Борис Хазанов - Город и сны. Книга прозы
«А при том, что вопрос, интересующий моего поручителя, носит, так сказать… медицинский характер. Вот что, профессор, – неожиданно сказал Шульц и швырнул сигарету в угол, где стояла корзина для бумаг. Седрик с любопытством проследил за ее полетом. – Оставим эту дипломатию. Речь идет о больном, которому вы должны помочь».
«По этим вопросам, – произнес король, – прошу ко мне в клинику. Я принимаю по пятницам от двух до…» – и он потянулся к блокноту с гербом на крышке, чтобы записать фамилию пациента.
Г– н Шульц вынул пистолет и вставил в рот вторую сигарету. При этом блеснули его стальные зубы.
«К сожалению… – проговорил он сквозь зубы. Щелкнул курок, но пистолет дал осечку. Очевидно, бензин был на исходе. – К сожалению, больной не имеет возможности посетить вас в клинике. Поэтому, – Шульц выстрелил, – вам придется посетить его. Впрочем, мой поручитель готов пойти вам навстречу – точнее, выехать. Свидание можно устроить где-нибудь на границе».
«А кто он такой?» – спросил Седрик.
«Вашему величеству угодно задать вопрос, на который я не уполномочен ответить. Впрочем, могу сказать, что это самый высокопоставленный, самый великий и самый гениальный человек, с которым вам как врачу когда-либо приходилось иметь дело».
«Вы уверены, – спросил Седрик, – что этому самому великому человеку нужен именно я? Я уролог».
«Вот именно, – ответил гость, заволакиваясь дымом. – Ему нужны именно вы».
«Разве в Германии нет специалистов?»
«Есть. Но они не оказались на должной высоте. К тому же, – он развел руками, это было слабым подобием реверанса, – к тому же репутация вашего величества как специалиста… Поверьте, – заключил г-н Шульц, пристально глядя в глаза собеседнику и понижая голос, – мы в Германии умеем ценить выдающихся ученых независимо от…»
«Независимо от чего?»
«Ну, – гость пожал плечами, – хотя бы… от международной обстановки».
«Так, – сказал король. – Может быть, вы ознакомите меня с историей болезни? Разумеется, в общих чертах».
«Разумеется, разумеется, – подхватил Шульц. – Всенепременно и обязательно. Вам будет представлена вся документация. Во время осмотра».
«Так», – промолвил Седрик. И опять, подумал он, судьба задает ему вопрос, на который он волен ответить отказом. Какое это было бы наслаждение – выгнать вон это ничтожество, спустить его с лестницы! Выскобленный до неестественной гладкости фиолетовый подбородок короля сам собой вознесся кверху, и глаза утратили всякое выражение. В эту минуту он был похож на старого, костлявого и непреклонного зверя – пожалуй, на своего геральдического льва.
Несколько мгновений прошло в обоюдном молчании.
Лев закашлялся.
«Перестаньте курить», – прорычал он.
Шульц покосился на собеседника, скомкал сигарету, пробормотал «Excusez-moi…» (*) – и стал смотреть в окно, казавшееся матовым от густой завесы тумана.
(* Извините *)
В непостижимой дали смутно угадывалась башня с часами, она точно парила над клубящейся бездной, и едва заметно золотился ободок циферблата.
Шульц сказал:
«Я бы не советовал упрямиться. Поймите, мы обращаемся к вам как к частному лицу. Я подчеркиваю: как к частному лицу».
Король молчал. Странное дело, но на минуту – не больше – почувствовалось вдруг, что их что-то объединяет. Казалось, помолчи он так еще немного – и гость начнет умолять его сжалиться над ним. Их объединял общий страх.
Г– н Шульц выдержал паузу, затем поднялся и произнес -торжественно, выделяя каждое слово:
«Благодарю вас, ваше величество. От имени имперского правительства, руководства нашей партии и от имени всего германского народа – примите мою сердечную признательность».
14
Свидание состоялось во второй половине апреля (по некоторым данным, в последних числах). Автор не считает себя вправе умолчать о нем, тем более что в западной историографии этот факт не получил освещения. Достаточно сказать, что не только в широко известной книге И. Феста, но даже в шеститомном «Жизнеописании Адольфа Гитлера» профессора Карла фон Рубинштейна о нем нет никаких упоминаний. Вряд ли архивные изыскания последних лет приведут к открытию документов, проливающих свет на эту историю. Можно предполагать, что таких документов не существует.
Таким образом, учитывая скудость информации, наше сообщение приобретает определенный научный интерес.
Мы уже имели случай сослаться на записки ее величества королевы. Пожалуй, это единственный заслуживающий внимания источник, в котором имеется упоминание о поездке Седрика на уединенную загородную виллу. Будучи крайне лаконичным, оно отягощено домыслами в духе скандинавского мистицизма (Амалия пишет о свидании с «Князем Тьмы») и как будто имеет целью намекнуть на особый таинственный смысл этой встречи, якобы предрешившей дальнейшие события. Естественно, мы не можем вдаваться в обсуждение подобных вопросов. Представляется вполне очевидным, что встреча была лишена какого бы то ни было политического значения; читателю будет нетрудно убедиться в этом. Речь идет о любопытном и малоизвестном эпизоде, но не более.
Точно так же следует опровергнуть слухи, одно время распространившиеся, будто король, воспользовавшись этим рандеву, просил не применять к его стране некоторых санкций репрессивного характера, в частности возражал против проведения так называемой акции «Пророк Самуил», разработанной Четвертым управлением Главного имперского управления безопасности по крайней мере на полгода позже. Здесь очевидным образом сказывается влияние той самой ретроспекции, на которую мы указали, когда описывали пасхальный сон Седрика. К тому же приватный характер встречи исключал возможность обсуждения государственных вопросов. Фактически там не была затронута ни одна проблема за пределами специальной цели, которую преследовала встреча. Стороны вели себя так, как если бы они вообще не имели никакого касательства к государственным делам.
Более того: стороны делали вид, будто они и представления не имеют, кто они такие на самом деле. Если позволено будет воспользоваться рискованным сравнением, они вели себя подобно тайным любовникам, которые ночью сочетались в мучительной страсти, а на другой день, не подавая виду, спокойно и отчужденно беседуют о делах. Обе стороны точно сговорились не замечать глухой таинственности, которою было окружено их свидание; и то, что вся местность на сто километров вокруг была прочесана патрулями, пронюхана собаками, просмотрена с самолетов, что специальные войска были приведены в боевую готовность на тот случай – абсолютно невозможный, – если бы кто-нибудь вздумал нарушить их уединение, – все это и многое другое точно не имело к ним никакого отношения: они как бы и не подозревали об этих чрезвычайных мерах. Словом, это была встреча больного с врачом – и только.
Газеты поместили краткое сообщение о том, что король покинул на несколько дней столицу для непродолжительного отдыха на лоне природы. Так оно, в сущности, и было. Вилла «Амалия» – крохотный островерхий домик, расположенный в прелестном уголке в тридцати километрах от границы. Вокруг – холмы, поросшие буком. Это – самое сердце малонаселенного лесного края, раскинувшегося к северу от линии Бременер Окс – Люнебург – Фрауэнау.
Седрик приехал на виллу в закрытом автомобиле в сопровождении неизвестных лиц, именуемых «представителями»; один из этих людей сидел с шофером, двое других – по обе стороны от профессора, одетого в скромное дорожное платье.
Пациент прибыл неизвестно каким способом и неизвестно откуда.
Пациент вошел в небольшую гостиную, переоборудованную под смотровой кабинет, – письменный стол, ширма, кушетка, столик для инструментов. Посередине стояло высокое, сверкающее никелированными подколенниками кресло.
Снедаемый любопытством (совершенно неуместным), Седрик не спускал глаз с двери – пациент медлил, но когда он наконец появился, то, как и следовало ожидать, совершенно разочаровал профессора; мы сказали: «следовало ожидать», ибо едва ли нужно объяснять читателю, что тот, кто вошел в кабинет, был лишь телом, далеким от совершенства, как все земное, тогда как великий демон, обитавший в нем, демон могущества и всеведения, обретался где-то очень далеко, на недосягаемых вершинах. И лишь время от времени это тело, облаченное в мундир, должно было позировать перед миром, дабы мир знал, что демон, владычествующий над ним, – не призрак.
Воздержимся от описания внешности этого человека, предполагая ее хорошо известной; тем более, что это был тот случай, когда, перефразируя древнее изречение, можно было сказать, что важен не сам предмет – в данном случае человек, – а впечатление, которое он оставляет. Вошедший производил впечатление самозванца. Причем самозванца накануне своего разоблачения. Дело не в том, что лицо его с крупным угреватым носом, воспроизводившим очертания дамской туфли, и с небольшими, крашеными, как бы растущими из ноздрей усами – знаменитыми усами, вошедшими в историю подобно габсбургской губе, – показалось Седрику одновременно и незнакомым, и знакомым, и, пожалуй, даже более располагающим в своей обыденной заурядности; в памяти Седрика как бы сама собой ожила старая и давно развенчанная легенда, будто прославленный диктатор есть не что иное, как круг заместителей, по очереди выступающих под его именем, – так сказать, род коллективного псевдонима.
