Юрий Поляков - Гипсовый трубач: дубль два
– Неужели?!
– Да, вы заслужили краткосрочный отпуск. Сегодня гуляйте, а завтра садимся писать поэпизодный план. Ступайте! Нет, стойте, налейте мне на прощанье! – Игровод кивнул на бутылку, стоявшую на телевизоре. – И не лезьте к ней сразу! Лапузина очень непроста! А лучше, друг мой, женитесь на Вальке! Вам уступлю. Такой женщины вы нигде не найдете: чистоплотная, преданная, страстная… Ну, сами теперь знаете… Сен-Жон Перс говаривал: «Женское одиночество – это Клондайк для мужчин». А как она готовит сациви с кедровыми орехами! Просто фантастика!
– Я подумаю… – пообещал счастливый писодей, наливая водки трясущимися от радости руками.
35. Изгнание из «люкса»
Вырвавшись от соавтора, Кокотов чуть не зашиб дверью Огуревича, который с суицидальной решимостью во взоре топтался возле «люкса», не осмеливаясь войти. Его щеки, обычно крепкие и мускулистые, дрожали, как потревоженный студень, а глаза удивительным образом смотрели сразу во все стороны.
– У себя? – скорбно спросил директор.
– Не совсем! – хихикнул Андрей Львович.
В предвкушении свидания с Обояровой им овладело шкодливое ребячество, переходящее в нервную дрожь.
– Что же делать?!
– А что случилось?
– Меделянский вернулся. Это его «люкс». Он оплатил, – жалобно доложил торсионный скиталец и осторожно добавил: – К тому же Дмитрий Антонович не справляется…
– Вот оно что! Ну, тогда я бы на вашем месте, прежде чем войти, заглянул в будущее. Мало ли! – совершенно серьезно посоветовал писодей и, внутренне хохоча, бросился в свой номер.
То и дело нервно сверяясь с часами, он мгновенно оделся и обулся именно так, как и мечтал в неволе, заменив в последний момент черную сорочку на голубую. Обильно облагородившись струей нового одеколона, автор «Айсберга желаний» уже через несколько минут молодыми скачками мчался к дальней беседке, вспугивая стайки ветеранов, гуляющих после ужина. Даже Агдамыч, неподвижно сидевший на мемориальной скамье имени Бабеля, перестал неволить алкогольные резервы организма и удивленным взглядом проводил писателя, бежавшего, как индеец, с одеялом на плече.
Все: и закатно краснеющее солнце, и бронзовые купы деревьев, и зеркальные потемки прудов, и летящий под ногами крапчатый асфальт, и черная колоннада парка, и серо-желтые поганки на полусгнивших колодах, – все это промелькнуло перед Кокотовым в один миг, как жизнь перед внутренним взором самоубийцы. Ровно в 19.00 Андрей Львович, тяжело дыша и беспокоясь за свое страшно колотившееся сердце, стоял у дальней беседки.
Это было старинное сооружение, уцелевшее еще со времен железнорукого штабс-капитана Куровского. Конечно, беседку с тех пор много раз ремонтировали, реставрировали и подновляли: крышу, например, соорудили из свежего зеленого ондулина, а потолок зашили розовым сайдингом. Иные части беседки все еще состояли из старого заслуженного дерева, другие, особенно пристенные лавки и перила, были сработаны совсем недавно из плохо ошкуренных досок и бруса. Однако в контурах шести несущих опор, в резном узоре ограды и еще в чем-то неуловимом дальняя беседка сохранила признаки того дачного модерна, который перед революцией со всех сторон, доходя до Сокольников, окружал Москву, едва вырвавшуюся в ту пору за пределы Садового кольца.
Писодей вспомнил, как в детстве мать повезла его на новоселье к школьной подруге, получившей отдельную квартиру у станции «Лосиноостровская». Сойдя с электрички, они заплутали в новостройках, ища нужный дом, и, свернув с трамвайных путей в переулок, вышли вдруг на дачную улицу, немощеную, с носатыми чугунными колонками вдоль дороги, с большими оживленными лужами, оставшимися с весны. По сторонам, за почерневшим забором пенилась лиловая и белая сирень, ветвились яблоневые сады и высились, один краше другого, деревянные дачные терема, словно созданные, как остров Буян, мановением Царевны-Лебедь. Дома были удивительные: с затейливыми башенками, резными балкончиками, изысканными мезонинами, просторными верандами, витражными окнами. На маковках и коньках крутились флюгерные петушки и русалки, а из-за штакетин на прохожих смотрели интеллигентные люди с тяпками в руках.
Пройдя дачный поселок насквозь, они вышли, наконец, к дому подруги – длинному и нелепому, как упавший на бок небоскреб. Спустя лет пять (чаще не получалось) Светлана Егоровна снова отправилась навестить подругу и снова взяла с собой подросшего Кокотова. На месте волшебного дачного островка торчали бело-синие жилые башни, похожие на гигантские пакеты молока, поставленные в ряд. Лишь немногие кусты сирени да одинокие старые яблони посреди газонов свидетельствовали о том, что еще совсем недавно здесь существовал сказочный деревянный городок…
Андрей Львович пристально огляделся, но долгожданной Натальи Павловны не обнаружил ни в беседке, ни поблизости. Он посмотрел на часы: стрелки показывали пять минут восьмого. Для достоверности автор «Нежной жажды» решил перечитать счастливую эсэмэску, потому что, замороченный беспардонным режиссером, вполне мог перепутать время свидания. К счастью, на светящемся дисплейчике обнаружился новый конвертик, присланный, наверное, в то время, когда Кокотов, не чуя конечностей, мчался к месту встречи. Он торопливо распечатал месседж:
О, мой рыцарь! Замешкалась с сюрпризом. Еду, еду, еду! Буду к 20.00. Почему женщины всегда опаздывают к счастью? Н. О.
Осмыслив прочитанное, писодей пришел в восторг – оттого, что вожделенная встреча все-таки состоится, и в отчаянье оттого, что ждать еще почти целый час. Чтобы скоротать время, он решил осмотреть место свидания и с этой целью взошел на шаткий, местами подгнивший пол беседки. Как водится в такого рода уединительных сооружениях, сиденья, колонны, перила были испещрены предосудительными надписями и рисунками. Изображения и слова от множественных покрасок почти изгладились и распознавались с трудом, впрочем, некоторые, напротив, выглядели вполне отчетливо. Судя по малограмотному простодушию, большинство похабных артефактов оставила молодежь из ближнего рабочего поселка «Луч», незаконно забиравшаяся сюда в поисках нехорошего отшельничества. Но некоторые строки, полные тихой скорби по уходящим жизненным силам, явно были начертаны насельниками Дома ветеранов. Попадались даже стихи, и в некоторых угадывалась мастеровитая муза комсомольского поэта Бездынько:
Незаметно дни идут,
Как вода сквозь невод.
Мой неутомимый уд
Превратился в «неуд».
На сиденье белела вырезанная ножом надпись, настолько свежая, что не обтерлись еще острые древесные заусенцы:
ЗЛАТА + САВВА = ЛЮБОВЬРечь шла, конечно же, о позднем чувстве, соединившем знаменитую воздушную гимнастку пятидесятых Злату Воскобойникову и великого джазового воротилу сороковых Савелия Степановича Ящика. Возможно, выковыривая лезвием эту сердечную клятву, надо думать, последнюю в своей жизни, он и опоздал на интервью к Имоверову несколько дней назад. Продолжая осмотр места свидания, Кокотов внезапно оторопел и отпрянул, подавив приступ рвоты: в углу нагло свернулся черствый фекальный крендель довольно внушительных размеров. Андрей Львович с отвращением ощутил себя невольным персонажем прозы известного отечественного фекалофила Сорокина.
Не веря глазам своим, писодей осторожно тронул подсохшее безобразие мыском кроссовки, надеясь затолкать его поглубже под сиденье, но только проломил корку. Из свежей глубины выглянул потревоженный зеленый жучок и снова исчез, зато вокруг сразу, в полном соответствии с народной мудростью, повеяло дачным нужником. Ну какое, какое романтическое свидание может быть в такой атмосфере? Мозг автора «Полыньи счастья», изнемогая, напрягся в поисках выхода, и нашел-таки! Для разминирования беседки требовалось всего несколько лопухов, но росли они, насколько помнил писодей, возле самой дороги, проходившей метрах в двухстах от беседки.
Прикинув направление, он двинулся напрямик через парк, разводя руками желтеющий ольшаник и спотыкаясь о гнилые пеньки, покрытые мхом и мелкими трилистниками кислицы. Кое-где в траве вспыхивали ярко-оранжевые ягоды ландыша да попадались кучки фиолетовых рядовок. Местные старички, промышляющие грибами, не брали их, считая поганками. Неожиданно впереди показался незнакомец в красной болоньевой куртке, но, осторожно приблизившись, писатель понял: это всего лишь молоденький полутораметровый клен с ослепительно пунцовыми узорчатыми листьями.
Андрей Львович различил впереди дорожную насыпь, а под ней огромные лопухи, но не заметил рабицу, натянутую на бетонные столбы, которые он принял в сумраке за березовые стволы, и в результате с разбега воткнулся в металлическую сетку носом. Убедившись, что кожа не содрана и кровь не идет, он двинулся вдоль ограды, ища неизбежный проход, ибо заборов без дырок не бывает. Исключение при Советской власти составляли военные объекты, а при капитализме – поместья олигархов. И точно: вскоре у самой земли обнаружился разрыв сетки, вполне достаточный для проползновения. Переживая за свои новые джинсы и пуловер, Кокотов уже припал по-пластунски к почве, когда услышал вдруг голоса. Писодей посмотрел наверх и увидел две машины, припаркованные на обочине одна за другой. Впереди стоял серебристый джип, похожий на тот, в котором приезжал давеча Ибрагимбыков. Вторую тачку писатель, будучи автомобильным невеждой, идентифицировать не сумел, сообразив лишь, что стоит она кучу денег.
