Хуан Гойтисоло - Особые приметы
Из своей комнаты ты слышал голос Себастьена. Там, в гостиной, Фредерик заиграл рондо Соль мажор (опус 51) Бетховена. Стремительное, выдержанное в одном темпе движение при нарастающей звучности выявляло безукоризненную связность темы; она неудержимо неслась вперед, четкая, крепкая, блестящая.
Нервы мадам де Эредиа начали явно сдавать. Проверяя на уроках сольфеджио выполненные учениками задания, она вдруг умолкала, не договорив фразы до конца, и потерянно смотрела на малиново-красные розы, стоявшие в фарфоровых и глиняных вазах. «Il faut qu’il se décide, — сказала она тебе, отправляясь вместе с сыном, как обычно по четвергам, на концерт. — Je n’en peux plus cette partie cache-cache»[152].
Возвратилась она удрученная, a ты эгоистически выключил у себя свет, чтобы не выслушивать ее бесконечные сетования. Ее лобовые атаки неизменно терпели неудачу: Фредерик каждый раз находил способ уклониться от ответа, все оставалось по-прежнему, то есть на точке замерзания, несмотря на все ее хитроумные уловки. В иные минуты мадам де Эредиа приходила к мысли, что Фредерик ее разлюбил, ей чудился в его глазах металлический блеск. Она воображала себе бог весть что, бредила наяву. «Il va me rendre folle, — говорила она. — C’est aujourd’hui ou jamais»[153]. Но снова вступал в права священный ритуал букетов и пылких открыточек, разнеживающей и возбуждающей музыки, долгих, нескончаемых пауз. «C’est la dernière fois, nous n’allons pas quand même rester dix ans comme ça parce que Monsieur est timide»[154]
Но вновь звучали гаммы, хроматические пассажи, октавы, аккорды, трели. Виртуозное, пожалуй, даже перенасыщенное красками исполнение. Весь дом погружался в облако расслабляющей чувственности, в состояние любовного транса, в подстегиваемый ритмом экстаз. «J’ai aurai dû le comprendre dès le début, c’est un lâche»[155]. Мадам де Эредиа смотрела на свое мутное отражение в зеркале, и от безмерной жалости к собственной несчастной судьбе на глазах у нее навертывались слезы. «Et pourtant je l’aime, oui, je l’aime, mon Dieu, quel gâchis»[156]. Он вместе с мальчиком поджидал ее в такси у дверей дома. Присутствие сына и сдержанная нежность Фредерика проливали бальзам в ее душу: мадам де Эредиа приободрялась, и все ее сомнения как по волшебству разом улетучивались. «Après tout, Monsieur, à mon âge, qu’est-ce qu’on peut demander à la vie?»[157]И снова — снова цветы, и музыкальные вечера, мимолетные прикосновения, взволнованные паузы, и снова: «Ah, non, cette fois c’est bel et bien terminé, dorénavant je ne marche plus»[158], вплоть до памятного вечера, когда он не пришел и не прислал ни букета роз, ни пылкой открыточки, а она звонила и звонила ему по телефону, а он все не отвечал и не отвечал, и она не могла бросить ему в лицо, как пригоршню конфетти, слова упреков и оскорблений, брани и угроз, а через полчаса уже готова была все забыть и простить, лишь бы услышать его голос, его спокойные, убедительные извинения. Всю ночь она не смежала век, и в бессонной лихорадке ей чудились его мягкие, врачующие душу интонации, он шептал ей старые, как мир, слова: «Je t’aime, Edmonde, je t’aime, pardon, pardon encore, ma belle, ma tendre amie»[159]. И ты в конце концов уснул, убаюканный шелестом ее шагов, ее лихорадочным бредовым монологом: «Oui, c’est ça, il a une maîtresse et il a eu peur de me l’avouer, mais je lui pardonne, sa présence seule me suffit»[160]. A проснулся ты с ощущением, что на пансион обрушилось стихийное бедствие. Мадам де Эредиа, растерзанная, взлохмаченная, бегала по гостиной, как зверь в клетке, зажатая теснившимися вокруг нее мертвыми фотографиями, увядшими розами и воспоминаниями о возвышающих душу концертах, которые никогда — «mon Dieu, oh mon Dieu»[161], — никогда больше не повторятся. В руках она мяла почтовый конверт. Ее вернули к действительности, к безрадостной старости — необратимое время цепко держало ее в своем капкане, жизнь преподала ей жестокий урок. «Monsieur, vous vous rendez compte, — всхлипнула она, протягивая тебе письмо. — Le salaud, il a foutu le camp avec mon fils!»[162]
Вы сидели вдвоем в углу сада, и ты с покорным упорством Пенелопы ткал и распускал тончайшую, до бесконечности растяжимую ткань вспомнившихся диалогов.
— Ты меня любишь?
— Да.
— Мы знакомы всего восемь дней. Ты ведь не знаешь меня.
— Я знаю тебя всю жизнь.
— Поцелуй меня.
— Я влюбляюсь в тебя все больше.
— Дай твои губы.
— Ты не такая, как другие, и я тоже. Мы созданы друг для друга.
— Разве ты не хочешь меня?
— Мне страшно.
— А с другими женщинами тоже страшно?
— Мне только перед тобой страшно.
— Дай я тебя приласкаю.
— А тебя больше нет. Я тебя поглотил.
— Нашей любви уже полгода. Я тебя еще интересую?
— Еще? Этому «еще» не будет конца.
— Тебе нравится мое тело?
— Я не знаю его. Я никогда не узнаю всего, что оно таит.
— И я люблю твое тело. Всегда люблю, каждый день. Каждую минуту.
— Я заблудился в тебе. В твоем лоне. В твоих глазах.
— Любовь моя.
— Ты моя единственная женщина.
— Ты начал привыкать ко мне?
— Я к тебе никогда не привыкну.
— Год. Уже целый год, как мы вместе.
— Забудь про время.
— Но оно про нас не забывает.
— Прошлое не в счет. В счет — ты одна.
— А все, что было прежде? Ты не жалеешь о нем?
— С тех пор, как ты со мной, того, что было прежде, — не существует. Я родился с твоим появлением. Я начинаюсь с тебя.
— А помнишь, ты боялся меня?
— Я и сейчас тебя боюсь.
— Мое тело принадлежит тебе.
— Да, но я не обладаю им. Оно воздух, которым я дышу, вода, что струится у меня между пальцев.
— Я не надоела тебе?
— Я пью — и не могу утолить жажду.
— Мне необходимо знать, что ты меня любишь. Любишь всегда, каждый час. Что вот сейчас любишь, вот в эту минуту.
— Два года, как для меня настал мир. Два года забвения. Я родился всего два года назад.
— Времени не существует.
— Мое прошлое — это ты. У меня в паспорте указаны неверные данные.
— Ты любишь меня?
— Твое тело для меня по-прежнему тайна. Оно бесконечно.
— Зачем ты так много пил вчера?
— Не выдержал. Вначале я еще мог примириться, что ты смотришь на других мужчин. Теперь — нет.
— Что же ты мне не сказал?
— Быть третьим лишним? Ты свободна.
— Я не свободна. И ты тоже.
— Ревность отвратительна.
— Ты чересчур скрытен. Мы прожили вместе три года, а порой мне кажется, что я совсем не знаю тебя.
— Я не скрытен. Я целомудрен.
— Я никогда ничего не держу на сердце. Если что-то не по мне, я тебе всегда говорю.
— Ты сильней меня.
— За последнее время в тебе произошла какая-то перемена.
— Я постарел.
— Ты смотришь на меня, а вид у тебя такой, словно ты думаешь о чем-то другом.
— Мне опостылела моя работа.
— Брось ее. Вернись в Испанию.
— Для меня Испания кончилась.
— Отправься путешествовать.
— Путешествия ничего не меняют.
— Ты слишком много пьешь.
— А что мне остается делать?
— Значит, я не опора для тебя?
— Я этого не говорил.
— Когда я вижу, что ты в плохом настроении, и у меня настроение портится.
— Ты тут ни при чем.
— Мысль, что я могу вызвать у тебя досаду или раздражение, для меня невыносима. Я тебя люблю. Я по-прежнему влюблена в тебя.
— Я в тебя — тоже. Но мы ничем не можем помочь друг другу.
— Почему ты так говоришь?
— Ты же знаешь меня.
— Это все не имеет значения. Я горжусь тобой.
— Мы с тобой уже никогда не встретимся.
— Тебе разонравилось мое тело?
— Я не могу им насытиться.
— Знаешь, мы уже пять лет вместе.
— Ты тоже что-то хандришь последнее время.
— Из-за тебя. Я страдаю, когда вижу, что тебе приходится делать то, к чему не лежит душа. И когда ты пьешь. И когда у тебя появляются желания, от которых я бессильна тебя отвлечь.
— У каждого свой характер.
— Бывают минуты, когда мне кажется, что ты меня не любишь.
— Я люблю тебя.
— Ревнуешь — да, но любви я не чувствую.
— Отчего ты плачешь?
— У меня не все в порядке.
— Тебе вчера стало плохо из-за этого?
— Боюсь, что да.
— Скандал.
— Не беспокойся. Я все улажу.
— Я не принуждаю тебя.
— Это я себя принуждаю.
— Я ничего не хочу после себя оставлять, понимаешь?
— Ты ничего не оставишь ни со мной, ни с другими.
— Это единственная доступная мне свобода.
— Мне приходится дорого за нее платить.
— Не надо вспоминать.
— Не могу. Все время вижу над собой его сальное лицо. Пальцы у него были, как сосиски.
— У тебя в глазах какой-то странный блеск. Раньше я его не замечал.
— Я еще не пережила Женевы.
— Слишком мало прошло времени. Дай срок, забудется и она.
— Да, теперь это позади. Потому и стал возможен Энрике.
