Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана
– Ты еще платье кинь следом.
– Сейчас!– и уже из него змеится.
– Там костер!– я тяну вниз подол.– Там Семен и еще кто-то!
– Где?– голой попой на оцинкованное железо.– Где костер?
– Только что был! Задницу простудишь. Дать мои?
– А ты их не обкакал от страха-то? Сперматозоид на марше…– Вдруг вздернула платье вверх, оно уже полощется над головой. Ее тело, потому что лицо подзапуталось в ситце, только тело сейчас, только плавность, округлость, упругость, непостижимость… оно больше ее, оно вместо нее…
Вот уж воистину, возлюбленная – аббревиатура вселенной. Сноска номер один.
Платье бросила вниз! Неуклюжий его ком вдруг распахивается и неспешно царит, отчего-то виляет… Чем оно ближе к воде, тем более напоминает хвостатую розовую рыбу.
– Аня!
Она прыгает следом. Солдатиком! Ее же в лепешку сейчас! О воду, о дно – я не знаю, что там! Крик. Ушиблась? Вода. Вся ушла. Значит, там глубоко. Платье тоже набухло и медленно тонет. Там течение, что ли… Его быстро несет! Аня, ну же? С мужиками в четыре балла тягалась! Это место в воде, я не вижу его. Там рука? Всплеск. Нет, просто волна… Ей, наверное, больно сейчас.
Прыгнуть следом? И сразу ко дну. А потом – сразу в лифт? Нюша наверняка ведь решила, что это – выход, ход туда, лаз… Не знаю. Я ведь здесь!
А все-таки, маэстро, правила игры хотя бы игрокам-то надо сообщать?!
Очень может быть, что вся пятая глава будет состоять из одних «Всевочкиных» стихотворений.
Все. Вода и вода. Во всю обозримость.
Лодочка, та, которая с нами, уже крошечной точкой.
Залегаю на днище. Нюшин запах… он еще тут. Или чувствовать, или думать – делать то и другое разом бесполезно.
Нюшик мой! Я раскис. Я сейчас соберусь и такое крутое подумаю, что все сразу и кончится! Вот увидишь.
Только сделаю сноску (я же чувствую, что никто ее тут не сделает, кроме меня): открыть кавычки, Возлюбленная – аббревиатура вселенной, закрыть кавычки. Новалис.
Неужели все это должно завершиться его стихами?! И из них читатели смогут вычитать развязку? Анна на шее – так будет называться последнее. Ведь она не нужна ему! Это ясно как Божий день.
Только это и ясно здесь…
Роман путешествия от «Одиссеи» до «Дон Кихота», до «Мертвых душ» вплоть, сменился – ненадолго, всего лет на полтораста – романом пути: от Стендаля, ну скажем, до «Волшебной горы». С этим тоже давно уже ясно. (Кстати, «Мертвые души» удивительны тем еще, что они – место встречи романа путешествия Чичикова с романом пути «Руси-тройки»). Ну да ладно. Я – о другом, я о том – что же дальше? А дальше нас ждет – роман тракта (термин – мой, и прошу ссылаться!). Тракт – это такой специфический путь, путешествие по которому совершается сразу во всевозможные стороны, что позволяет уравнять в правах все возможные трактования, ради которых этот роман, собственно, и создается! Сам по себе он, как правило, скучен до неприличия. К сожалению, скучен не в том смысле слова, в котором хотелось бы! А потому предлагаю – в желаемом смысле – издавать его скученным, то есть кратенькой вступительной аннотацией, предшествующей полному собранию всех опубликованных в прессе, а также специально заказанных по этому случаю трактований!
Эй, Анюша, ты как там? Я хочу рассказать о тебе, чтобы… Чтобы не кратенькой аннотацией! Чтобы эту хотя бы главу дочитали, и с удовольствием!
Они что ведь удумали – эти – трактирщики,— они вообразили, что убили Иерархию. Расчленили и куски разбросали по свету. Представляешь, Анюшик?.. Улетучился запах твой… и насиженное попой тепло.
Расчленили, куски разбросали и искренне верят, что – навсегда! Неужели не понимают, что есть время разбрасывать части тела и есть время их собирать? Что Исида (Исида тысячеименная, Исида о десяти тысячах имен! Сноска номер два!) отыскала уже плечо и запястье…
ЧТО ДОКАЗЫВАЕТ СУЩЕСТВОВАНИЕ ИЕРАРХИИ:
1. То, что червяк глупее курицы, курица – кошки, а кошка – обезьяны.
2. То, что земля – внизу, а солнце – в вышине. И половые органы – внизу, а желудок – над ними, а над желудком – легкие, а над всем этим – сердце, а выше сердца – один только рассудок.
3. То, что Игорек написал мне про Иерусалим: «Бог здесь настолько близко, что ты сам себе уже не труден».
4. То, что и Смысл, и Промысел пишутся через мы. (отнюдь не через я, как, например, дегуманизаци-Я и деконструкци-Я).
5. То, что душа всегда знает…
Я съезжаю! Корыто идет на вираж? Надо сесть попытаться. Непросто. Буквально вдавливает в дно! Теперь потряхивает – как на сковородке. Зато отпустило уши. Вижу землю! Светлый, в звездах, песок по левому борту. Метрах в трех. Так, закончил вираж. И, по-моему, продолжаю снижение. Вижу небо. Упираюсь, во что чем могу. Небо серое, как и песок, но без звезд. Новый крен – до земли полметра. Если эту посудину сейчас не выровнять… Есть горизонталь! Есть касание! Скользим по песку… Стоп-машина. Даже волосы взмокли.
Там кустарник и дым – тонкой струйкой. Костер?
А песок-то упруг!
Здесь недавно была вода – как бечевки разбросанные, следы волн. И водоросли влажного, сочного цвета… Самое живое в этом вымороченном пространстве – мертвые звезды, поблекшие, рыжие, в светлых крапинах, с изумительно выпуклыми прожилками вдоль хребта, и этот – стеной – сухой кустарник.
Не кричать, не бежать. Пять минут ходьбы. Ну, от силы семь.
Мы познакомились с Аней только потому, что один мой знакомый забыл в ее архиве свою записную книжку, потому, что это был очень случайный знакомый и мои имя с отчеством были записаны им полностью. Чуть игриво, но, в общем, брезгливо она читала мне фамилии остальных. Я без всякой охоты отвечал: нет, не знаю, впервые слышу, дальше… На что и примчалась Катя, сделала страшные глаза: это из милиции? это из «Памяти»! только не говори наш адрес! положи трубку! я кому сказала? положи трубку! Это был предотъездный синдром, невозможный без мании преследования. В конце концов она вырвала телефонный провод. Анюша перезвонила, поскольку на кухне стоял еще один аппарат, Катя бросилась к нему. И получила: «Ваш адрес я знаю и так. Вторая улица Восьмого Марта – упасть и не встать!– дом 5, квартира 49». Я молчал. Я упивался ее страхом. Это был предразъездный синдром. Я нажал на рычаг и сказал: «Дело швах. Впрочем, может быть, половинок они и не трогают?» Никогда ее рот не казался мне столь чувственным. Губы потемнели и увлажнились, язык змеино вибрировал… Я погладил ее по щеке, тронул рот. Скорее укусил его, чем поцеловал. Она вырвалась: «Тебе-то – что? Это меня с моим сыном здесь изнасилуют и прирежут!» Не желание… разве что желание ее по постели размазать…
Но ведь я об Анюше хотел. Мы познакомились с ней потому, что моя истеричная жена и на другой день, когда Аня перезвонила…
Стоп. Клочок. Кто-то смял. Начал рвать и не стал? От руки. Круглый почерк.
«Устами Лидии: 9 дней (на похороны не успела). С ней все откровенны. Монологи С., Т. и А. с ее комментариями (не без яда). Жрица смерти, так ничего и не понявшая. Предсмертная запись „17:51. Анна-Филиппика, я тебя любил“ сделана в простой тетрадке. Милиция ее не изымает. Тетрадку находит Лидия, пришедшая в мастерскую поживиться. Она якобы ищет свои к нему письма, на самом же деле – удавку, на память, м.б., их у него было две. Она знает от Семена, что экспертиза показала: той, роковой, он пользовался неоднократно. Рассуждения Лидии о редком мужестве В., не раз и не два вводившем себя в пограничное состояние. И тут же паскудное любопытство: а бывала ли при этом эрекция, как пишут в специальной литературе? И тут же – бессмысленно повторяет какие-то важные для него фразы (но – непостижимолость!). Однако все это — только фон! Только рыбий скелет, на который она нарастит требуху своих страданий: развод с норильским Колей, поиски в Москве хотя бы фиктивного брака. Среди прочих кандидатов…»
Не я ли? А я-то где?
На обороте – какая-то закорючка, так ручку расписывают.
Я не коверный – паузы мной заполнять!
Что за Лидия? Мы-то с Аннушкой к ней при чем?!
Бедная моя девочка, которой все это еще предстоит!.. Ужасно, конечно. Ужасно.
«17:51» – ни месяца, ни числа. Нет, что я… я не тороплю.
Да и это, возможно, лишь розыгрыш. Провокация. Ну конечно. Кто же станет в четвертой главе раскрывать содержание пятой? Это только манок. Сена клок – впереди угрюмой читательской морды. Как без этого? Да никак.
«Среди прочих кандидатов…» Я, положим. И вот тогда-то, когда Аня увидит, как ухлестывает за мной эта, судя по всему, роковая особа,– Аня, пережившая горечь утраты… Это даже правдоподобно! И элегантно с точки зрения сюжетосложения: треугольник четвертой главы, вершиной которого была Аня, преображается в новой главе в треугольник, вершиной которого оказываюсь я! Таким образом получается ромб, присоединяя к которому еще один смежный треугольник с двумя новыми вершинами (Галик – Тамара), мы получим еще более любопытную фигуру, после чего развернем ее в пространстве, добавим новую грань (Галик + его молоденькая пассия) – и в результате получим законченный тетраэдр, или – пирамиду, у входа в которую – грозным эпиграфом – посадим (или уже посадили?!):
