Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен
Дома не отвечали, и страх вернулся к нему с удвоенной силой. Он бессильно уронил голову на руль, немного посидел молча, потом резко выпрямился и опять завел двигатель. Он решил поехать в Технион и поговорить со своим сыном-студентом. «Я знаю, у него завтра экзамен, — сказал он изумленной Яаре, — но ведь это все-таки его родной брат! — Он поставил машину возле библиотеки Техниона, подумал было, не взять ли Яару на этот раз с собой, но в конце концов решил, что ее еще рано показывать и в очередной раз попросил: — Если ты не возражаешь, я бы предпочел, чтобы ты подождала меня здесь. Если тебе станет скучно, ты можешь выйти и погулять здесь немного вокруг. Я скоро. Я хочу только спросить Омри, не знает ли он, какие планы были у Габи». Он прошел длинным коридором и вошел в большой читальный зал, за окнами которого сверкали огни города и залива. Здесь работал кондиционер, воздух был прохладный, как будто и не было в природе этой страшной жары. Он прошел мимо студентов, сидевших, наклонясь над книгами и конспектами, нашел своего сына — тот сонно склонился над грудой библиотечных томов, — мягко положил ему руку на плечо и присел рядом. Худой высокий Омри спокойно слушал взволнованный шепот отца. Исчезновение младшего брата его, казалось, не очень обеспокоило. «Да он, наверно, застрял где-то, отец. Что ты так волнуешься?» — «Но что это за странный поход?! — допытывался Молхо. — Куда он мог пойти?! Никто ничего не знает!» — «Может, он пошел с каким-то другим молодежным отрядом? — предположил Омри. — Почему бы тебе не подождать его дома?» — «А может, лучше позвонить в полицию?» — спросил безутешный Молхо. Омри посмотрел на отца с усталым изумлением: «Сразу в полицию? Да они там вообще не поймут, чего ты хочешь!» — «Ты прав, — прошептал Молхо. — Я совсем растерялся. Хорошо, что твоя мать уже не должна так тревожиться. Если с ним что-то случится, я тоже предпочел бы умереть», — но Омри уже сидел с закрытыми глазами, словно перебирал в уме формулы и цифры. «Хочешь, я переночую с тобой?» — устало спросил он, открывая глаза. «Нет, не нужно. Если он не вернется до полуночи, я позвоню тебе. Может, он все это делает мне назло…»
Он встал, слегка потрепал сына по коротко остриженной голове и снова вернулся в ночь, к машине, уже издали видя за стеклом профиль Яары — она выглядела, как призрак, окутанный клубами сигаретного дыма. Он вспомнил увиденные сегодня в кино толпы индийцев, идущих следом за Ганди, и ему вдруг показалось, что Вселенная вокруг него качнулась, переворачиваясь, и из ее складок выпал его младший сын — здоровый и невредимый. «Ты слишком много куришь, — сказал он, садясь за руль. — Кончится тем, что ты отравишься, причем без всякой на то причины. — Она промолчала, только забилась глубже в кресло. — Омри, разумеется, ничего не знает, — сказал Молхо. — После смерти матери они все отдалились друг от друга. — Яара продолжала раздраженно молчать. — Давай съездим на автобусную остановку в центр, — может, он просто застрял там. — Он медленно проехал мимо остановок автобуса в центр Кармеля, но сына там не было, и он повернул к дому, спускаясь на малой скорости. — Может быть, он идет пешком? — предположил Молхо. — Я буду смотреть в свою сторону, а ты смотри в свою, ладно? Если увидишь кудрявого мальчика, похожего на меня, с такой же походкой, скажешь мне».
Когда машина остановилась у дома, она открыла дверцу и хотела уже выйти, измученная этими бесконечными поисками, но Молхо торопливо остановил ее: «Нет, подожди минутку! — первым выскочил из машины, взлетел на ступени и тут же остановился, снова увидев, что в окнах нет света, а его записка все еще белеет на двери, как будто уже стала ее неотъемлемой частью. Он вернулся к машине на подкашивающихся ногах, наклонился к открытому окну и сказал ей: — Его нет. Я не могу сидеть тут и ждать. А вдруг с ним действительно что-то случилось? Ему всего шестнадцать. Его мать убила бы меня! Давай поищем еще немного. Я понимаю, ты устала, но вдруг он просто застрял внизу, на центральной автобусной станции? — Он проглотил странный комок в горле. — Мне страшно, Яара. Если мы его там не найдем, я позвоню в полицию». И на глазах его выступили слезы.
На центральной автобусной станции он настоял, чтобы она пошла с ним, и они прошли по длинному подземному переходу, а потом поднялись на пустынные платформы, освещенные слабым оранжевым светом из окон допоздна открытых кафе и закусочных, миновали ряды запыленных, даже еще теплых и, казалось, дремлющих автобусов; она шла следом, заплетающимся от усталости шагом, ее зеленые глаза отсвечивали теперь отраженным оранжевым светом. Они остановились возле телефонов-автоматов, глядя, как последние автобусы выгружают своих пассажиров с помятыми сном лицами — солдаты с красными от бессонницы глазами, с автоматами на спине, ночные бродяги с рюкзаками. Все они быстро исчезли, словно поглощенные огромными бетонными стенами станции. Они немного постояли, и Молхо время от времени отправлялся к автомату, чтобы в очередной раз позвонить в свою квартиру и снова представить себе, как настойчиво зовет телефон в гулкой пустоте темных комнат.
Они вернулись в машину и поехали назад, но на главном перекрестке он не свернул к дому, а поехал прямо, в сторону главной хайфской больницы Рамбам, перед которой, как обычно, невзирая на поздний час, кипела жизнь — толпились посетители, разгружались машины «скорой помощи», вооруженные охранники досматривали сумки входящих людей. Некоторые входили целыми семьями, неся с собой судки с едой. Над большим входом сверкал одинокий зеленый глаз сигнальной лампы, означавший, что приемный покой работает нормально Из подъехавшей легковой машины вышла молодая беременная женщина на последнем месяце, с веселой гримасой боли на лице, оторвалась от дверцы, точно большой созревший плод, и медленно понесла свой огромный живот в сторону освещенного входа, не дожидаясь мужа, который, припарковав где-то внизу машину, теперь бежал к ней с маленьким чемоданчиком в руках. Молхо на мгновение застыл, ощущая, как давний страх снова поднимается у него из живота и кружит ему голову знакомой сладостной тоской. Он поднял голову к небу и увидел, что даже в этот полуночный час оно уже слегка светлеет, и крупные молчаливые звезды стоят на страже его тишины. «Раз уж мы здесь, может, заглянем в приемный покой? — умоляюще повернулся он к Яаре и увидел изумленный взгляд ее сощурившихся глаз. — Да-да, ты, конечно, права, это, наверно, бессмысленно, но позволь мне хоть одним глазком посмотреть, чтобы успокоиться! Зайдем, а? Зачем тебе снова ждать снаружи?»
Хотя в квартире было по-прежнему темно, но искать было больше негде, и Молхо тоскливо поднялся по ступенькам к двери. И тут он вдруг увидел, что теперь там приклеена новая записка, от соседа. В ней говорилось, что звонила теща, — Габи, оказывается, вернулся в половине одиннадцатого, без ключа, не заметил на дверях никакой записки и поехал ночевать к бабушке, а свой спальный мешок спрятал в кустах за домом, «Ну, что я тебе говорил! — облегченно воскликнул Молхо. — Он не увидел записку! Что ты будешь делать с таким оболтусом?!» Он впустил ее в квартиру, зажег свет, а сам вышел забрать спальный мешок сына — все еще грязный и пыльный, в колючках и саже. Он прижал его к груди и почуял опьяняющий запах недавнего костра. Бесконечное счастье и усталость переполняли его. Он медленно поднялся в дом и увидел, что Яара стоит на балконе и смотрит на вади, словно нарочно отвернувшись. Может быть, обнять ее в знак благодарности? Нет, это может поставить ее в неловкое положение — и он лишь положил руку ей на плечо. «Что ни говори, а в итоге день оказался очень хороший. Жаль только, что мы так испортили тебе вечер — Габи и я». — «Ты ничего не испортил, — сказала она серьезно. — Не чувствуй себя виноватым. Я видела — ты очень боялся за него». — «Да, я действительно боялся, — он захлебывался от волнения, ощущая, как на него накатываются волны усталости, угрожая унести далеко-далеко. — Он заставляет меня чувствовать себя виноватым. Мне тяжело с ним. Он очень страдал, когда мать болела. И он все еще не принял ее смерть». Она слушала его внимательно, то и дело облизывая пересохшие губы с каким-то почти лихорадочным оживлением, как будто вовсе не устала. «Ты иди, иди спать, уже поздно. Тебе тоже пора отдохнуть», — сказал он из последних сил, как будто это уже не он говорил, а кто-то другой в его теле, и пошел по квартире, гася повсюду свет.
