Жиль Легардинье - Совсем того!
Уже несколько недель Блейк мечтал об этой минуте. Он надеялся, он ее ждал. Бессонными ночами пытался представить себе эту встречу, подыскивал первые слова.
— Ты побудешь немного? — спросил он у дочери.
Он никогда не предполагал, что скажет это. Но теперь, обнимая свою дочурку, он больше не хотел с ней расставаться.
— Вообще-то мы с Дэвидом решили вернуться в Европу. Слишком многого нам там не хватает. Мы еще не решили, в какую страну, но у нас есть выбор.
Внезапно на крыльцо выбежал Филипп:
— Кто-нибудь может нам помочь? Котенок застрял между стеной и буфетом на втором этаже. Он может задохнуться…
Праздник начался с передвигания мебели. Мужчины засучили рукава и навалились на громадный буфет, в то время как женщины занимались кошками, собакой и сестричкой Яниса — она боялась, что «киска» умрет. Когда Одиль удалось наконец вытащить котенка, замок огласился радостными криками, вызвавшими панику у остального звериного поголовья, которое разбежалось кто куда.
Только теперь все стали знакомиться с вновь прибывшими. Манон как-то спонтанно поцеловала Сару. Они сразу же завели разговор о беременности — что не ускользнуло от внимания Блейка. Жюстен пытался говорить с Дэвидом по-английски. Мелисса и Натали болтали в сторонке — они говорили тихо и много смеялись. В тот вечер всем было что рассказать друг другу. Где бы Блейк ни находился, он не терял Сару из виду. После всего, что он пережил, ее присутствие в замке было для него самым прекрасным подарком, какой он когда-либо получал.
Когда все уселись возле елки, Уорд начал рассказывать про их с Эндрю проделки в молодые годы. Даже Мелисса и Сара многого не знали. Особенный восторг вызвала история о том, как Блейк стоял в одних трусах посреди вестибюля полицейского участка в Бромли, а на шее у него висела табличка:
«Я прилетел с Плутона. Не дотрагивайтесь до меня, я радиоактивен. Запрет не распространяется на красивых девушек». Наслушавшись этих историй, Филипп поведал об авантюрах, в которые его втянул Блейк, умолчав, однако, о Гельмуте и Луиджи.
— Он и тебе угрожал? — спросил его Уорд.
— Угрожал, и не раз. Он даже хотел приделать мне женскую грудь.
— А меня он заставил нарядиться девушкой и пойти на свадьбу к приятелю…
— Но ты проиграл пари! — попытался оправдаться Блейк.
— Можно подумать, что тебе обязательно нужен повод! — насмешливо произнес Манье. — Извращенец несчастный! — И немного погодя добавил:
— В первый же день он потоптал весь мой шнитт-лук. Приложив руку к груди, Уорд торжественно объявил:
— От имени Великобритании приношу вам свои самые искренние извинения. Обычно худшие экземпляры мы оставляем у себя на острове, но этому удалось улизнуть.
Появление первого угощения переменило разговор спасительным для Блейка образом. Воспользовавшись удобной минутой, он спросил Манье:
— Ты на меня не обижаешься?
— За что?
— За то, что скрывал, кто я на самом деле.
— На твоем месте я сделал бы то же самое. В любом случае мне плевать на твое прошлое и на то, чем ты там занимаешься. Ты можешь хоть рыбой на рынке торговать, если тебе это нравится, мне все равно. Для меня самое важное — что ты остаешься жить здесь.
— Это не от меня зависит.
— Так я тебе и поверил!
Разговор прервал голос, произнесший: «Папа!» Сколько лет Эндрю не слышал этого слова, обращенного к нему? Он повернулся к Саре.
— Да, милая?
— Мадам Бовилье предлагает нам остаться ночевать… Как ты на это смотришь?
Блейк взял руки дочери и поцеловал их.
— Я даже разрешаю тебе лечь поздно. Когда все немного утихнет и у тебя будет минутка, я кое-что хочу тебе сказать.
— Я тоже. Ты прекрасно выглядишь! Даже помолодел. Мне так хотелось помочь тебе, но ты не разрешал. Что же тебя спасло?
— Необходимость помогать другим и желание вновь обрести тебя.
Из кухни пришла Одиль и принесла на сковородке жареные ананасы под ромовым соусом.
— Кто хочет попробовать мое фирменное блюдо? Перед ней внезапно вырос Манье. Он побледнел, будто увидел призрак, причем не в первый раз… Вихрь картинок пронесся у него в голове. Кошмар ожил. Он вновь увидел себя парящим в облаках, в белом сиянии. И Одиль била его по лбу этой самой сковородкой… Филипп взялся рукой за голову:
— Боже мой! Да ведь это ты огрела меня той ночью, во время Хэллоуина…
Все разговоры сразу прекратились. Искаженное лицо Одиль говорило больше, чем самое искреннее признание.
— Я только хотела защитить детей… Прости.
— Это правда, — вмешался Блейк. — Ты тогда совсем спятил. Спроси у Яниса! Надо было что-то делать…
Все ждали реакции Филиппа. Он подошел к кухарке и осторожно взял у нее из рук сковородку.
— Не вздумай никогда больше лупить меня, — сказал он, — а то я позову на помощь Гельмута, и уж он тебе покажет. Тот еще головорез.
— Кого ты называешь головорезом?
— А кто такой Гельмут? — спросила Мадам.
— Да… У вас тут не соскучишься, — шепнула отцу Сара. — Они и правда странные, эти французы. Так прямо и хочется остаться…
В ту ночь если кто и не верил в Деда Мороза, то уж в жизнь поверили все. Они жили, наслаждаясь каждой минутой, словно эти минуты были последними. И первыми.
Вместо послесловия
Спасибо, что вместе со мной добрались до этой страницы. Если позволите, мне хотелось бы поделиться с вами одним очень личным воспоминанием. Надеюсь, оно покажется вам не лишенным интереса.
Как-то раз, много лет назад, я, как часто по средам, сидел у одной старушки, что жила напротив нас. Вдруг она уронила вазу. Послышался звон разбитого стекла. Надо сказать, ваза была не очень большая и довольно-таки уродливая, но расстроилась старушка просто ужасно. Опустилась на стул и, с трудом подыскивая слова, сказала мне, что эта скромная вазочка — первый подарок, который она сделала матери на «собственные деньги». Несмотря на то, что все это было давным-давно, она по-прежнему помнила, как обрадовалась мать подарку; да и сама она, описывая тот день, так и лучилась счастьем. Эту замечательную женщину звали Алиса Кутар-Фокон, но мы знали ее как Нянюшку. В тот день она со своей вазочкой навсегда изменила мое представление о «старших». Она преподнесла мне в дар один из ключей к пониманию нашего мира — благодаря ей я понял, что и «старики» когда-то были детьми. Мне как раз исполнилось семь лет.
С тех пор я в каждом человеке, с которым сталкиваюсь на жизненном пути, вижу ребенка, каким он был когда-то. Впрочем, лучшие из них и сами об этом не забывают, сохраняя способность удивляться, сомневаться, стремиться к познанию нового и играть. Они охотно делились со мной своими историями, а я не стеснялся задавать вопросы и очень скоро пришел к выводу, что в результате такого вот общения нахожу объяснение некоторым из своих бесчисленных страхов, одновременно оказывая поддержку своим собеседникам. Мы живем в одном мире. Мне открылось, что жизнь подобна переправе через широкую реку. В юности, пока мы стоим на берегу, нам страшно бросаться в воду. Потом мы пускаемся вплавь, устремляясь к другому берегу, и боремся с течением. Мы можем плыть, как нам нравится, жесткое правило только одно: назад повернуть нельзя. Кое-кто из плывущих рядом делится с тобой спасательным кругом; есть и такие, кто пытается тебя потопить. К сожалению, попадаются и предатели — эти норовят вскарабкаться на чужую спину… Мне сорок шесть лет; я достиг середины реки. Я уже давно не ступал ногой на твердую почву. Оборачиваясь назад, я вижу тех, кто за мной, и понимаю, что среди них уже видны отличные пловцы. Вглядываясь вперед, я замечаю тех, кто отправился в плавание раньше, и восхищаюсь их смелостью. Но все они — и те, кто меня опережает, и те, кто отстает, и те, кто движется рядом, — изумляют меня своей готовностью бороться с волнами.
