Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю
– За что?
– Я посеяла ее серьги. С бриллиантами, – выдавила Лера и с мольбой посмотрела в округлившиеся от неожиданности признаний глаза тетки.
– Как «посеяла»?!
– Нечаянно, – бросилась объяснять Лера, и Наталья Михайловна поймала себя на мысли, что никогда не видела свою племянницу такой возбужденной. – Ну, правда, Наташа, нечаянно. Положила на тумбочку, а Матвей с фантиками смахнул в мусорный пакет и, как нарочно, выбросил его раньше, чем обнаружилась пропажа.
Обычно Наталья Михайловна Коротич перестраивалась на ходу с удивительной ловкостью, но в этот раз она никак не могла сориентироваться: что от нее хотят. Поэтому одной рукой она готовилась выложить перед Лерой листок с координатами нужных людей из Комитета по опеке и попечительству, которые могли облегчить трудный процесс усыновления, а другой – дать ей подзатыльник за допущенную небрежность. Больше, конечно, хотелось подзатыльник, потому что, призналась себе Наташа, племянница ее несколько разочаровала. Что-то в ее голове выстраивалось явно не в том порядке, который был понятен Наталье Михайловне: серьги – ребенок, а должно было наоборот: ребенок – серьги. Или вообще: никакие не серьги, а просто ребенок. А Лера, похоже, в данный момент о ребенке и не помышляла, озаботившись тем, что ей придется держать ответ перед строгой Аурикой, хотя ее никто к этому не принуждал.
Видя, что тетка реагирует на поступивший сигнал о помощи как-то странно, Лера на секунду задумалась, а потом моментально решила, что та занята какими-то своими проблемами – иначе чем еще можно объяснить это бестактное молчание.
– Наташа, – требовательно обратилась она к ней. – Ты меня слышишь?
– Слышу, – подтвердила свою вменяемость Наталья Михайловна и аккуратно вставила исписанный листок с именами и телефонами в пухлый ежедневник.
– Ничего ты не слышишь, – поджала губы племянница и повторила еще раз: – У меня беда. Я потеряла серьги с бриллиантами. Те самые. Старинные. Которые бабка подарила мне на свадьбу.
– Я поняла, – чуть слышно, буквально одними губами, проговорила Наташа. – И что?
– Как – «и что»? – сегодня Лера как никогда была разговорчива и упорна. – Тебе что, все равно? – Она даже немного привстала с места. – Вообще?
– А что, собственно говоря, произошло такого, чтобы так нервничать? – понемногу справляясь с собственной растерянностью, поинтересовалась Наталья Михайловна. – Ты осталась без средств к существованию? У тебя сгорел дом? Тебя бросил муж? У тебя неизлечимая болезнь и жить тебе осталось ровно три дня? Что такого?
– Я потеряла бабушкины серьги, которые она мне подарила на свадьбу. И стоили они примерно столько же, сколько дом, который у меня остался! – повысила голос Лера, возмущенная теткиной непробиваемостью.
– Уверяю тебя – гораздо меньше. Но все равно: ничего страшного я в этом не вижу.
– А я вижу! – оборвала тетку Лера. – «Помнить вечно, носить вечно».
– А это твоей бабушке лавры Ге спать спокойно не дают, вот она и нагоняет туману. «Помнить вечно, носить вечно», – передразнила мать Наталья Михайловна, получилось один в один. – Глупость какая!
– Ничего не глупость, – уперлась Лера. – Это дурной знак.
– С какой стати? – чуть не рухнула с кресла доктор Коротич.
– Дурной знак, – повторила племянница, и в ее глазах появилась несвойственная им мутность. Наташа сразу догадалась: слезы навернулись. – Теперь можно ни в какой Комитет не ходить – пути не будет.
– С этим – будет, – степенно произнесла Наталья Михайловна и вытащила из ежедневника заветный листок. – Вот…
– Что это? – По лицу Леры потекли слезы: по форме листок никак не напоминал пропавшие серьги, ощущение неудачи стало еще сильнее.
– Это телефоны тех, от кого многое зависит, – загадочно произнесла Наташа и подняла глаза к потолку. Лера сделала то же самое, но ничего там не увидела и задала очередной глупый вопрос:
– И что мне с этим делать?
Наталья Михайловна медленно поднялась из-за стола, подошла к племяннице и, встав у той за спиной, склонилась к самому ее уху, предусмотрительно раздвинув черные вьющиеся пряди.
– Вот здесь имя, – прошептала она. – Марина Олеговна. Видишь? – ткнула пальцем в листок. – Читай. Вот телефон. Позвонишь, скажешь, что от меня. А дальше тебе все подскажут: как и что.
– А это? – Лера показала на другие имена и фамилии.
– Нотариус, – заскользила пальцем Наталья, – адвокат…
– А зачем? – напугалась молодая женщина.
– Так просто усыновление не делается. На все нужно время и связи.
– Связи? – беспомощно повторила племянница и уже совсем с другим выражением посмотрела на тетку.
– Связи, – подтвердила та и закрыла глаза. Этот жест окончательно убедил Леру в том, что Наталья Михайловна знает, о чем говорит.
Во время визита в Комитет по опеке и попечительству выяснилось, что связи – это прекрасно, но явно недостаточно для того, чтобы мечта обернулась былью. Во всяком случае, перечень требуемых документов служил тому исчерпывающей иллюстрацией.
– Краткая биография усыновителя, справка с рабочего места с указанием заработной платы за последние полгода или декларация о доходах, – выборочно озвучила Лера некоторые пункты предложенного перечня, – справка об отсутствии судимостей, копия брачного свидетельства мужа и жены, медицинское заключение о состоянии здоровья… Представляешь, какой ужас?! – возмутилась она, видимо, не сумев оценить тот факт, что оказалась принята вне очереди, а не строго по записи, как другие. – Да после такого списка забудешь, как себя зовут, сколько тебе лет и где ты живешь! Безумие какое-то! – пожаловалась она матери, сознательно отказавшейся от активного участия в процессе усыновления.
– Так положено, – усталым голосом объяснила Алечка, уверенная в том, что ничего хорошего из этого не получится.
– Но зачем такие сложности? – поддержал жену Матвей.
– А вот зачем, – пытаясь сохранять спокойствие, объяснила Альбина Михайловна с еле заметным раздражением: – Это испытание.
– Бумажной волокитой? – усмехнулся зять и с пониманием посмотрел на насупившуюся супругу.
– Бумажной волокитой, – подтвердила теща. – А вы думали: Наташа позвонила, вы зашли… А обратно – с ребенком на руках вышли? Так не бывает, деточки. Все правильно государство придумало: человек помучается-помучается, потопчется-потопчется, здесь – в очереди постоит, там – посидит, а потом – плюнет и домой уйдет.
– И что в этом правильного? Что у ребенка могли родители появиться и не появились? – чуть ли не в один голос воскликнули Жбанниковы.
– А зачем ребенку такой родитель, который при первой же сложности – в кусты? – вскочила со своего места Альбина Михайловна. – Вы что, телевизор вообще не смотрите?
– А что? – снова в один голос поинтересовались супруги.
– А то! Наусыновляют детей, наполучают жилье, а потом – трава не расти.
– Аля, – тихо окликнул жену Валентин Спицын. – Зачем ты так? Они люди молодые, неопытные. Пусть попробуют.
– Пусть! – потеряв над собой контроль, выкрикнула Алечка. – Но тогда пусть не жалуются, что так трудно.
– Никто и не жаловался, – втянул голову в плечи Матвей, хотя прекрасно видел, как омрачилось Лерино лицо: ей все это не нравилось. И материнская реакция – больше всего.
– Господи! – стояла хирург Спицына у любимой иконы в Хамовническом храме и просила: – Вразуми ее. Может, и не надо все это? Может, уж жили бы, как жили?..
– Как раньше жили, они жить уже не будут, – грустно заявила проникшаяся ситуацией Валечка и посмотрела в окно в надежде рассмотреть там, внизу, своего запропавшего художника, так и не вернувшегося после последнего поста из монастыря. – Это мы думаем, ничего не происходит, а на самом деле – все, что происходит, происходит для чего-то. Вот помяни мое слово, – самонадеянно предупредила она сестру, истерзанную тревогами, – еще пару раз твоя Лерка за той или иной справкой сходит и – баста. Никакие дети им не нужны. Чтобы она… да в очередях… да с утра до ночи… Не поверю ни за что. Вот увидишь!
– А вдруг? – продолжала надеяться Аля, но внешне выказывала полное безразличие к тому, как идет процесс.
– У меня такое чувство, – неожиданно сказала ей вернувшаяся на пару дней в город Аурика Георгиевна, – что больше всех на свете ты сама не хочешь, чтобы твоя Лерка стала матерью.
– Ну что ты говоришь?! – возмутилась Альбина Михайловна.
– То, что вижу, – стояла на своем Аурика. – Меня ты не обманешь. Не хочешь ведь?
– Не хочу, – всхлипнула Алечка и с тоской посмотрела на мать, ожидая обвинений и упреков в свой адрес. – И знаешь почему?
– Знаю, – Аурика села рядом, и Аля отметила, что та основательно похудела. – Знаю, – снова повторила она и взяла дочь за руки. – Еще как знаю, девочка моя.
Услышав «девочка моя», Альбина Михайловна напряглась, потому что знала: ласковая интонация Аурике Георгиевне Одобеску в принципе не свойственна. Это сигнализировало об опасности. А опасность Аля ждала только с одного боку – ее мать была больна, и тяжело больна, может быть, так же, как много лет тому назад Михаил Кондратьевич.
