Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди

И что теперь делать мне, раз я не собираюсь, вернувшись домой, выходить за Джереми?

Все-таки поехать туда и столкнуться с недовольством всей моей семьи? Завтра все мои родственники узнают от Джереми, что произошло. А может, они сию секунду выслушивают всю историю по телефону! Джереми, конечно, продолжит жить своей жизнью, — и плакали теперь наши развеселые совместные планы, которые мы успели настроить насчет совместной работы у него в офисе, счастливого брака и переезда в Канкун на старости лет. Почему я не могла просто взять и воплотить все это в жизнь? Что, черт возьми, со мной не так? И теперь я опять вернусь в комнату, где жила ребенком, и увижу оцепеневшие лица всей родни, которая снова попытается решить, что же мне следует делать со своей жизнью.

«Ох-ох-ох, Марни!»

«Что же нам делать с Марни?»

И Натали… прости, сестричка, но я не рожу ребенка, который станет расти бок о бок с твоими детьми. Никаких барбекю у бассейна в обществе загорелых, благодушных мужей. Я все испортила.

Конечно, я не обязана возвращаться. Когда я уеду отсюда, предварительно испортив и/или разрушив тут всем и каждому жизнь, мне можно будет отправиться куда угодно. Посмотреть на карту и выбрать на ней новую точку, где никто не знает, какой хаос я создаю вокруг себя. Если честно, меня бы надо обязать носить на себе табличку: «Берегись! Эта женщина считает себя свахой. Держись подальше!»

Я закрываю глаза.

Голос Патрика доносится до меня словно издалека:

— Ну да. Да, сам. Нет… ну, мебели, конечно, немного, но у меня есть компьютеры. — Он смеется. — Нет, конечно же, они мне нужны! Их я однозначно не оставлю.

Я открываю один глаз и вижу в комнате эти самые компьютеры, которые одобрительно подмигивают, когда я проваливаюсь в темноту.

Через некоторое время я чувствую, как меня чем-то укрывают, и силюсь открыть глаза. Патрик говорит:

— Дай-ка я проверю, не расширены ли у тебя зрачки. — Он по очереди поднимает мои веки и говорит: — Гм-м.

— Патрик, — произношу я непослушными губами, — я больше не верю в магию.

— Чушь собачья, — говорит он.

— Нет, не чушь. И мне надо домой. — Я пытаюсь сесть. Рой, который спал в изгибе моей руки, спрыгивает с дивана. В голове пульсирует, как будто миллион крошечных молоточков долбят мне мозг. И глаза, кажется, функционируют как-то не совсем правильно.

— Категорически нет, — говорит Патрик, — ты должна остаться здесь. Ты не должна оставаться одна, когда у тебя с головой неизвестно что. Так что даже и не думай уйти. Можешь спать в моей кровати. Я помогу тебе устроиться.

Он осторожно помогает мне подняться и ведет в свою спальню. Даже в нынешнем сомнамбулическом состоянии я вижу, что все здесь устроено с монашеским аскетизмом. И света почти нет. Патрик сдвигает одеяла и, поддерживая меня за плечи, усаживает на край постели, а потом снимает с меня обувь и садится передо мной на корточки. Я чувствую на себе его взгляд.

— Гм-м. У тебя вся одежда в индейке. Сходить наверх за пижамой?

Я не отвечаю. Просто откидываюсь назад и шлепаюсь спиной на кровать.

— Ладно, я знаю. Можешь поспать в какой-нибудь моей толстовке.

— Слишком жарко.

— О’кей, тогда в футболке.

Раздается звук выдвигаемых и задвигаемых ящиков, и Патрик возвращается — я скорее чую его присутствие, чем вижу — держа что-то в руках. Футболку, доходит до меня.

— Помощь нужна? Вот блин! Этого я не продумал.

— Я справлюсь сама, — бормочу я.

А потом на меня cнова наваливается сон; я думаю о подмигивающих компьютерах — но они же не здесь, правильно? Не в этой комнате. Патрик говорит:

— Нет-нет, сиди прямо. Вот так. Ла-а-а-а-адно, помогу тебе. Руки вверх! Будем свитер через голову снимать. Ну вот.

Шею внезапно холодит воздух. Потом на грудь и руки опускается футболка. И на лифчик, наверное. Никто не любит спать в лифчике. Мужчины, вероятно, этого не знают. Я бы с удовольствием посмеялась над ситуацией, но сил нет.

В любом случае Патрик уже заваливает меня обратно на кровать и стягивает с меня брюки. Они очень узкие, и ему приходится сдергивать их рывками, освобождая сперва одну ногу, потом другую, и я стараюсь не думать о том, какие на мне трусы (ведь он же наверняка их видит), а потом меня укрывает одеяло, но мне хочется сказать Патрику что-то еще, только вот сейчас я не могу сообразить, что именно, я слишком устала, чтобы подбирать слова. Ах да, точно, я хочу попросить его не уезжать. Хочу сказать, что Бликс очень хотела, чтобы он остался. Что в мире существует множество видов творчества, которыми он мог бы заняться. Я хочу попробовать еще один трюк, последний, отчаянный, полный мольбы.

Позже — насколько позже? — я переворачиваюсь, и с меня спрыгивает кот. Я слышу где-то глубокое дыхание Патрика, а когда открываю глаза, выясняется, что он лежит на кровати совсем рядом со мной. Я командую себе: «Дотронься до его руки», — но не могу сказать, действительно ли мне это удается, или так и остается всего лишь мыслью, а потом я просыпаюсь снова, и в комнате пахнет корицей, и Патрик входит со словами:

— Как голова? Ты хорошо спала?

Первые слова, которые срываются с моих губ, возможно, не самые лучшие:

— Сколько времени? Что за запах?

— Дыши глубже. — говорит Патрик. — Я булочки с корицей сделал.

— Булочки с корицей? Я думала, мне все это снится. Ты их испек?

— Я их испек. — Он улыбается мне. — Я тебе еще и чаю заварил, так что, если хочешь, вставай и иди на кухню… или лучше сюда принести?

— Погоди. Я что, спала тут?

— Да, спала. Ты головой ударилась, помнишь? Поэтому я тебя тут уложил.

— Конечно помню.

А потом я вспоминаю и остальное — что все вышло из-под контроля, что я больше не верю в магию, и в подбор пар тоже, и в собственную исключительность, и от этого мне делается ужасно грустно, потому что мне хотелось верить Бликс и во все те вещи, которые она про меня говорила. Мне хотелось верить, что я тут не просто так, но с этим покончено, я чувствую, как к глазам подступают слезы, и вот они текут по щекам, и из носа тоже потекло, и это, должно быть, выглядит ужасно.

— Ну вот, только этого не хватало, — говорит Патрик, — давай иди лучше на кухню и выпей чаю с булочками. Пора тебе снова начинать шевелиться.

Я послушно спускаю ноги с кровати и смотрю на себя. Оказывается, что эти самые ноги голые, а одета я в футболку, которой никогда не видела прежде. Господи! Я снова поднимаю взгляд на Патрика.

— Ну да, ты в моей футболке. Я не мог позволить тебе ночевать наверху с травмой головы. А твоя одежда вся в индюшачьем жире.

Ах да. Теперь я вроде как припоминаю. Трусы. Как меня положили на кровать. Как Патрик тихо похрапывал среди ночи рядом. Все это возвращается. О боже-боже-боже-боже! Я осматриваюсь в поисках своей одежды, и Патрик вручает мне ее, аккуратно сложенную в стопочку.

— Ладно. Спасибо тебе, — говорю я чопорно. У меня нет желания на него смотреть, и я хотела бы, чтобы он тоже, блин, перестал таращиться на меня. Может, если я достаточно долго не буду на него смотреть, он сообразит, что к чему, и найдет себе другое занятие. Пойдет пугать кого-нибудь онкологическими заболеваниями или что-то еще придумает.

— Ну, — говорит Патрик, — ага. Всегда пожалуйста. — Он стоит передо мной чуть ли не целую вечность, а потом добавляет: — Ну так я не буду тут маячить и дам тебе переодеться.

— О’кей.

— Как оденешься, приходи в кухню, у меня для тебя сюрприз. Нет, давай не будем называть это сюрпризом, спасибо Джереми, после него это слово и произносить-то не хочется. Давай назовем это задумкой.

Ах да, Джереми. Бр-р-р!

Когда Патрик выходит, я сморкаюсь в бумажный носовой платок, пачку которых он оставил у кровати, потом поднимаюсь и начинаю сражаться с одеждой. В квартире Патрика нет зеркал — и мне приходит в голову, что ему не нравится на себя смотреть. Мне опять хочется расплакаться, но я, как могу, расчесываю волосы, в которых то тут, то там периодически попадается запекшаяся кровь. А еще мне бы хотелось, чтобы у меня была зубная щетка.