Лебедев Andrew - Орёлъ i соколъ
– Конкурентов будет трое, – сказал Йонг, – немец, американец и араб. И прежде, чем вы запустите нашу машинку, вы будете должны обезвредить всех троих.
– Как же я найду их? – спросил Ван Хэ.
– Задача облегчается тем, что точка бифуркации того временного пласта будет находиться в Ленинграде, на территории СССР, где найти немца и американца, как впрочем и араба – будет достаточно просто при той методике поиска, которой мы вас научим. В тоталитарном государстве все регламентировано и иностранцы не шастают запросто по улицам туда-сюда, а сидят в строго отведенных местах, так что надо радоваться тому, что бифуркация не попала в Париж или в Нью-Йорк, где искать конкурентов было бы куда как сложнее.
Ван Хэ показали, как следует пользоваться авторучкой, стреляющей отравленными иголками. Кроме того, его снабдили перстнем, из которого тоже выдвигалась отравленная игла.
– Всех троих вы должны отправить на тот свет, – твердо сказал инструктор Йонг, – иначе, иначе может получиться совершенно нежелательная ситуация, когда двое или трое запустят свои инициирующие машинки.
– Что тогда будет? – спросил Ван Хэ.
– Этого не должно произойти, – сказал Йонг, – иначе это будет хуже, чем просто конец света, это будет конец всего.
2.
Над входом в университет висел лозунг: Учёбе – нет, наркотикам – да!
– Неужели что-то уже изменилось? – подумал Ребякин, входя в знакомые двери, проходя через турникет мимо недрёманного ока бабы Нюси в вечной ее черной шинели стрелка военизированной охраны и в не гармонирующем с этою шинелью красном шерстяном платке.
Баба Нюся сидела в светозащитных поларойдных очках и мерно покачиваясь в такт сильной доле барабана, слушала альбом "Let it Bleed" ансамбля Rolling Stones.
По ее состоянию Ребякин понял, что можно не париться и не лезть в карман за студенческим билетом.
Однако, билет все-же понадобился.
Возле мраморной лестницы с неизменными моделями железнодорожного парома и двухсекционного тепловоза Тэ-3 стоял студенческий комсомольский патруль.
– Попался, – подумал Ребякин.
– Попался, – сказал старший патруля, – покаж студбилет!
Студбилет, попав в руки старшего, к Ребякну уже не вернулся.
– Сейчас сколько колов времени, а? – спросил Ребякина старший, – ты чё, внатуре, учиться пришел, или чё? – и уже обращаясь к пацанам с красными повязками на рукавах, сказал, – тащите его придурошного к декану, значит…
Декан сидел в своем рабочем кресле под портретом академика Образцова и лапал полуголую студенточку, верхом восседавшую у него на коленях.
– Мы этого вот привели, – сказал приведший Ребякина комсомолист, прикрывая дверь.
Декан высунул голову из-за голой спины девчонки-первокурсницы и ловко расстегнув застежку ее лифчика, спросил, обращаясь к Ребякину, – - Сейчас который внатуре час, молодой человек? Вы чего припёрлися в институт в половине второго? Здеся вам что? Пивбар? Или бордель со стиптизом?
Ребякин переминался с ниги на ногу, не зная что и ответить.
– Курнуть хочешь? – отлипнув от розовых грудок юной первокурсницы, спросил декан.
– Чего? – не понял Ребякин.
– Дёрнуть косячок не желаешь? – повторил свой вопрос декан, – отличной масти дурь имеется, обоссысься!
Девчонка, сидевшая у декана на коленях, вдруг зашлась неудержимым хохотом, – ой, не могу, мамочки, ой, умираю!
Декан протянул руку и оттопыренным указательным пальцем, не глядя, ткнул в кнопки магнитофона "Комета".
We all came out of Montreu Голосом Иана Гиллана глухо грянул магнитофон Smoke on the water Fire in the sky – Йес, йес! – крикнула первокурсница, взметнув вверх руку с двумя оттопыренными пальцами, раздвинутыми в виде буквы V…
– Оу, йес, – выдохнул декан, совершая низом своего организма какие-то сомнительные возвратно-поступательные движения.
Ребякин молча подобрал с пола девчачий лифчик, засунул его себе в карман, вместо носового платка, и вышел из кабинета.
– Что то здесь вообще не так, – подумал он …
На Литейном, куда он доехал за рубль двадцать, Ребякин поспешил ко второму подъезду.
Здесь тоже произошли некие перемены к лучшему.
Над дверьми белыми буквами по черному полотну было написано – АНАРХИЯ – МАТЬ
ПОРЯДКА.
Ниже, висели объявления: "на втором этаже у майора Соловьева можно купить антисоветскую литературу и наркотики".
"Быстрое выдворение из СССР по политическим статьям в любые страны Запада за деньги. Цены-реальные. 3-ий этаж – комнаты 304 и 307 " "Любые сведения об оборонных предприятиях Северо-западного региона. Для оптовых покупателей скидки до семи процентов. Цены в у.е. 4-ый этаж, спросить майора Баранова" – Чтобы посадили, придется прикидываться законопослушным гражданином, – подумал Ребякин, берясь за бронзовую ручку дубовых дверей. ….
ТИХИЙ АМЕРИКАНЕЦ
1.
Браун познакомился с Ирочкой в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина.
– Меня зовут Генри, – представился он ей, и добавил, как бы поясняя, – я американец.
Впрочем, умной Ирочке и не требовалось это пояснение, с русским или с узбеком она бы ни в жисть не стала бы так просто – запросто знакомиться без церемонного представления.
А за этим американцем она уже третий день наблюдала. И все отиралась возле стойки заказа редких изданий, розовыми ушками своими подслушивая его акцент, да кося свои зеленые с поволокою глаза в его формуляр, дабы не ошибиться и не дать маху, приняв за американца какого-нибудь там гэдээровского немца или и вовсе нашего прибалта Яниса-Ольгиса-Павлаускаса…
Ради этого долгожданного момента знакомства она и вырядилась нынче в эту кофточку со сверх-откровенным декольте, груди из которого было видать аж до самых пунцовых сосочков.
– Очень приятно, а меня зовут Ира, – сказала Ира, протягивая американцу по-пионерски выпрямленную свою холодную ладошку.
– Что вы изучаете? – вежливо начал Браун, делая вид, что ему и вправду интересны книжки, которые набрала Ирочка.
– А, ерунда, – махнула рукою Ирочка, – давайте лучше пойдем куда-нибудь сходим, в ресторан Садко например. Или в Шайбу в гостинице Советская, знаете Шайбу?
Генри не возражал.
Книжки быстро посдавали взад, потому как книжки всего лишь источник знаний, но не источник удовольствий, тем более – плотских.
– Люблю все американское, – сказала Ирочка, язычком, словно это было шоколадное мороженое эскимо, лаская полу-напряженный орган Генри Брауна.
Они уже лежали у него в номере в Англетере на Исаакиевской.
Из окна были видны памятник Николаю и высоченный портал собора.
Генри читал газету Ленинградская правда, увлекшись заметкой какого-то корреспондента по фамилии Полушка.
– Слушай, увези меня отсюда к себе в Америку, – сказала Ирочка, нетерпеливо дергая Генри за его полу-напряженный корень – Зачем? – спросил Генри, не отрываясь от полушкинской заметки.
– Ты чё, дурной что ли? – изумилась Ирочка, не выпуская из рук гибкий волосатый шланг американца, – на хрен мне здесь такая жизнь? Ни шмоток нормальных, ни уважения.
– Но ведь ты же здесь заканчиваешь аспирантуру, у тебя здесь научная работа, – слабо возражал Генри.
– Какая в кизду научная работа, ты совсем охренел что ли, не врубаешься? – нежно залепетала Ирочка, – нету тут никакой мне жизни совсем без Америки, я в Америку хочу, хочу виски с кока-колой, розовый Кадиллак, сигареты мальборо, пластинки Элвиса Пресли, брючки как у Мерилин Монро, дом с бассейном возле океана и парней в шляпах, как у Джона Вэйна, Юла Бриннера и Кларка Гэйбла.
Генри отложил газету.
– А как же родина? А как же комсомол? – спросил он, – а что на это скажут твои родители.
– Милые родители, выпить не хотите ли! – воскликнула Ирочка и громко и пьяно расхохоталась.
Потом Ирочка прекратила смеяться, откинулась на спину, так что большие груди ее колыхнулись, растекшись от собственной спелой тяжести, – - А комсомол? А пошел он в жопу этот комсомол!
– Ну как же так, милая Ирочка, как же так можно! – Генри тщетно пытался увещевать свою юную подругу, – если ты проявляешь такое отсутствие пиетета к уважаемым органам здесь у себя на родине, то как я могу быть уверен в том, что ты станешь уважать власть и американские ценности там, на родине у меня?
Такой поворот в разговоре напугал Ирочку.
– В Америке? – встревожено переспросила она, – ты чё, я Америку больше мамки своей любить буду.
– Клянись, – сказал Генри, приподнявшись на локте.
– Блябуду, век свободы не видать, – сказала Ирочка, цыкнув ногтем по передним зубам, – за Америку мамке своей глотку порву, если чего поперёк скажет.
Генри глядел на Ирочку широко раскрытыми грустными глазами.
– Ты меня только увези отсюда, – снизу заглядывая в грустные голубые глаза своего мужчины, взмолилась Ирочка, – я тебе до самой старости отсасывать буду…
И не услыхав положительного ответа, добавила, – и тебе, и брату твоему, и друзьям твоим, ты только увези.
