Ричард Харвелл - Колокола
Амалия надвинула капюшон накидки глубоко на лоб. Я помог ей выйти из экипажа, прижимая локтем к груди шкатулку с монетами. Амалия была сильной, но у нее очень болела спина от многих часов сидения на жесткой поверхности, в ложе и в экипажах, и ее хромота стала особенно заметной, когда мы шли через грязную улицу к входу.
Было уже далеко за полночь, и прохожие больше смотрели себе под ноги, чем нам в лицо. Кофейня была почти пуста. Четверо мужчин, румяных от выпитого, прихлебывали свое горькое черное снадобье. Они уставились на Амалию, как будто она была причудливым видением, которое вызвало это чертово зелье. Добросовестный герр Кост рассматривал свои башмаки, явно не желая быть свидетелем того, как благородная дама заходит в его заведение.
По лестнице мы забрались в комнаты моих друзей. Ремус вскочил с кресла. Николай еле смог подняться на ноги. Я улыбнулся им, и облегчение мелькнуло на их лицах.
— Хвала тебе, Господи, — произнес Ремус, словно обеспокоенная мать.
Когда я вошел в комнату, он стоял сцепив руки на груди, но, когда следом за мной вошла Амалия и откинула с головы капюшон, его радостная улыбка померкла, и он нервно кивнул, приветствуя ее.
А улыбка Николая стала еще шире, когда его слабые глаза распознали в неясном силуэте женщину.
— Добро пожаловать в Храм Любви! — воскликнул он.
Лицо Ремуса еще сильнее побледнело, а мое покраснело от унижения. Только Амалия улыбалась. Потом она присмотрелась к Ремусу.
— Боже мой! — изумилась она. — Да это же тот самый, похожий на волка монах!
— Здравствуйте, фройляйн Дуфт, — поклонился он.
— На самом деле теперь меня зовут фрау Риша, — пояснила она. — Но сегодня ночью я снова хочу быть Дуфт.
— В этом доме вы можете носить то имя, которое пожелаете, — изрек Николай. И взял ладонь моей возлюбленной в свои гигантские лапы, как будто хотел согреть ее.
— Друзья, — сказал я. — Можно мы останемся здесь на какое-то время?
Николай приложил ладонь Амалии к своей щеке.
— Сколько вам будет угодно! — воскликнул он.
— Спасибо, — поблагодарила она. И улыбнулась.
Моя возлюбленная оглядела убогую комнату. К моему облегчению, на ее лице не появилось отвращения.
— Вы можете занять комнату Ремуса, — галантно предложил Николай. — А он со своими книгами устроится здесь.
— Я никому не хочу мешать, — сказала Амалия.
— Вы никому не мешаете, — заверил ее Ремус.
— Это ненадолго, — поспешил добавить я.
— Я буду молиться, чтобы это было не так! — сказал Николай.
— Мы едем в Венецию! — выпалил я.
— В Венецию? — повторил Николай. И его глаза стали огромными.
— Мозес будет петь в опере, — улыбнулась Амалия.
— Да! — воскликнул Николай. — В Театро Сан-Бенедетто!
— И вы вдвоем тоже, — добавил я. — Вы должны поехать с нами!
Николай сжал опухшие руки под подбородком. Его глаза наполнились слезами.
— Венеция! Моя мечта сбылась! Конечно мы едем!
На какое-то мгновение Ремус словно онемел. Его лицо было подобно облаку, набежавшему на лучезарное видение нашего будущего.
— Ремус, — вздохнул Николай, — не будь таким занудой.
— Николай не может ехать в Венецию, — заявил Ремус Амалии. — Он болен.
— Я был в театре сегодня вечером! — Николай упрямо улыбнулся. — Наденьте мне на голову мешок, чтобы я не видел солнца.
— Николай, Венеция в четырех сотнях миль отсюда, за Альпами. А ты, скорее всего, не сможешь сидеть на лошади. И, в любом случае, у нас нет денег на подобное путешествие.
— У нас есть деньги! — поспешил заверить их я.
Потом вынул из-под мышки шкатулку и открыл крышку. В свете свечи блеснуло золото.
— Боже мой! — прошептал Ремус.
— Что это? — спросил Николай, всматриваясь в золото. — Здесь что-то горит?
— У Мозеса и Амалии целое состояние, — сообщил ему Ремус. — У них больше денег, чем ты видел в своей жизни.
Николай задохнулся от удивления.
— Мы купим коляску, — сказал я. — И устроим внутри кровать для Николая.
— Понимаете, вы нам нужны, — начала объяснять Амалия. — Здесь, в Австрии, вы будете нашей маскировкой. А в Италии никто не поверит, что Мозес мой муж.
— Я буду вашим мужем, — вызвался Николай.
Сейчас покраснела Амалия.
— Мы подумали, — сказал я, — что Ремус может быть ее отцом. А ее муж, скажем, сейчас находится на войне.
— Тогда я могу быть дядей.
— Нам пришло в голову, что вы можете быть пациентом, — сказала Амалия. — Пациентом моего отца.
— Тогда — богатым пациентом, — потребовал Николай.
— Богатым пациентом, — подтвердил я.
И в этот момент на лестнице послышались чьи-то шаги. Ремус посмотрел на дверь, и кровь отхлынула от его лица. Николай вытянул вперед длинную руку и, отодвинув Амалию и меня себе за спину, заслонил нас своим громадным телом от опасности, приближавшейся к нам по ступеням лестницы.
Я же просто улыбнулся: мои уши услышали больше, чем их. Когда дверь наконец открылась и Николай ринулся в атаку, оказалось, что неприятель едва достает ему до пояса.
Лицо у Тассо было красным и покрытым потом из-за того, что ему пришлось бежать через весь город. Увидев меня, он облегченно потер свои лапки.
— Гуаданьи тебя ищет! — произнес Тассо, задыхаясь. — Он выпрыгнул откуда-то из темноты, когда я подметал сцену. Схватил меня за горло. Сказал, что Дураццо выгонит меня из театра!
— И что ты сделал? — спросил я.
Карлик улыбнулся и покачал головой.
— Пнул его по голени и посмеялся над угрозами, — похвастал он. — Я слышал, как сам Дураццо поздравлял Гуаданьи. Суперинтендант сказал: «Это было самое великолепное исполнение, какое мне когда-либо доводилось слышать в стенах театра нашей императрицы». Они подумали, что пел он, поэтому Гуаданьи не мог сказать ни слова! Но он спросил меня, где ты прячешься. Я ответил, что ты — его ученик и ему лучше знать.
— Спасибо, — поблагодарил его я.
— А завтра я пну его еще раз, — похвалился Тассо.
Амалия взяла меня за руку и вышла из-за спины Николая. Тассо подпрыгнул.
— Но это значит, что нам обоим нужно прятаться, пока мы не покинем город, — сказала она мне.
— Тассо, — произнес я, — это Амалия.
Карлик осмотрел ее с ног до головы. Когда его глаза остановились на ее округлившемся животе, из его горла вместе с выдохом вырвался писк. Мы ничего не сказали ему о нашем плане, и теперь он повернулся к нам с выражением такой ярости на лице, какой мне никогда раньше не доводилось видеть. На какой-то момент я даже испугался, что он пойдет искать Гуаданьи или саму графиню Риша.
Он с размаху захлопнул за собой дверь — она грохнула о безобразную дверную раму. Покачал головой, глядя на своих друзей, потом подошел к Амалии и, встав рядом с ней, схватил ее за запястье. Его голова едва доставала ей до локтя. Он поднял вверх ее руку и, держа над своей головой — так прислужник несет поднос, — провел Амалию сначала к двери, потом, минуя Николая, мимо стопки книг, между перевернутыми кофейными чашками, мимо темного пятна на ковре, пока не поставил напротив громадного кресла моего больного друга. Обернулся к нам. Мы стояли не шелохнувшись. Он нахмурился.
— Идите сюда, — промолвил он. — Сию минуту. — И показал пальцем на пол рядом с Амалией.
Когда я подошел, он помог мне медленно и осторожно усадить ее в уютное кресло. Потом снял с нее туфли и приказал:
— Разотри ей ноги.
Тассо кивнул, когда я кратко описал произошедшее, а Николай добавил красок к тем событиям, которые привели нас к сегодняшнему нашему состоянию. Пока мы рассказывали, голова карлика опускалась все ниже, так что, когда мы закончили, казалось, что он заснул. На какое-то мгновение мы, сбитые с толку, смолкли.
Только Амалия поняла все:
— Тассо, вы тоже хотите поехать?
Он поднял на нее глаза:
— Я бы мог.
— Но Тассо, — произнес я, — ведь ты же не бросишь театр!
Он пожал плечами:
— Есть и другие театры.
— Есть, это точно! — воскликнул Николай, взмахнув руками, и Ремус скорчился от боли, когда пальцы друга расцарапали ему ухо. — И нам потребуется кто-то, кто будет править нашим экипажем! Тассо, ты можешь размахивать кнутом?
— Лошади — жестокие и тупые животные, — ответил он. — Но я знаю, как ими управлять.
Итак, все было решено. Мы останемся в Шпиттельберге на месяц или на два — до рождения ребенка, — а потом, маскируясь под семью врача, сопровождающую пациента, все вместе поедем через Альпы в Венецию. Мы расчистили квадратную комнатку Ремуса от книг и избавились от пыли, чтобы Амалии было уютно. На улице уже стоял день, когда я лег рядом с ней на кровать, и мы посмотрели друг другу в глаза.
— Ты жив, — прошептала она в сотый раз за этот день. Пробежала рукой по моим волосам, изучила каждую черточку лица. — Когда я мечтала о тебе, я должна была представлять либо маленького мальчика, либо призрака. Я должна быть очень на тебя сердита: ты много лет обманывал меня, глупец несчастный.
