Бернардо Ачага - Сын аккордеониста
Мама вернула мне колечко. «Это не из нашей мастерской. Мы здесь никогда не вышивали белых лент. Они вообще редко встречаются. Большинство предпочитает цветные». – «Колечко было в письме», – сказал я. «Теперешние девушки жульничают, – ответила она, вздыхая. – В наши времена, пока не прочтешь имя, вышитое на ленте, ты не знал, кто ее сделал. Теперь же вам все сообщают заранее. Вы наперед знаете, какая девушка хочет быть с вами». Для меня это было хорошее известие. Вирхиния жульничала ради меня. «А кстати, кто это?» – спросила меня мама. Она вдруг удивилась. «Потом расскажу», – ответил я.
Хоккейный матч продолжался, и игроки в красных шлемах только что забили шайбу в ворота противника. Они хватали друг друга за плечи, обнимались, трясли клюшками.
Мне хотелось успокоиться, проанализировать ситуацию, не вставая с дивана перед телевизором. У меня в голове билась и вертелась только одна мысль: Вирхиния сказала мне «да». «Да, я хочу, – гласило ее послание. – Хочу провести эти праздники, первые после крушения судна и смерти моего мужа, гуляя и танцуя с тобой». Эта мысль вращалась все быстрее и быстрее в Моей голове: мне хотелось двигаться, прыгать. Мою радость сдерживала лишь одна маленькая деталь. С тех пор как я стал ездить на «гуцци», я ни разу не садился на велосипед. А ведь прошло уже четыре года. Если я хочу добиться успеха в гонках с лентами, мне следует потренироваться Ведь я тоже должен внести в игру свою лепту.
Чего я никак не мог понять и что в определенной степени меня озадачивало, так это ее манера выражать свои мысли, ведь она не написала мне ни одного слова. Хотя, если хорошенько подумать, чего я ждал? Чтобы она позвонила мне по телефону и сказала, чтобы я пришел к ней домой? Чтобы найти ее там обнаженной, лежащей в комнате на кровати? Но это невозможно. Вирхиния была из Обабы, она принадлежала к миру крестьян. Она не могла привлекать внимания, особенно в своем положении. Она могла приблизиться ко мне только самым осмотрительным образом.
Я выключил телевизор и вышел на террасу. Там, на берегу реки, по ту сторону моста, окруженный холмами и зелеными горами, стоял ее дом с белыми стенами.
Я подвесил колечко Вирхинии на шнурке в гараже нашего дома и принялся тренироваться, готовясь к гонкам с лентами. «Что ты делаешь, Давид?» – вдруг услышал я. За мной наблюдали Агустин с Хосебой. Я слез с велосипеда и уронил на пол штырь, который использовал для тренировки: длинный гвоздь, который в Обабе называли entenga. Мне не хотелось, чтобы кто-то видел, что я делаю.
Хосеба подстриг волосы, и теперь у него был вид совершенно нормального, обычного студента. На Агустине было кепи с козырьком, как у игроков в бейсбол. «Он хотел надеть скафандр, чтобы больше походить на Комарова, но мы ему не позволили. Сейчас еще жарко», – сказал Хосеба, поднимая с пола штырь. Оба улыбались, похоже, они были в хорошем настроении.
«Неужели то, что видят мои глаза, правда? Ты готовишься к гонкам с лентами?» – сказал Хосеба, глядя на кольцо, висевшее на шнурке. «Твои глаза тебя не обманывают», – ответил я. «Ну так прости, что я говорю тебе это, но ты – жертва умственной регрессии. Ты возвращаешься к самым глубинным традициям Обабы. Теперь я понимаю, почему ты не захотел заниматься вместе с нами ловлей бабочек. Потому что считаешь это девчачьим делом, как Убанбе и прочие ревнители традиций этого городка». Он шутил, но одновременно был убежден в том, что говорил. «С бабочками все обстоит просто феноменально, Давид, – заметил Агустин. – Мы нашли даже самку Dasychira pudibunda. Хагоба и все остальные остались следить, не появится ли самец».
Мы пошли на городскую площадь выпить в ресторане пива, Хосеба посерьезнел и заговорил об Адриане. То, что наш друг согласился, чтобы его поместили в клинику, было хорошим известием. Утром Хосеба видел Исидро, и тот выглядел другим человеком, гораздо более довольным жизнью, чем в ту ночь, когда мы привезли его сына из гостиницы. У него даже появились новые планы. «Вместе с моим отцом они сейчас изучают рынок деревянных игрушек. Говорят, что это может быть прибыльным делом. Возможно, они откроют на лесопильне новый цех». Я ответил, что уже знаю об этом. Я встретился с Адрианом и Терезой в гостиничном саду. «Кстати, Тереза поведала мне удивительную вещь. Она сказала, что Мартин принимает кокаин». На лице Хосебы появилась та же злорадная усмешка, что и у Терезы. «Мафиози идут своей дорогой», – сказал он. Адриан тоже усмехнулся.
Мы взяли напитки в баре ресторана и вышли на площадь, усевшись на каменные скамейки под конскими каштанами, как когда-то с Редином и Сесаром «Когда собираются убрать эти обломки мрамора?» – спросил Агустин, глядя на остатки памятника, разрушенного бомбой. «Их оставят здесь, пока не соорудят новый. Они не желают покидать окопы», – сказал Хосеба.
Тогда Агустин заговорил жестким тоном, глядя на памятник, но видя нечто совсем иное: «Вы этого не знаете, но мои дед, бабушка и две тетушки погибли во время бомбардировок Герники тридцать три года тому назад. А потом стало известно, что тысяча пятьсот погибших там человек, включая и моих родственников, стали жертвами каких-то там испытаний. Немцы хотели испробовать свои новые самолеты «дорнье» и «хейнкель», и Франко сказал им: «Вот вам мишень. Отправляйтесь и спалите Гернику». И знаете, что я вам скажу? Мы не имеем права ходить с поднятой головой, пока не заставим их заплатить за это».
Мы сидели молча, наблюдая, как на площади суетятся люди, устанавливая подмостки для оркестра и обозначая мелом пространство, на котором должны были проходить гонки с лентами. Чувство, с каким Агустин произнес эти слова, тронуло меня. И в то же время оно развеяло те немногие сомнения, что еще у меня оставались: это он со своими товарищами собирался использовать бензин из бидонов.
Мы поужинали в ресторане под аркадой здания муниципалитета, и я поведал им о разговоре, который несколько лет назад был у меня в этом же самом месте с Сесаром, и о расстрелянных в Обабе. В какой-то момент у меня в голове мелькнула мысль, что мне следует забыть о гонке, поскольку по сравнению с темами, занимавшими нас во время ужина, она казалась дурацким, анахроничным, легкомысленным времяпрепровождением. Но когда я вернулся домой и увидел розу, которую дала мне Тереза в саду гостиницы, все еще свежую, сохранившую свой аромат и все свои лепестки, мои мысли устремились к Вирхинии, и все стало как в предыдущие дни.
XIV
Фотография, которую нам сделали в день гонок с лентами, все эти годы хранилась у меня в ящике здесь, в Стоунхэме. Сейчас она лежит передо мной на столе. Вирхиния очень красива в своем только что сшитом зеленом платье и смеется над какой-то глупостью, которую я говорю фотографу. У меня вытянуты руки, я демонстрирую перед фотоаппаратом ленту, которую мне только что удалось заполучить. Фоном для снимка служат остатки памятника; в углу видна тележка продавца мороженого, приехавшего в тот год на праздники в Обабу.
Все, кто обрел себе в результате игры пару, приблизительно тридцать юношей и столько же девушек, отправились в ресторан, где состоялся банкет. Мы с Вирхинией сидели в конце стола напротив друг друга. Передавая ей кусочек хлеба или отвечая на ее вопрос, я под любым предлогом дотрагивался до ее пальцев, ладони, руки. Когда нам принесли десерт, я протянул ей пирожное с кремом, и она взяла его ртом. На кончиках пальцев я ощутил ее влажные губы.
К нам подошел парень, у которого на шее была красная лента, и поставил на стол аккордеон. «Если можно, Давид», – сказал он мне. Вокруг все зааплодировали. Я спросил, что же это они заставляют меня работать в такой день. «Надо успеть потанцевать, прежде чем наши девушки уйдут с другими», – сказал парень с красной лентой. Его острота вызвала новые аплодисменты. «Что вы хотите, чтобы я вам сыграл?» – «Казанок!» – заявили все хором. «Вам же хуже!» – сказал я им, пристраивая аккордеон «Мы, аккордеонисты, вынуждены подчиняться, – извинился я перед Вирхинией. – Это наказание. Мы не сможем потанцевать друг с другом». Я был в восторге, видя, что Вирхиния довольна. «Ничего, потом потанцуем под оркестр», – непринужденно сказала она.
Некоторые парни разошлись настолько, что изображали коней, взгромоздив себе на плечи других участников банкета. «Постарайся не переборщить с аккордеоном, а то кто-нибудь еще свалится и у нас будут неприятности», – сказал мне на ухо хозяин ресторана. «Сейчас я выведу их всех на улицу», – сказал я ему. Я заиграл первые такты пассакальи Pagotxueta и направился к двери. «Все идут за нами», – сказала мне Вирхиния.
Когда я дошел до каштанов, я снял аккордеон и вернул его юноше с красной лентой. Теперь я был свободен и мог получать удовольствие от своего собственного праздника.
Трубач оркестра объявил в микрофон классическую вещь: «А теперь для всех вас Пятьсот миль». – «Она мне очень нравится. У нее очень красивая мелодия», – сказала Вирхиния. «Faborez?» – «Разрешите?» – спросил я в ответ. Именно так крестьяне приглашали девушек на танец. «Я не могу отказать. Ведь тебе досталась моя лента», – ответила она. Мы стали танцевать. «До какого времени действует привилегия? Только до полуночи?» – «Мы же на празднике. Лента послужит тебе по крайней мере до часу ночи». Я обнял ее за талию и притянул к себе. Ощутил кончики ее волос у себя на щеке. И еще крепче прижал ее к своему телу.
