Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной
— Это потому, что я ему не нравлюсь?
Гитаристка пожала плечами. Больше спрашивать было не у кого, вторым шедевром «точки» был натюрморт того же Коровина — «Розы», которые благоухали, но молчали. А Сарматов, с трудом дождавшись утра, первым же делом уволил подозрительного консультанта.
Через неделю «точку» на Уралмаше обчистили. Унесли веджвудский рельефный портрет, расписанную Чехониным[45] тарелку и ещё что-то по мелочи — соседи спугнули воров, и те сбежали, оставив дверь нараспашку.
— Странно, что не взяли Коровина, — удивилась Вера.
Сарматов был в страшной печали, долго с кем-то советовался и созванивался — и в результате нанял на работу очень надёжного и грамотного специалиста. Тот был не лысым, а короткостриженным — хотелось провести ладонью по его затылку, чтобы пощекотало кожу. И брови у него были такие, что Вера с трудом удержалась, чтобы не очертить пальцем — сначала левую, потом правую.
— Валентин Аркадьевич, — представился специалист, глядя в пол, как будто именно там располагались глаза Веры.
Сарматов просил понаблюдать за надёжным специалистом до вечера — ему нужно было мчаться куда-то в Билимбай. Велел фиксировать всё, что покажется подозрительным.
— Здравствуй, Валечка, — сказала Вера, как только за Сарматовым закрылась дверь.
— Не ожидал, — признался бывший Юлькин муж. — Ты что же, с этим Кощеем живёшь?
— Работаю.
— Ну, он-то в тебе не сотрудницу видит.
Вера вспыхнула, как те розы Коровина, которые почему-то не взял грабитель. Лепестки у них были слегка угловатыми, будто свёрнутыми из папиросной бумаги, но аромат! Не хуже, чем у «Роз Гелиогабала»[46] Лоуренса Альма-Тадемы, запах которых передавали даже плохонькие репродукции. Густой, с привкусом компота, дух зрелых цветов…
— А тебя как сюда занесло? Ты больше не в церкви?
Валечка махнул рукой, задев коллекционную табакерку. Вера поймала её в воздухе:
— Осторожнее, это ценный экспонат.
— Самый ценный экспонат здесь — твой Сарматов, — парировал Валечка. — В агентстве ему отправляют лучших охранников.
— А ты что, лучший? — хихикнула Вера, и тут же поняла, что вопрос глупый. Валечка очень изменился — откровенно говоря, от прежнего мальчика в нём уцелели одни только брови. Глаза были тёмные и почему-то матовые, как пыльные камни. Плечи стали мощными, нелепая бородёнка исчезла, как и привычка облизывать губы — была у него такая, точно была!
— Я давно в охране, — сказал Валечка. — Последнее задание было в Москве, вот только на днях вернулся. И сразу же — к вам. Картинки охранять.
— Это Коровин, — зачем-то сказала Вера.
— Приятно познакомиться, — ответил Валечка. — Поп-расстрига.
— Звучит как «медведь-шатун».
— В общем, это примерно из той же оперы.
— Не сложилось в монастыре?
— Нет. Давай не будем об этом.
Обедали вместе. Вера нашла в холодильнике кусок буженины, хлеб и даже банку огурцов вполне приличного посола. Валечка поразил её тем, что прочёл молитву и благословил трапезу привычным движением.
— А что ты удивляешься? Я хоть и плохой, но всё же православный. И в Бога точно так же верую.
Мяса Валечка не ел, а вот огурцы с хлебом наворачивал с удовольствием. И серебряную вилку (других у Сарматова не было) держал крепко — Вера с одобрением посматривала на его сильные пальцы. Ей было непросто освоиться с этим новым Валечкой — прежний вызывал симпатию и жалость, а этот будил любопытство и даже, честно сказать, волновал.
Мышь проявила солидарность:
— Юлька увидит, каким он стал — сразу прибежит. А тебе опять останутся опилки да отжимки.
Впрочем, разговор о Юльке зашёл только к вечеру. Судя по всему, Валечка нарастил не только банальные бицепсы, но и душевные мышцы, ответственные за терпение. Не зря провёл в монастыре столько времени.
За окнами давно стемнело. Они сидели в кухне, плотно прикрыв дверь — запах коровинских роз к вечеру стал уж совсем нестерпимым.
— Евгении одиннадцать лет, — рассказывала Вера, — очень умная девочка, отличница.
Достижения Евгении она всегда перечисляла звонким голосом и со слезами на глазах, вызванными, как предполагалось, умилением.
— А как твоя дочка? — спросил Валечка.
— Лара совсем другая. Сарматов зовет её Регистратура.
Валечка не улыбнулся. Он слишком явно не любил Сарматова, и Вере это не нравилось.
— Юля, наверное, замужем? — предположил Валечка. Он задумчиво выкладывал на столе дорожку из хлебных крошек — она шла прямиком к Вере, указывала на неё, как стрела.
— Юля сейчас одна-одинёшенька. Можешь ей позвонить, она будет рада.
— С чего бы? — Валечка поднял глаза от «крошечной» дорожки. Мальчик-с-пальчик. Мужчина-с-дубину.
Вера зажмурилась, чтобы не сделать и не сказать чего-нибудь лишнего — но тут очень кстати вернулся из Билимбая Сарматов. Голодный и разгневанный на Московский тракт.
— Ну как он тебе? — шёпотом спросил Сарматов, когда Валечка отлучился в туалет.
— Вроде бы нормальный, — ответила Вера.
Сарматов любил вворачивать в разговор анекдоты, притчи и цитаты, никому, кроме него, не известные. И здесь не обошлось:
— У меня был друг — отличный парень и не дурак, что достаточно редко бывает в одном человеке. И вот однажды он взял и сошёл с ума. Совершенно для всех неожиданно.
— Ну да, — подхватила Вера. — Обычно об этом предупреждают за три дня.
— Ты слушай дальше. Увезли его в шестую психбольницу, и я, потрясённый, так сказать, случившимся, поехал к нему с визитом. Апельсины, сочувствие, любопытство. Спрашиваю его: «Как у тебя здесь соседи?» А он и говорит: «Вроде бы нормальные». Прямо как ты!
История Вере понравилась — ей вообще нравилось говорить с Сарматовым, слушать его, каламбурить, шутить. Он хорошо смеялся, у него был приятный, чуточку терпкий голос (точь-в-точь как у Франциска Первого кисти Клуэ). Он был умным, сведущим во многих областях, названия которых звучали для Веры прекрасной и непонятной музыкой. Жаль, что эта чудесная дневная кукушка ночью превращалась в бесцветную птицу, неспособную к пению — или же не готовую петь для неё, Веры.
Валечка давно вышел из туалета и сидел на стуле под Коровиным с профессионально-зверским выражением лица. Если забыть о том, что они знакомы (а Вера решила, что забудет — во всяком случае, не станет делиться с Сарматовым радостью от вновь обретённого друга), то можно было бы усмотреть в нём несомненное сходство с другими «консультантами». Вот только взгляд у Валечки был глубже, но глаза при этом оставались как будто присыпанными пеплом.
