Норман Мейлер - Олений заповедник
Но как в том преуспеть? Он сомневался в себе, не верил, что задумал это всерьез, и все время в его голове тикала эта мысль, как часовой механизм бомбы, поставленный без его ведома. В глубине души Фэй чувствовал, что наконец возникла ситуация, когда он превзойдет сам себя, дойдет до конца, как обещал столько вечеров назад, и выйдет из нее победителем — он не знал где, но это будет испытание, которое превзойдет все другие испытания, это будет нечто. В этом он был уверен.
Соответственно не успела Илена пробыть в его доме и часу, как он сделал ей предложение, сам в тот момент не понимая, зачем он это делает.
— А почему бы нам не пожениться, — сказал он. — Ты хочешь выйти замуж, а мне все равно.
Хотя Илена была пьяна, она рассмеялась.
— Жизнь — странная штука, — сказала она.
— Конечно.
— Я была с Колли три года, и он ни разу не взял меня с собой ни на один прием.
— И Айтел так и не сделал тебе предложения.
Поскольку она никак не реагировала — лишь сделала глоток из стакана, — Мэрион, продолжая смотреть на нее, пробормотал:
— Так что скажешь, Илена? Выходи за меня.
— Мэрион, я чувствую себя здесь как-то странно.
Он рассмеялся.
— Ну, я повторю свое предложение завтра.
Так они начали свои несколько недель совместной жизни. Шли дни, и они с Иленой никогда не были трезвы, полностью трезвы, но и пьяны тоже не были, во всяком случае Фэй. Он с неприязнью наблюдал за тем, как Илена пьет, а она переходила от веселости к крайнему возбуждению, затем к недомоганию, затем к депрессии и возвращалась к вину. Большую часть времени она болтала и смеялась с друзьями Фэя и говорила ему, насколько свободнее чувствует себя с ним, чем с Айтелом, где она всегда ощущала пренебрежение.
Но время от времени она впадала в панику и несколько раз днем и вечерами, когда он оставлял ее одну и отправлялся устроить какую-нибудь очередную встречу, она, казалось, была в ужасе от того, что остается одна.
— Тебе в самом деле надо идти? — спрашивала она.
— Дела не делаются сами.
Илена дулась.
— Лучше бы мне быть одной из твоих девиц по вызову. Тогда я бы чаще тебя видела.
— Может, ты такой и станешь.
— Мэрион, я хочу быть девицей по вызову, — объявляла она в состоянии опьянения.
— Позже.
Она суживала глаза, стремясь добиться более драматичного эффекта.
— Что ты хочешь этим сказать? — спрашивала она. — Ты что, считаешь меня проституткой?
— Зачем придираться к словам? — говорил он.
Он уже стоял на пороге, а Илена льнула к нему.
— Мэрион, возвращайся скорее, — молила она его.
А когда он через несколько часов возвращался, она объявляла, точно эта мысль впервые пришла ей в голову:
— Ты думаешь, я люблю тебя? — И хихикала. — Я хочу стать девицей по вызову.
— Ты пьяная, крошка.
— Поумней наконец, Мэрион! — кричала ему Илена. — Почему, ты думаешь, я с тобой живу? Потому что я слишком ленива, чтобы жить одной. Что на это скажешь?
— Все чего-то боятся, — говорил он.
— Кроме тебя. Ты такого высокого мнения о себе. А я никем тебя не считаю.
Такие припадки проходили, и она принималась плакать, и просила прощения, уверяла, что вовсе не имела в виду того, что сказала, и, пожалуй, она все-таки любит его, хотя сама не знает, и он говорил:
— Давай перестанем изматывать друг друга и поженимся. Илена отрицательно трясла головой.
— Я хочу быть девицей по вызову.
— Ты не из того теста сделана — ты не сможешь, — уверял он. — Сначала давай поженимся, а там посмотрим.
Он сам не понимал, что чувствует к ней. Он считал, что ненавидит ее, видел в Илене не больше, чем испытание для своих нервов, а в постели вообще питал к ней отвращение, и если бы ему не доставляло удовольствие изучать это чувство, подмечать, как он не в состоянии ни на секунду забыться с ней, а она преисполнена решимости забыться, ему было бы трудно — если б не было этого чувства отвращения — вообще приблизиться к ней. Он вытаскивал ее на вечеринки и приемы — к Дону Биде, в собственном доме, к некоторым своим девочкам, к совершенно посторонним мужчинам, к Джей-Джею, словом, ко всем, кто приглашал его.
Она бывала мрачна, бывала весела, и Фэй властвовал ее настроениями, как циркач, щелкающий кнутом, — она была натасканным зверьком, и он мог делать с ней что захочет. Эта мысль, казалось, порождала в нем бесконечные запасы энергии, и он давал себе слово, что действует серьезно, чувствуя, как каждый новый трюк ломает установленные границы, и так будет, пока он не исчерпает ее энергию, саму ее способность получать удовольствие, и у нее не останется ничего. Словом, он отделит душу от тела, внушив телу, что оно никогда не сольется с душой и что величайший грех считать, что душа и тело могут сосуществовать. Илена попыталась поставить точку. Однажды утром, после того как они провели ночь у Биды и Мэрион снова сделал ей предложение, она сказала:
— Я скоро отсюда уеду.
— И куда же ты отправишься? — спросил он.
— Ты считаешь, что ненавидишь меня, — сказала она ему. — Если бы я всерьез в это поверила, я не жила бы с тобой.
— Я же люблю тебя, — сказал он, — почему иначе я стал бы делать тебе предложение?
— Потому что ты считаешь это большой шуткой.
Он рассмеялся.
— Во мне много противоречивого, — сказал он и улыбнулся — лицо его на мгновение стало таким мальчишеским.
Однако как-то ночью, не в силах заснуть, он встал и, обойдя кровать, постоял, глядя на нее и оплакивая, как если бы она уже умерла, и из какого-то уголка его мозга пришло сострадание к ней — это сострадание помимо его воли вырвалось наружу, комок мучительного сострадания отделился от него, как плод во время аборта, чувство живое и неживое, но очень болезненное. А Илена свыклась с мыслью, что может выйти за него замуж, он же мог даже жалеть ее, поскольку она не понимала, в какой мере зависела от его обещания жениться. Его забавляло то, что в их совместной жизни на брак была похожа лишь ее манера захламлять быт. Она вечно разбрасывала свою одежду по его комнатам, проливала еду на кухне, била стаканы, прожигала дыры сигаретами, а потом извинялась или приходила в ярость, когда он говорил ей, что надо прибраться. Он жил в идеальном порядке до того, как Илена приехала со своими двумя чемоданами, а с тех пор, как она была тут и нервно разбрасывала свое имущество по всему дому, он находился в состоянии смертельного раздражения. У них была горничная, немолодая мексиканка с тупым лицом, которая приходила каждое утро на два часа и приводила дом в порядок до той минуты, пока Илена снова все по нему не разбрасывала. Из-за этой горничной между ними возникали ссоры. Илена утверждала, что женщина ненавидит ее.
— Я слышала, как она называла меня puta,[10] — говорила ему Илена.
— Она, наверно, молилась.
— Мэрион, либо я ухожу, либо уйдет она.
— В таком случае уходи, — говорил он ей.
Все чаще и чаще он говорил ей это, будучи уверен, что Илена не может уйти, и поддразнивая ее.
— Ну кого ты дурачишь? — говорил он. — И куда, ты думаешь, пойдешь?
Илена неожиданно удивила его. Она стала дружить с мексиканкой. Около полудня он слышал, как болтали женщины, и одна из них время от времени смеялась. Илена стала говорить, что была неверного мнения об этой женщине.
— У нее доброе сердце, — сказала ему Илена.
Его это позабавило — он был убежден, что ее восторги пройдут. Они никогда не смогут быть подругами, подумал он, с мексиканской крестьянкой, которая будет напоминать ей, что она тоже крестьянка. Все-таки это зашло слишком далеко. В тот день, когда служанка принесла Илене деревянное кольцо для салфеток и Илена обняла ее, Фэй выдал женщине недельное жалованье и сказал, чтобы Илена сама прибиралась в доме. После этого они жили в бедламе и ссорились, когда Илена ходила к мексиканке. — Грязь всегда ищет грязь, — сказал он Илене, и это возымело свое действие. Илена больше не выходила из дома. Через некоторое время Фэй стал на многие часы оставлять ее одну. Когда он возвращался, она от ревности была совсем беспомощна. И вот в один из таких дней он сказал Илене, что она стала меньше возбуждать его и тут уж ничего не поделаешь.
— Это, конечно, пройдет, — сказал он. — Я слишком мало бываю дома.
А через два дня он перебрался в другую спальню и, когда лежал без сна, слышал, как она ворочается. Однажды он услышал, что она плачет, и весь вспотел от усилия, какого ему стоило не откликнуться.
Они устроили последнюю вечеринку. Зенлия ушла от Дона Биды и вернулась на Восток, и как-то вечером Мэрион пригласил Виду домой одного. Бида в те дни был в плохом настроении.
— Тебя зациклило на Зенлии? — спросил его Мэрион.
Бида рассмеялся.
— Да меня вот уже пятнадцать лет не зацикливает ни на одну бабу. Но я живу в таком месте, где люди страдают от высоты.
