Борис Екимов - На хуторе
– Конечно. Мы вот молодые да вдвоем копали, и то Василий вчера кряхтит, матится… С картошкой, говорит, с твоей… Ну, побегу, на работу надо сбираться. А тебе, тетя Поля, чего нужно будет, Нинку шумни, я ей накажу. Да она сама прибегет.
– Спаси Христос, – ответила баба Поля.
И тут от второго соседства послышался резкий Грипин голос:
– Полюша! Поднял, что ль, Господь?! Здорово ночевала?
– Слава богу. Вишь, хожу, прядать не прядаю, а ноги держат.
– Оздоровела, значит…
– Оздоравливаю.
Городьба, что разделяла подворья бабы Поли и Грипы, имела перелаз, сделанный по-старинному, по-казачьи: низкая скамеечка поперек. Но шли годы, и хоть перелаз на месте, по-доброму содержался, зато баба Поля и Грипа свое отпрыгали и отлазили. И теперь ходили друг к другу по ровной земле, в ворота, а у перелаза встречались для бесед. Полюша даже присаживалась на нем вроде на лавочку. Короткая и толстая Грипа, словно кубырь на колесах, предпочитала стоять. Столбушки могли ее подвести. К тому же, боевой характер Грипе сидеть не велел. При разговоре должна была она лицо в лицо человеку глядеть да языку помогать руками и всем телом. А сидючи такое не управишь.
– Я же тебе говорила, я тебя упреждала, – принялась читать Грипа. – Мы с тобой люди старые, из своих годов выжили, могуты у нас нет. Да такая у тебя болезня, а ты себя не берегешь…
– Что ж теперь, – вздохнула баба Поля, – все кинуть, пускай бурьяном порастает?
– Жадать нечего. Мне вон ребята вскопали за десятку, провались она… И не клята, не мята.
– Мне за десятку не схотели, пятнадцать требовали.
– А ты – горькая сиротина – ее не имеешь? – подбоченилась Грипа.
– Тебе хорошо говорить, такую пенсию получаешь, А я – без рубля тридцать. Значит, боле половины отдай.
– Не беднись. Марея тебя не оставляет, и сын помогает.
Дочь Мария и вправду присылала каждый месяц десятку, сын от случая к случаю, по годовым праздникам, – на конфеты.
– И-и, помощники, – отмахнулась баба Поля. – Маруське носков да варежков не успеваю вязать, с севером с ихним. На этих помогальщиков больше денег уходит. То сальца им пошлешь, то рыбки, посолонцевать им охота. Иде же ее возьмешь, денежку?
– Поройся и найдешь.
– Дюже часто рыться приходится. Твои рядом, какая беда – то сын тебе помогает, то зятья. А мне одна песня – поллитру готовь. Колонка разорилась – поллитру. Свет надысь не горел – опять в магазин беги. У погреба крышку новую сделали – две поллитры. Не настатишься денежки.
– Из сундука вынь…
– Ну да, из смертных буду брать. Завтра помру, и хоронить не на что.
– Государство схоронит.
По правде говоря, баба Полюша наскребла бы эти пятнадцать рублей, что ребята из техучилища за копку земли просили. Не от жиру, но наскребла бы. Она уже совсем было на это решилась, увидев, как у соседки копальщики орудуют, ходко и вроде по совести. Но все же потом раздумала: как-никак, а всю жизнь и не по столько земли поднимала. Поможет Бог и теперь. Как-нибудь, потихоньку да полегоньку, с отдыхом. Зато своею рукою, по-хорошему. Все же картошка будет расти. Картошка. Без любой другой гусиной еды как-нибудь прожить можно. А без картошки и погреб пустой, и на столе поглядеть не на что. Особенно в стариковской, не больно роскошной жизни.
А к пятнадцати рублям (их уже сбереженными баба Поля считала) пятерку можно добавить да навозу машину купить. Второй год земля без навозу ходит.
Все вышло по решенному. Картошку баба Поля посадила, но болезнь свое взяла. И целую неделю старая маялась, пластом лежала да ползком ползала. И нынче лишь первый раз по-хорошему на свет объявилась. А не время, ох не время было вылеживать. Колесо-то пошло крутиться по-летнему: мазать надо и белить, деревья обкапывать, пора и гряды делать – да что припевать, весенним делам и Бог счету не ведает.
– Ладно, – вздохнула баба Полюша, – чего опосля воду лить.
– Жадай, жадай, до поры все это.
– А живем не до поры? До нее и живем. Пойду, еще не завтракала.
– Гля! – громким шепотом сказала Грипа. – Гость к тебе идет. Покупатель…
Баба Поля оглянулась: в калитку вошел и осматривался, ища хозяйку, мужчина.
Грипу от перелаза ветром сдуло. Когда баба Поля вернулась во двор и гостя встретила, в калитку уже вплывала ее досужая товарка, даже платок успела чистый надеть, и теперь, войдя во двор, поклонилась, поздоровалась.
– Слава богу, слава богу, – ответила ей с усмешкой баба Поля и подумала: «Без тебя-то и вода не освятится».
Так, все втроем, и уселись возле тополя, на лавочке. Гость был человеком не чужим. В этом же ауле он жил, на соседней улице, и пришел уже в другой раз, с торгом.
– Я все о том, тетя Поля, – начал он. – Давай окончательно поговорим. Я хитрить не хочу. Мне земля нужна. Земля у тебя добрая, клетка большая, – окинул он взглядом усадьбу.
– Ху-ух, – аж глаза прикрыла и головой закачала Грипа, – до чего здесь земля расхорошая, что у нее, что у меня. Родимая из родимых. Навозу сколь сюда покупали. Зато теперя картошка в кулак родит. Помидоры – сладимые, сил нет. Лучше нет наших помидор, и не говори мне! Во, раина эта, – ткнула она пальцем в дерево, – она не саженая. Хворостину пхнули – и гляди, чего сделалось, – задрала она голову кверху, но вдруг опомнилась, коротко глянула на Полину и запнулась.
– Клетка подходящая, – повторил мужчина. – Мне строиться надо, живем как в курнике. Пятеро нас. Материал у меня готовый. А ты, тетя Поля, человек пожилой, одинокий. Тебе мой флигелек, вот после этой, – качнул он головой в сторону мазанки, – как дворец. Ты там будешь хорошо жить. Сам я его сделал, для себя. Печку тот год перекладывал. Ведрушку угля не сжигаем, а дверь хоть настежь отворяй. Землицы мало. Из-за этого и ухожу. Две грядки да два дерева. А нас – пятеро ртов. С базара не наносишься. А тебе одной хватит. А эту махину тебе поднимать уже не по годам.
Все эти слова баба Поля с прошлого раза помнила, с осени. И все было правдой: старость пришла, и, конечно, лучше бы дожить ее не в этой мазанке, а в добром теплом домке. Все годы на что-то надеялась, чего-то ждала баба Поля. Все же двое детей у нее в живых ходили. Думала, что останется кто-то возле. Но выучился сын и жил в городе со своей семьей, приезжал к матери раз в год на день-другой. Дочь Мария и вовсе на край света умелась. Несколько раз гостевала вместе с мужем и детьми. Но возвращаться оттуда они не собирались. А и вернутся, так не сюда, найдут получше место. Так что надеяться было не на кого.
– Как раньше договаривались, я своего слова не меняю, – закончил мужчина. – Две тысячи додатку. Только давай, тетя Поля, к празднику точный ответ. По теплу надо строиться. Я еще одну усадьбу присмотрел, тоже неплохая, но… – улыбнулся мужчина. – Твоя мне больше подходит.
Баба Поля лишь вздохнула, зато ее подруга устала молчать.
– А колонка у тебя какая? – недоверчиво спросила она. – Вода не горькая?
– Нормальная вода. Третий год колонке. Пьем, хорошая.
– А фильтр ты какой ставил? Песок не пойдет?
– Я ж для себя ее делал, – в сердцах сказал мужчина. – Не для дяди… – И на бабу Полю взглянул вопросительно, ожидая ее слова.
– Давай чуть погодим, – ответила баба Поля. – Тут такое дело, не враз придумаешь. Это ты правильно сказал, давай до праздников погодим, до майских.
Мужчина попрощался и ушел. Грипа, на цыпочках подглядев, что он удалился, принялась наставлять подругу.
– Ты приглядай получше, а то он забьет тебе глузды. Може, у него во флигеле шашел завелся, он и бежит. Надо у знающих людей поспрошать. Да еще про соседей, попадет какая-нибудь сапа, будет вредить, свету белого не увидишь… Да и поторговаться надо, а ты сидишь, как куля какая. Видать, он небедного десятку… – вдруг она оборвала свою трескотню и сказала задумчиво: – А може, и правда… Може, и правда, Полюша, надо переходить. Флигелек неплохой. А твоя мазануха не на век. Рухнет, – вздохнула она. – И будет именья – одни каменья. А помочи откуда ждать. Дождешься, черт, от них помочи, – встала она. – Мои вон возле ходят да все доглядают, когда я подохну. Гуни не успеют поделить. На кой черт мы их на свет выпутали! Поморили бы лучше, спокойней было… – хлопнула она воротцами и ушла. И вот уже голос ее, вздымаясь до крика, кому-то вещал на улице о неблагодарных детях.
Тесной и какой-то темной, неуютной – может, после светлого дня показалась бабе Поле родная хатка. А была она и впрямь невеликой, эта мазанка, в которой и в рост выпрямиться нельзя. Полы были, правда, дощатые – вот и вся слава.
Переднюю комнатку и заднюю делила печь. В первой кровать стояла, к красному углу жался трехногий столик, а подле него – сундук. Во второй комнатке – вовсе крохотной – кухонный стол, умывальник, еще одна кровать, будняя, на ней баба Поля днем отдыхала, не раздеваясь.
Хоть и родная хатка, привычная, да не особо завидная. После войны-то она с другими в ряд стояла, а теперь, конечно, была за редкость. Худо ли, бедно, но строились люди. Поначалу все больше флигелечки ставили на два окна, не больше, с каркасами, но лепленые, беленые. Потом шелевать начали. Потом крыши менять с тесовых на шиферные. Мало-помалу кирпичные дома в ход пошли, сначала невеликие, а теперь в три, четыре глазастых окна лупились на улицу, да и во двор не меньше.
