Александр Проханов - Скорость тьмы
— Я хотел тебе сказать последний раз, — отдай завод. Станешь упираться, будешь растоптан. Я тебя растопчу. Я вырвал тебя из себя, бросил под ноги, и буду топтать. Буду тебя топтать! Буду топтать, топтать и топтать!
Лицо Шершнева было страшным. Напоминало эластичную резиновую маску, под которой вздувались волдыри, проваливались вмятины. То жутко разбухала одна щека, а другая становилась ямой. Выпучивался один глаз, а второй пропадал и слипался. Удлинялся подбородок, почти соединяясь с носом, а лоб уменьшался и сморщивался. Казалось, если содрать резиновую маску, под ней обнаружится кровавая гуща, в которой блестят оскаленные зубы, пялятся огромными белками глаза.
— Презираю тебя, — Ратников поднялся из-за стола, — Ты больше не человек. Ты отвратительный липкий моллюск, который приполз в мою несчастную страну, и поедает ее, как улитка поедает лист. Ты мне омерзителен.
Уходил из ресторана, слыша за спиной хлюпающее чмоканье, мокрый хруст, будто Шершнев и впрямь утратил человеческий облик, превратился в моллюск.
Он вернулся на завод и пытался работать. Вызывал бухгалтера, изучая нарастание задолжности. Встречался с лидером профсоюза, выслушивая осторожные намеки на забастовку. Связывался по телефону с Москвой, стремясь отыскать подтверждение угрозам Шершнева. Убеждал, вдохновлял, кричал. Все валилось из рук. Все путалось и ухудшалось. Не было сил противостоять разрушению. Злой шершень ужалил его, отравил кровь, парализовал волю. Он чувствовал себя одиноким, покинутым. Ему не хватало Люлькина. Не хватало любимой женщины, мысль о которой причиняла нестерпимую боль.
Бросил дела. Хотелось поскорей увидеть мать, услышать ее милый утешающий голос. Почувствовать рядом ту, что всю жизнь спасала и защищала его. Стал выезжать с завода, мимо отдающих честь охранников. И на выезде, на пути своего автомобиля увидел Ольгу Дмитриевну. В скомканном синем платье, растерзанной блузке, с бледным умоляющим лицом она тянула к нему руки, шатаясь на высоких каблуках, и казалось, что сейчас упадет. Он остановил машину, кинулся к ней, подхватил. Она стала падать на колени, но он ее удержал.
— Прости меня! Я скверная, я ужасная! Бросила тебя в такое время! Причинила тебе такую боль! Прогони меня прочь, но только прости! — она была без сил, без кровинки в лице. Он целовал ее измученные глаза, прижимал к себе ее слабое дрожащее тело. Проходящие мимо люди с удивлением на них глядели.
Глава двадцатая
В кабинете мэра, среди картин с изображением рябинских особнячков и волжских церквей висели портреты Президента и Премьер министра. Один был похож на встревоженную изумленную птицу, другой — на сосредоточенную, находящуюся в засаде лисицу. Под портретами, рядом с трехцветным государственным флагом, мэр Сыроедин встречался с Мальтусом. Мэр хотел обсудить с влиятельным бизнесменом обстановку в городе, находил ее тревожной и искал пути для ее успокоения.
— Ну, как, Анатолий Корнилович, понравилась вам наша певица? — лукаво усмехнулся Мальтус, разглядывая бугристое, как кусок растресканной лавы, лицо мэра, — Не правда ли, поет восхитительно?
— В ней все восхитительно, и голос и волос, — ухмыльнулся мэр белыми вставными зубами, слегка потягиваясь в кресле, изображая утомленного наслаждениями победителя, — Не знал, что в наших лесах и болотах водится такая благородная дичь.
— Разводим ее, взращиваем, Анатолий Корнилович, а потом выпускаем на волю. Или передаем в хорошие руки, — Мальтус весело блеснул узко поставленными глазами, делая вид, что восхищается способностью мэра очаровывать женщин, одерживать над ними легкие победы, — Вы же знаете, у нас инкубатор экзотических птиц. Есть совсем молоденькие, только что из яйца. А есть зрелые, с отяжелевшими перьями, но весьма и весьма привлекательные.
— Обязательно наведаюсь в ваш птичник, Владимир Генрихович. Но теперь я хотел поговорить о другом. — Глаза мэра округлились, в них появилась тревога и ожидание.
— Весь внимание, Анатолий Корнилович, — Мальтус перестал улыбаться, еще ближе свел глаза, обретя чуткое лисье выражение. Оба стали странно похожи на висящие портреты первых лиц государства. В одном появилось нечто тревожное, тетеревиное, в другом потаенное, лисье.
— Вы не можете не чувствовать, Владимир Генрихович, как изменились настроения в городе. Этот кризис, будь он не ладен, пришел в город, как зима среди лета. Люди стали угрюмые, раздражительные. Участились уличные драки, ссоры в семьях, преступления на бытовой почве. Уже случилось несколько самоубийств, чего раньше почти не случалось. Увеличилось вдвое потребление спиртных напитков, и на этой почве умножились случаи хулиганства, особенно среди молодежи. Среди уволенных безработных стали создаваться банды, начались грабежи. Причем, банды одноразовые. Сойдутся человек пять, ограбят киоск, нападут на прохожего и исчезают, распускаются, их и след простыл. Появились какие-то агитаторы, мутят народ, уговаривают выйти на федеральную трассу и перекрыть движение.
В селе Звоны местный прорицатель отец Павел пророчествует о конце света, который, якобы, начнется в Рябинске с появлением какой-то мученицы. Черт знает что! Поверьте, я опытный политик, всякое видел, и перестройку, и ГКЧП, и смуту 93-го года. Чувствую нутром опасность и все думаю, как ее избежать. Скоро у нас в Рябинске «День города», городской, что называется, праздник. Хороший повод, чтобы отвлечь народ от темных предчувствий, не так ли?. Повеселиться, позабавиться. Отвести, что называется, душу. Да и мне перед выборами показаться на людях. Вы, Владимир Генрихович, большой затейник по части увеселений. Вы настоящий художник, режиссер, можно сказать, маэстро. Что бы вы могли предложить?
— Польщен, Анатолий Корнилович. Польщен тем, как вы меня аттестуете. Я и сам, признаться, встревожен. Уж на что мои люди воспитаны, держатся за хлебные места, но и те ропщут. Недавно бармен приезжему гостю плеснул в лицо коктейль с криком: «Олигарх сучий», и убежал с работы. Одна вдова, — ну, вы знаете, армянин — торговец, которого недавно убили, — врывается ко мне в кабинет с ножом: «Ты, говорит, убил моего мужа!» Мой зам по безопасности, он же телохранитель, смотрит на меня ледяными глазами, как эсесовец на еврея из гетто. Бог знает, что у него на уме. Поэтому ваша идея провести «День города», как большой радостный праздник, замечательна! И вам перед выборами — повод себя показать.
— Вот я и хотел посоветоваться. Что бы вы могли предложить? Какой сценарий? — мэр стал внимательным и серьезным, готовясь выслушивать советы, тщательно сверяя их с тем, что уже сложилось в его голове. Отбрасывать вредное и ненужное, впитывать все, что содействовало его усилению и утверждению.
— Мне кажется, празднество должно состоять из нескольких этапов. Развиваться, что называется, по классической схеме, — Мальтус говорил вкрадчиво, осторожно, стараясь вовлечь косное воображение мэра в свои фантазии, овладеть его переживаниями, сделать себе послушным, — На площади, перед зданием мэрии, куда соберется народ, нужно воздвигнуть высокий подиум, откуда прозвучат ваши слова приветствия, и откуда вы, лидер города, будете видны всем собравшимся. Пусть пройдет небольшой концерт, рок — группы, русские народные песни. Пусть будут веселые анекдоты, акробаты. Среди концерта я выпущу на подиум рыжую стриптизершу Матильду, и она кинет вам в лицо свой розовый лифчик, а вы его поцелуете. Вам кажется эпатажно? Но даже Президент Франции Саркози гордится пикантными снимками своей жены топ-модели. Нравы меняются, и вы, дорогой Анатолий Корнилович, должны выглядеть воплощением авангарда, любимцем молодежи, человеком без предрассудков.
— Допустим, — произнес мэр с сомнением, представляя, как вьется вокруг шеста под улюлюканье толпы рыжая красавица, совлекает с себя полупрозрачные облачения. Последнюю принадлежность, чуть скрывающую ее прелести, срывает и кидает ему в лицо. Поймав невесомую ткань, он чувствует губами дуновенье духов, запах жаркого женского тела, — Допустим, допустим.
— Вслед за концертом — шествие. Люди отправляются с площади к Волге, к зданию биржи, ощущают свое единство, идут поклониться матушке-реке. — Мальтус слово «матушка» произнес особенно душевно, по-русски, так, как, по его мнению, произносят это слово народные сказительницы.
— Шествие возглавляют представители партий, общественных организаций, молодежных движений. Об этом я позабочусь. Вы имели возможность познакомиться у меня с таинственными и печальными «готами», пылкими и юными коммунистками, романтическими «яблочницами», страстными «националистками». Мы пустим их во главе процессии в легкомысленных нарядах, и они повлекут за собой большие массы народа, желающего разглядеть под прозрачными пелеринками их девственные грудки. За ними последуют ряженные. В Рябинске объявились ряженные, — малявинские бабы, лихие балалаечники, шальные скоморохи, которые веселят народ и водят с собой ручного медведя. Они пойдут за «готами» и коммунистками, снимая некоторый налет политизированности, веселясь и дурачась. Затем мы пустим несколько кукол — гигантов, из папье-маше, управляемых кукловодами. Баба Яга, Кощей Бессмертный, Иван Дурак, Василиса Премудрая, Колобок. Гигантские, ярко размалеванные маски, величиной в пять человеческих голов. И среди них кого-нибудь узнаваемого, неоднозначного, вызывающего разнотолки в городе. Например, Ратникова, который держит в руках золотой лимузин. Как вы считаете?
