Алексей Иванов - Географ глобус пропил
— Соберется, куда денется! — уверенно заявляет Градусов.
— Градусов, я тоже хочу в поход! — ноет Люська.
— Ты сперва из этого вернись, — останавливает ее Маша.
— Дак че, вернусь как-нибудь… Борман, а ты еще пойдешь?
— Если с Градусовым, с Демоном, с Тютиным, да еще начальником Географ — не-ет!.. — отрекается Борман.
— Я-то все равно больше не пойду, — говорит Демон. — Никакого покоя. Я думал, отдохну в походе, а тут как в шахте.
— Чего вы, как дураки, спорите? — удивляется Овечкин. — Неужели еще не хватило приключений? Так вы разбудите Географа, дайте ему флакон, и дело сделано. Только успевай пригибаться.
— После экзаменов можно снова пойти…— мечтает Люська.
— До лета еще, как до Пекина раком, — вздыхает Чебыкин.
Я лежу и слушаю. Конечно, обалдели все и от меня, и от такого похода. Всем домой хочется. Половина клянется, что больше ни в жисть из города не вылезет. Но все это — пустые обещания. Все они, и даже Демон, через месяц снова придут ко мне и начнут канючить: давайте схо-одим, Виктор Сергеич… Сейчас все хотят одного: тепла, уюта, покоя. Но отрава бродяжничества уже в крови. И никакого покоя дома они не обретут. Снова начнет тревожить вечное влечение дорог — едва просохнет одежда и отмоется грязь из-под ногтей. Я это знаю точно. Я и сам сто раз зарекался — больше ни ногой. И где я сейчас?
— Домой приеду, расскажу про все, так меня мама за порог не выпустит, — говорит Тютин. — У нас в деревне тоже один мальчик отпросился за грибами, вернулся — и месяц в больнице пролежал.
— Ты доберись до дому-то, а то и рассказывать некому будет, — хмуро говорит Овечкин. — Трупы не разговаривают.
— А че не выпустят-то? — удивляется Люська. — Меня дак выпустят, и мамка, и папка. Чего в походе такого?
— Чего такого?! — охает Борман. — Да вы сами вспомните! Не на ту речку приехали, да целый день не жрали, да катамаран в пороге разломило, да наводнение, да палатку залило, да «расчески», да эти мужики местные, да вообще — все!
— И Географ каждый день пьяный, — добавляет Маша.
Гм, Маша впервые назвала меня Географом, а не Виктор-Сергеевичем. Что бы это значило?
— Классно, — почесав затылок, подводит итог Чебыкин. — Куча всего! Будет что вспомнить на пенсии. Я бы еще чего-нибудь хотел. А то скучно. Землетрясение бы какое-нибудь или лавину…
— Вон лавина спит, — мрачно указывает Овечкин.
— Чего ты на него наезжаешь? — вскидывается Градусов.
— А ты чего его защищаешь? — парирует Овечкин. — Ты же его в школе ненавидел! Обещал ему дверь поджечь, кота его повесить!..
— Ну, это я шутил, — спотыкается Градусов. — Баловался… А Географ все правильно делает, хоть и нажрался! Подумаешь, нажрался!..
— Нажрался — и правильно, — соглашается Маша.
— Ну и пусть неправильно! Была бы ты, вся такая правильная, моим начальником, так я бы удавился! А с Географом, каким есть, я куда хочешь еще пойду!
— Да иди на здоровье, скатертью дорожка. Кто тебя держит? Кому ты нужен?
— Дак че ты, Маш…— виновато встревает Люська. — Он же тоже человек… Может, он не пьяный заснул, а просто ночью устал…
— Так устал, аж перегар за три километра против ветра, — говорит Овечкин.
— Зато он не орет и не учит, как жить, — выдал сокровенное Тютин. — И относится по-человечески…
— Фиг ли спорить? — пожимает плечами Чебыкин. — Лучше его все равно не с кем в поход идти. Если бы физрук пошел, что бы мы делали? Отжимались бы весь поход… Или Сушка — воще жара! А с Географом приключения эротичные…
— На свою задницу, — добавляет Борман.
— Какая разница: Географ — не Географ, — подает голос Демон. — Какой он есть, такой и есть. Дело-то не в нем, а в том, что вообще это такое — поход…
Я дивлюсь внезапной мудрости Демона.
— Да Географ командовать совершенно не умеет, — заявляет Борман. — Не умеет, а берется в поход вести.
— А ты умеешь, бивень, да? — наскакивает Градусов.
— Так что — я… Я ведь командовать-то не собирался…
— Дак че — командовать, — пожимает плечами Люська. — Его бы все равно никто не слушал. И никого бы не слушали, не только его.
— Я бы первый и бузил, — соглашается Градусов.
— По тебе и видно, — бормочет Борман.
— Тут не командование главное, — говорит Маша. — Может, он и прав, что не стал командовать, я не знаю…
— Тут главное — какой он человек, — заканчивает за Машу Овечкин.
— Под Машкину дудку поешь? — фыркает Градусов.
— Да завали, — отмахивается Овечкин. — Ладно, с командованием мы бы и сами разобрались… Или бы вообще без него обошлись… Но ведь Географу на все наплевать — как Демону. Хочет — напивается, хочет — спит, хочет — в драку лезет. Он как это… бросил нас в воду, и выплывайте сами, как сумеете… Он же опытнее, старше… В конце концов, он за нас отвечает.
— А ты сам за себя отвечай.
— Ну, он хоть какой-то пример нам должен подавать, что ли…— говорит Маша. — Он же учитель, а не так, не пришей кобыле хвост…
— А ты бы брала с него пример, если бы он подавал?
— Брала бы, — подтверждает Маша.
— Вот и бери, — советует Градусов. — С таким, какой он есть, мне баще.
Я лежу, делаю вид, что сплю, и слушаю, как шлифуют мои кости. Конечно, никакой я для отцов не пример. Не педагог, тем более — не учитель. Но ведь я и не монстр, чтобы мною пугать. Я им не друг, не приятель, не старший товарищ и не клевый чувак. Я не начальник, я и не подчиненный. Я им не свой, но и не чужой. Я не затычка в каждой бочке, но и не посторонний. Я не собутыльник, но и не полицейский. Я им не опора, но и не ловушка и не камень на обочине. Я им не нужен позарез, но и обойтись без меня они не смогут. Я не проводник, но и не клоун. Я — вопрос, на который каждый из них должен ответить.
— А что это за шняга впереди? — спрашивает Чебыкин.
— Да скала это, — говорит Овечкин. — Только растрескалась по слоям, вот и похожа на что-то…
— Сам ты растрескался по слоям! — шумит Градусов. — Убери черепок, нормальным людям ни хрена не видно!
Я приподнимаюсь и смотрю вперед.
— Это пристань, — говорю я. — Старая строгановская пристань.
В молчании мы медленно подплываем ближе. Берег разворачивается. Виден большой, холмистый, грязный луг, на котором догнивают беспорядочно разбросанные черные бревна. Луг кончается еловым косогором, за которым лежит глухое, дикое, непролазное урочище. В нем плавает сизая дымка. На камнях и упавших деревьях гулко рокочет маленькая речка. Дальше поднимается горбатая гора, лысая поверху. Между горой и речкой на берегу Ледяной стоит пристань. Темное, угрюмое небо низко навалилось на урочище. Кажется, что урочище вдали, сворачивая, уходит не за гору, а за облако.
