. Ведь ты прокурором становишься не тогда, когда хочешь им стать, а тогда, когда говоришь себе в душе: «Шурик, ты говно». А уже потом твой внутренний адвокат замечает, что только что был прокурором.
