Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый
Из Синагогального переулка вышли Азриэл Вайншток и Йосеф-варшавянин. Скучающий оттого, что из-за денежного конфликта со своей ешивой он все еще вынужден сидеть в местечке, зять резника приблизил к себе юного зятя Гедалии Зондака. Йосеф льстиво и заискивающе приплясывал вокруг сборщика пожертвований, разъезжающего по всему миру, заглядывал ему в глаза с завистью и мольбой. Может быть, он может что-то сделать для него, чтобы не заплесневеть в этом маленьком местечке? Через месяц после свадьбы варшавянина его тесть Гедалия Зондак уже всем говорил, что он бездельник. Он не встает вовремя на молитву и тратит целый день на прогулки и болтовню вместо того, чтобы сидеть и учиться. Он не хочет быть священнослужителем, но и лавочником он тоже не хочет быть.
— Нашел подобный подобного себе[183]. Азриэлы Вайнштоки и Йосефы-варшавяне всегда находят друг друга, — рассмеялся Цемах собственным мыслям в пустой чердачной комнате. И этот рыжебородый пузатый сборщик пожертвований, несомненно, верит в Бога Израилева. Он придумал себе такого Бога Израилева, который не запрещает ему быть денежным человеком и грешить. Наверняка он даже собрал целую сокровищницу высказываний талмудических мудрецов, подтверждающих, что все, что он делает, он делает по закону и ради служения Господу.
Цемах отошел от окошка с сердитой улыбкой человека, решившего для себя, что он больше не ждет никакого счастья, и поэтому завидующего каждому счастливчику. А он считал этого Азриэла Вайнштока очень везучим человеком. Если бы тот больше интересовался своей женой и детьми, она была бы ему предана душой и телом. Роня — не Слава. После Пурима он написал Славе, что хочет на Пейсах приехать в Ломжу. Она даже не ответила. Она думает, что своим приездом домой на праздник он хочет успокоить свою совесть в отношении нее, как она это говорила в Валкениках, и она не хочет, чтобы его совесть была спокойна. С другой стороны, она не желает приезжать к нему и приспосабливаться к его образу жизни. А Роня не гонит от себя мужа, приезжающего раз в полгода. Если бы муж предложил ей приехать к нему и был бы с ней деликатен, она бы поехала с ним куда угодно. Так бы поступила бы и Двойреле Намет из Амдура… Цемах видел буквально избавление в том, что он должен был спуститься и пойти попрощаться со старым раввином. У него не было больше сил оставаться одному и разговаривать с самим собой.
Вокруг дома раввина стояло множество людей и готовые запряженные телеги для престарелых обывателей, которые поедут восемь километров до железнодорожной станции провожать раввина. Прихожая раввинского дома была завалена большими набитыми мешками, чемоданами, корзинами и деревянными ящиками, в которые были сложены святые книги. Вокруг раввинши сидели ее родственницы и состоятельные обывательницы. Две еврейки зашивали в мешок постельное белье, на котором раввинша и ее муж спали последнюю ночь в Валкениках. В большой комнате, где заседал раввинский суд, вдоль стен стояли пустые книжные полки. Старый раввин реб Янкев а-Коэн Лев сидел во главе стола, как будто должен был вынести последний приговор, прежде чем покинуть местечко. По обе стороны стола сидели валкеникские старики, а за ними стояли ешиботники. Директор ешивы реб Цемах Атлас протолкался в угол и вдохнул в себя окружившую его атмосферу плача и печального молчания. Среди сынов Торы стоял и Хайкл-виленчанин, потрясенный, онемевший и немного напуганный. Он еще никогда не видел целой общины евреев, проливающей настоящий ливень слез из-за того, что их старый ребе покидает их.
Первым среди проливавших слезы был сам раввин. Он смотрел в окно на синагогу, в которой более пятидесяти лет молился и изучал Тору, и всхлипывал. Седые обыватели, сидевшие вокруг него, тоже оплакивали прошедшие тяжелые годы и свою нынешнюю нежданно подкравшуюся старость, свои убогие заработки. Они плакали о том, что множатся беды евреев, и о том, что молодое поколение становится все более чужим. Раввин на пару минут успокоился. Сидевшие вокруг него евреи тоже застыли с опущенными головами. Потом раввин посмотрел на пустые книжные полки и снова расплакался. Старики вспомнили, сколько раз они бывали на собраниях в комнате раввинского суда, когда проводился суд Торы, советуясь с раввином, или просто сидели с ним за стаканом чая, — и тоже расплакались.
Эльцик Блох, старший зять раввина, дергал свою подстриженную седую бородку и не мог выдавить из себя ни единой слезы. Однако он стоял опечаленный и думал, что его нынешнее положение описывается стихом «И вышел Иаков из Беер-Шевы»[184]. Раши по поводу этого стиха сказал: «Вместе с праведником из города уходят его свет и красота». Уезжает его тесть, реб Янкев а-Коэн Лев, и на него, Эльцика Блоха, больше не распространяется аристократизм отъезжающего. Еще печальнее был старый резник реб Липа-Йося. Он и раввин были знакомы, еще будучи холостяками. Если бы не старая дружба с раввином, его зятю Юдлу отказали бы от места резника, а он сам не вел бы общественной молитвы, потому что слишком стар и голос у него хриплый, — так говорят его враги. Реб Липа-Йося с трудом сдерживал рыдания. Его губы надулись, а красное лицо взмокло. Разбойничьим взглядом он искал кого-то и не находил. Его зять-недотепа, Юдл-резник, сидел за столом, но младший зять, Азриэл Вайншток, даже не соизволил зайти в дом раввина, чтобы попрощаться. Он прогуливается на улице, этот заморский праведник! От злости реб Липа-Йося не мог позволить себе удовольствия выплакаться, и он издал тонкий и хриплый стон, похожий на неудачное трубление шофара. Раввин, пробудившийся было от своей горестной задумчивости, снова расплакался.
— Берегите силы, ребе, — просили его евреи.
— Пятьдесят один год, пятьдесят один год я был здесь раввином, — всхлипывал старичок.
Прижатый к стене, стоял бывший младший зять Лева, реб Гирша Гордон, а рядом с ним — его сын от первой жены, покойной дочери раввина, Бейниш. Этот высокий, худой парень лет семнадцати приехал домой из каменецкой ешивы и остался в местечке до отъезда деда. В руке он держал сделанную из деревца трость с кольцами, прорезанными по свежей коре, и смотрел на всех с растерянностью. Люди знали, что настоящие рыдания будут на вокзале, когда раввин и раввинша станут прощаться с единственным сыном своей умершей молодой дочери. Однако реб Янкев не захотел ждать отхода поезда.
— Подойди сюда, Бейниш, встань рядом со мной, — позвал он внука, и его длинная седая борода задрожала. Отец Бейниша, реб Гирша Гордон, стоял прямой и онемевший. Из-под очков на его бороду скатывались большие горячие слезы, от них будто несло жаром, но он молчал, стиснув зубы. Увидев, как ведет себя отец сироты, обыватели тоже не осмеливались всхлипывать. Только каменщик Исроэл-Лейзер громко причитал и во весь голос говорил:
— Держитесь, ребе, держитесь. Бог вам поможет, — и вытирал ладонями свои щеки, залитые слезами.
Зажатый в угол людьми Цемах смотрел на каменщика и думал: «Даже этот вор и доносчик Исроэл-Лейзер плачет и разговаривает с Богом. Но у него есть свой Бог Израилев, не запрещающий ему быть вором и доносчиком. И даже если он понимает, что делает то, чего нельзя делать, он уверен, что выполнением своих, воровских, заповедей он, Исроэл-Лейзер, откупится от ада. Валкеникские евреи и все остальные богобоязненные евреи думали, что у них один и тот же Владыка мира, одна и та же Тора и один и тот же ад. Правда же состоит в том, что у каждого свой собственный Владыка мира, своя собственная Тора и свой собственный ад.»[185]
Глава 6
В Лаг ба-омер, через неделю после проводов старого раввина, уехавшего в Эрец-Исраэль, Валкеники принимали нового главу раввинского суда, реб Мордхе-Арона Шапиро из Шишлевица[186].
В первый раз шишлевичанин приехал в Валкеники на субботу перед Пуримом, никем не приглашенный. Он рассказал, что ехал в Вильну, чтобы купить книги и посетить врача. А будучи на валкеникской железнодорожной станции, подумал: почему бы ему не заехать на субботу в еврейское местечко, чтобы произнести проповедь? Поскольку ни одна из сторон его не приглашала, никто и не был против. Реб Мордхе-Арон Шапиро проповедовал с согласия всех и очень понравился присутствующим своим острым языком. Он не забыл сказать и доброе слово про старого раввина, сидевшего во время проповеди в синагоге.
— Господин всех пророков просил: «Дай перейду я и посмотрю на эту землю добрую, которая за Иорданом»[187], — однако молитва учителя нашего Моисея не была услышана. И ваш раввин, учителя мои и господа мои, тоже просил в своих молитвах: «Дай перейду я! Я был тем, кто указывал Валкеникам путь пятьдесят один год. Впусти меня в нашу святую страну». И молитва вашего раввина была услышана. Вскорости, учителя мои и господа мои, ваш раввин едет, с Божьей помощью, в Эрец-Исроэл.
