Владимир Кунин - Русские на Мариенплац
Даже это не смогло испортить мне настроения!
Может быть, сказалось благотворное и сказочное действие старой еврейской шестидесятиградусной «Пейсаховки», помогающей евреям, несмотря ни на что, сохранять неистребимый оптимизм, оставаться ироничными и талантливыми, умеющими на пустом месте нафантазировать себе рай и выжить в кошмарном, реальном аду.
Наверное, мне давно надо было начать пить «Пейсаховку».
Да, где ее у нас в России достанешь? У нас и евреев-то почти не осталось. Только и слышно – уехал, уехал, уехал…
– Каждый час аренды интерьера, в котором мы будем снимать эпизод приезда нашего героя к царю, стоит огромных денег! Поэтому нам надо его сократить до минимума. Но для этого мне будет необходима новая монтажная связочка к следующей сцене, – сказал мне режиссер при помощи верного толстого Виктора.
О, сколько раз в жизни я это слышал!.. И как мне не хотелось кромсать один из лучших эпизодов сценария, а потом еще и подбирать этому мутанту монтажные костыли.
– Нет проблем! – тем не менее легко ответил я.
– Тогда давайте еще раз посмотрим последний ролик, – предложил режиссер. – Или вы хотите сразу начать разговор по эпизоду?
– Нет, нет… Витенька, переведи ему, что я с удовольствием посмотрю еще раз последний ролик! – поторопился ответить я.
А потом по рабской привычке понизил голос и тихо спросил у Виктора:
– У вас здесь немножко выпить негде? Буфет какой-нибудь или…
– Здесь – нет, – тихо и с сожалением ответил мне Виктор. – Но после просмотра запланирован ужин с президентом.
– Ага… Очень хорошо! Тогда скажи им – пусть гасят свет поскорее и дают последний ролик на экран.
Джеффри Келли прилетел в Мюнхен на следующий день после звонка в «Китцингер-хоф».
Было еще совсем тепло, и в аэропорту Катя встречала его в праздничном просторном баварском платье старой Наташи Китцингер. Платье слегка скрывало достаточно заметный Катин живот, на котором уже месяц не сходились ни одни джинсы.
Последнее время Катя даже на Мариенплац работала в этом платье. И преуспевала, как никогда!
Хотя выглядело это, наверное, более, чем странно – стоит этакая, явно беременная, красивая, молоденькая 6аварочка в бабушкином, абсолютно фольклорном платье с жилеточкой и расшитым фартуком и поет русские романсы голосом грузинской певицы Нани Брегвадзе!
Похудевший и осунувшийся Джефф сначала даже не узнал Катю.
Он стоял со своей огромной сумкой в руке и растерянно оглядывался, пока Катя не подошла к нему вплотную и не сказала:
– Джефф… Черт тебя подери, я тебя так долго ждала!..
Джефф охнул, выронил сумку, увидел Катины глаза, Катин живот, и осторожно обнял ее.
Так они стояли долго-долго. А потом Джефф слегка отстранился вбок, положил руку Кате на живот и тихо спросил:
– Это мое?
– Это – наше, – ответила Катя.
Джефф понравился Эдику еще в аэропорту. Нартаю – только ко второй половине дороги на «Китцингер-хоф».
В машине Катя с Джеффом сидели сзади. Эдик впереди – за рулем. Нартай – рядом с ним, по-казахски поджав под себя скрещенные ноги. Он упрямо смотрел только вперед и методично прикладывался к бутылочному горлышку своего любимого «Аугустинер-гольд».
– Из писем Кати я про вас знаю все, – сказал Джефф Нартаю и Эдику.
Катя положила голову на широкое плечо Джеффа и промурлыкала:
– Еще бы… Я написала их, наверное, штук сто!
– Одиннадцать, – уточнил Джефф.
– И ты все их получил?! – поразился Эдик.
– Конечно, – сказал Джефф. – Мы всю корреспонденцию получали по дипломатическим каналам нашего посольства в Москве.
– Но я же писала в Америку! – удивилась Катя.
– Но меня же в Америке не было! Одно письмо мне переслал Сэм Робинсон – он сейчас в Калифорнии, преподает в Сан-Диего, два письма – моя мама, а остальные письма уже автоматически пересылались мне в Россию. У нас для этого существует специальная служба.
Нартай впервые повернулся назад, уставился на Джеффа злобными щелочками своих узких глаз:
– Так какого же… хрена ты не отвечал на эти письма, гад ползучий?!
– «Гад ползучий»… – с интересом повторил Джефф. – Это «змея», да?
– Хуже! – мрачно сказал Нартай. – Мы тут, понимаешь, нервничаем! Можно сказать, на говно исходим, а он… Ну, кто ты после этого, раздолбай американский?!!
– Так! – решительно сказал Джефф. – Потом ты мне все объяснишь – и что такое «раздолбай», и как можно «исходить на говно». Для меня это очень важно. Это как раз те языковые нюансы, которых мне очень не хватает. А сейчас я вам расскажу, что мне объяснил один наш сотрудник разведки из Вашингтона, когда я сказал ему, что, судя по Катиным письмам, она ни одного моего письма не получила… А с этим парнем мы когда-то служили в Монтрее. «Сколько ты послал писем из России в Германию?», – спросил он. «Столько, сколько и получил – одиннадцать», – говорю я. – «Ты посылал их через нашу службу?» – спросил этот парень. – «Нет, – говорю, – я вас боялся. Я посылал все мои письма нормальной советской почтой». – «Что-нибудь вкладывал в эти письма – фотографии, открытки?» – спрашивает он. – «Нет, – говорю. – Ничего я не вкладывал, кроме ста долларов в каждом письме»…
– О, Боже… – простонала Катя и даже зажмурилась.
Эдик захохотал так, что чуть было руль из рук не выпустил.
– Тебе сейчас объяснить, что такое «раздолбай», или ты подождешь до «Китцингер-хофа»? – спросил Нартай.
– Как тебе удобнее, – вежливо ответил Джефф. – Но когда мы прилетели уже в Вашингтон, этот парень из разведки показал мне копию письма из Германии от моей тети. И очень долго меня расспрашивал о ней. Я сразу созвонился и с Чикаго, и с Хьюстоном, и с Атлантик-Сити – со всеми тремя моими тетями, – а они сказали, что никогда в Германии не были…
– Ладно, заткнись. – Нартай аккуратно обтер рукавом горлышко наполовину опорожненной бутылки «Аугустинера», протянул ее назад Джеффу и безапелляционно заявил: – Такого пива ты во всей своей Америке не найдешь. Держи!
К этому времени «фольксваген-пассат» проехал ровно половину дороги до «Китцингер-хофа».
В маленьком французском ресторанчике нас было четверо – глава киностудии, долговязый режиссер, Виктор и я.
– Что у вас там сейчас происходит в Москве? – спросил меня глава.
– Не знаю, – честно ответил я.
– Но хоть что-то стабилизировалось?!
– Понятия не имею.
– А как долго продлится такая неопределенность?
– Ну, откуда же мне знать?..
– Но вы все это время, с конца августа, были в Москве?
– Конечно.
– И так ничего и не поняли, что будет дальше?! – искренне удивился он.
