Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2004)
Так вот, чтобы верно оценить текст, контекст и подтекст хоффмановской книги, нужно неплохо ориентироваться в контексте эпохи. И в этом — тем, кто несведущ, — сильно помогает великолепный справочный аппарат, равного которому в наше время почти и не встретишь. Помимо того, что Николай Сосновский поработал на славу как переводчик, он сделал огромный содержательный комментарий и большую толковую вступительную статью, за что ему отдельное спасибо. Но и этого мало. То, что обошел вниманием Сосновский, тут же дополнила бдительная “науч. ред.” (в лице научного консультанта Александра Тарасова). Так что человек, даже краем уха не слышавший о том, что творилось в мире всего каких-нибудь тридцать — сорок лет назад, может смело начинать знакомство с эпохой с этой книги.
Кости и плоть дзен. Сто одна история дзен. Перевод с английского В. И. Нелина. М., “Эксмо”, 2003, 400 стр.
Удивительно приятно изданная книга содержит переведенные с английского (увы, так!) притчи из книги учителя Мудзу (Не Живущего На Одном Месте, XIII век), скомпонованные с текстами дзенских монахов более позднего времени. Все авторы здесь японцы. (Несмотря на то, что главные авторитеты учения, безусловно, китайцы.) Но впечатления это не портит, если читатель, разумеется, не сноб. Как всегда, изданию не повредил бы более пространный справочный аппарат.
± 2
Джузеппе Куликкья. Все равно тебе водить. Роман. Перевод с итальянского М. Визеля. СПб., “Симпозиум”, 2003, 187 стр.
Это образчик стиля современного европейского, так сказать, “рассерженного поколения”, уставшего от лицемерия и тупости окружающего свободного социума, который по-прежнему здорово раздражает молодых людей с не вовсе атрофированной способностью к мыслительному процессу. Примечательно, что герой, до краев наполненный негативной энергией, начисто лишен каких бы то ни было признаков идеализма. Он не верит никому и ни во что и с готовностью презирает все окружающее пространство.
Проблемы его понятны — юноша, скорый на язвительную расправу с миром, имел несчастье родиться в рабочей семье, которая не смогла нивелировать его под стереотипы среды. В итоге он, любитель чтения, почти назло поступил на философский факультет, где тоже никак не может вписаться в обстановку. Сперва его, правда, пытались забрать в армию, но от армии ему удалось избавиться, поступив на альтернативную службу в какой-то липовый комитет по социализации цыган. Живописно представлена эта бессмысленная контора, занимающаяся заведомо безнадежным делом: цыгане, когда власти очень уж пристанут, делают вид, что соглашаются искать работу, а власти делают вид, что верят, будто коренные отказники в самом деле никак не могут на нее устроиться.
Родители тем временем долбят мозги на предмет зарабатывания денег — гуманные итальянские законы позволяют альтернативщикам жить дома. Потом находится и работа — в книжном магазине, где хозяйка беззастенчиво эксплуатирует сотрудников, лишая всяких прав простым отказом от легального оформления на работу. В общем, этакое несимпатичное лицо современного капитализма, который всего лишь прикидывается ручным.
Рассказчик, видимо мало дистанцированный от автора, при всем своем социальном негативизме не имеет решительно никаких политических симпатий. Студенческую забастовку он описывает с той же мерой брезгливости, как и долбежную дискотеку. Он прежде всего одинок, а потом уж социально неудовлетворен. Притом эта неудовлетворенность носит у его героя какой-то тотальный характер — в принципе, ни он, ни, кажется, сам автор не допускают мысли о возможности иной организации жизни. (Как уже было сказано — идеализма в нем ни на грош.)
Одиночество дополнительно подчеркнуто тягостной для персонажа девственностью. Ему вообще плоховато дается контакт с людьми, с девушками особенно. Да конкретные девушки ему как-то и не особенно нравятся. А которые нравятся, те, похоже, просто не существуют. Зато сам он нравится лицам одного с ним пола, но такие приключения у него энтузиазма не вызывают.
Заканчивается роман, в общем, не слишком оригинально — герой становится писателем. Надо полагать, и создавшим искомый текст. Чтение, надо признать, отнюдь не противное. С интересующей нас точки зрения, видимо, довольно симптоматичный роман. Во всяком случае, показательный для атмосферы сегодняшней молодой Европы. Куликкья, кстати, в Италии чрезвычайно моден. То есть находит понимание у сверстников.
Дмитрий Григорьев. Господин ветер. Роман. СПб., “Амфора”, 2002, 335 стр.
Наш ответ Чемберлену — если иметь в виду литературу, так сказать, альтернативного опыта (альтернативного, разумеется, в отношении генерального модуса общества потребления), — так вот, наш ответ не то чтобы очень впечатляющ. Во-первых, литературы такого рода не то что мало, ее почти нет (не в смысле физического несуществования текстов, а в смысле физического несуществования книг, поскольку наши неповоротливые издатели все никак не решатся начать освоение зияющей ниши, у края которой давно переминается с ноги на ногу голодная аудитория). А во-вторых, этот почти уникальный образец страдает довольно обидными недостатками, указать на которые поневоле, но придется.
Григорьев демонстрирует вольное истечение того нарратива, который, если вернуться к Уэльбеку, маркирован в его (Уэльбека) системе как голимый негатив: Григорьев позиционирует своего рассказчика, от которого отнюдь не стремится дистанцироваться, как хиппи и позволяет этому неотделимому от автора нарратору делиться впечатлениями опыта “вольных путешествий”.
“Вольные путешествия” могут означать многое. И автор, конечно же, подразумевает одновременное включение разных смыслов, хотя сосредоточивается в основном на самом знаменитом сакральном действии битников и хиппи — автостопе.
Дело хорошее, во всех отношениях продуктивное — ибо позволяет путешественнику по мере сил выпадать из железобетонного социума, попадая взамен в самые непредвиденные ситуации, из которых он волен извлекать самый разнообразный опыт. Автору же дает редкую пластичность сюжета, который можно вести абсолютно линейно, а можно — разрывать и кроить куски по своему усмотрению, тем более что тема дает возможность свободно отплывать в области чистой ментальности и прочей галлюцинаторной метафорики.
Но тут и кроется ловушка, в которую — по крайней мере одной ногой — попадает наш вольный путешественник. В принципе, он достаточно грамотно разыгрывает карты, сданные ему на руки благосклонной судьбой, но разыгрывает не как гроссмейстер высшего класса, а как мастер средней руки, отчего повествование кажется каким-то неоправданно вялым, а порой даже — особенно к концу — несколько утомительным.
Григорьеву не хватает двух вещей — во-первых, стиля, а во-вторых, чувства юмора. С первым он ничего поделать не может, а второй свой недостаток, видимо, знает и сам — и потому разрывает поток собственной речи вкраплениями натурального фольклора — анекдотами и байками, которые, надо признать, здорово взбадривают текст. В остальном к достоинствам книги можно отнести прежде всего подлинность материала и вообще известное жизнеподобие. Лучше всего рассматривать ее не как роман, а просто как дневник человека, который ходит нетрадиционными путями. Не только в плане сознательной социальной неадаптируемости, но и в смысле нетипичного мировосприятия. Для которого собственная жизнь есть путь и эксперимент. Или, ежели угодно, путь эксперимента .
-2
Андрей Батов. Дао саксофониста. Роман. М., “Пальмира”, 2003, 414 стр.
Ну, эту книжку2 можно было бы и не описывать: ничем особенным она не примечательна кроме того, что чрезвычайно для нашего времени характерна. Вот за эту симптоматичную характерность она и попала в поле нашего зрения — как объект для культурологических медитаций.
“Дао саксофониста”, вне сомнений, создавался как “продукт на продажу” (впрочем, “Пальмира”, кажется, с другими и не работает). Текст, однако, не вовсе безнадежен — только чрезвычайно испорчен чьей-то бестрепетной рукой, пусть даже и авторской. И вроде бы можно этого автора понять — хоть он и уверяет, будто книга “посвящается тем, кто сопротивляется агрессии серых будней”, самого его эти будни, видно, заели до смерти, и ни ответной агрессии, ни просто мужества сопротивляться им он уже не имеет. Издаваться-то хочется...
“Дао саксофониста” содержит все возможные клише коммерческой прозы: герой — натуральный мачо, переполненный неудержимой эротической силой, способный, однако, и самозабвенно полюбить (но — в пределах разумного), с широкой душой, требующей неимоверного количества алкогольных напитков, следовательно, бесконечные проститутки, пьянки-похмелье, драки-забияки, да мужская дружба, да плюс к тому он же еще и музыкант, следовательно, натура художественная и к месту постоянной работы никак не привязанная. Ну и еще необходимые для жанра экшн — типа вербовки в контрразведку или русской рулетки. Вот эти художества, вроде нудных рассуждений о значимости объема мужских половых органов, и портят все впечатление.
