Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему
Салима, не мигая, смотрела перед собой и, казалось, не обращала на переживания Игоря никакого внимания. Он повторил свой вопрос, прокричал его:
– Не надо никаких театральных пауз, ладно?! Кто это сделал, я вас спрашиваю!
– Вы на меня голос повышать не смейте. Я тебе в матери гожусь, – она говорила очень ровно и с тем особенным восточным достоинством, которое многими воспринимается как заносчивость. – Вам этот человек хорошо знаком. Не открою Америку, если скажу, что это Сеченов. Не он один, разумеется, – их там много таких… сеченовых.
– Где там?
– Там, где тебе придется стать нужным человеком. Я здесь для того, чтобы рассказать, как это лучше сделать. Спрячь эмоции и слушай меня. Прав всегда тот, кто смог отомстить, – это заповедь сильного. Ты готов отомстить?
– Что мне нужно сделать?
…В субботу, одиннадцатого февраля девяносто пятого года, провокаторы из партии Сушко «Демократия и Свобода», подкупив активистов из радикально настроенных офицеров запаса, коммунистов и прочих противников «демократии» и «свободы» на российский манер, организовали митинг протеста в центре Москвы. Собравшаяся на Пушкинской площади толпа по замыслу организаторов должна была пройти по Тверской и выйти на Красную площадь. На площади почти сразу оказалось около пяти тысяч человек: вполне достаточно, чтобы считать положение угрожающим. Пять тысяч человек в состоянии сделать многое, например, начать переворачивать троллейбусы и жечь автомобили, бить стекла и врываться в здания, избивать всех без разбору – словом, все что угодно. Разогретые лозунгами и алкоголем люди жаждали действия, жаждали, чтобы им указали врага, которого они должны были уничтожить. Толпа с ревом двинулась вверх по опустевшей Тверской, причем число участников этой толпы постоянно росло за счет невесть каким образом просочившихся сквозь оцепление граждан решительного вида.
Дивизия Дзержинского в сорок минут перекрыла центр города. В одном из зданий на Лубянской площади был создан оперативный штаб, основной задачей которого было решить: стрелять или не стрелять. Вот так, ни больше ни меньше – почти гамлетовская дилемма. Возглавил штаб Петр Сеченов, и он был самым старшим среди «штабистов» и по должности, и по уровню своих полномочий – по странному стечению обстоятельств, большинство высших военачальников во главе с верховным главнокомандующим в Москве отсутствовало. Генералы были кто в отпуске, кто в запое, а верховный главнокомандующий опять работал с документами в своем кабинете центральной клинической больницы, и по настоянию врачей его лучше было не беспокоить. Сеченову на врачебные рекомендации было наплевать, и он, разумеется, с большой охотой переложил бы всю тяжесть принятия решений на плечи этого самого главнокомандующего из ЦКБ. Но генерал по собственному опыту знал, что работавший сейчас в больнице с документами человек отличался любовью к тому, что называется «наломать дров», «дать стране угля», и прочему подобному поведению, к которому давно успели привыкнуть не только его ближайшее окружение, но и вся страна. Однако кто-то, то ли из желания выслужиться, то ли из каких-то иных, но явно не добрых побуждений, до высокопоставленного пациента все-таки добрался и так его напугал, что тот все же отдал Сеченову приказ из серии «наломать дров».
Сеченов дежурил по городу и ежеминутно получал сведения от находившихся среди демонстрантов шпиков. Манежная была блокирована частями ВВ, начало Тверской перегородили тяжелыми грузовиками – «Уралами» и «КамАЗами», а между ними стояли два бронетранспортера и танк. Приказ, генералом полученный, гласил: «В случае попытки прорыва, понимаешь, открывать огонь: сначала в воздух, а затем, понимаешь, если это не поможет, на поражение». Генерал сидел в селекторной, пил коньяк, но это не помогало. Зубы его стучали о край стакана, а руки больше походили на дергающиеся конечности марионетки, никогда еще генерал Сеченов не попадал в такую ужасную ситуацию. Все стрелки были переведены на него, от его решения должно было зависеть, как поступить в случае попытки прорыва людей с Тверской на Манежную площадь. Созданный оперативный штаб лишь обрабатывал информацию, дозвониться по всем имевшимся каналам связи – до Старика-президента, генштаба, да хоть куда-нибудь! – было невозможно, никто не хотел брать на себя ответственность, и Сеченов везде получал лишь дежурную отговорку, переданную через адъютантов и референтов: «Действуйте по обстановке».
Стрелять в собственных граждан? Сеченов вспомнил девяносто третий год, к счастью, он тогда работал вдалеке от Москвы и не принимал участия в той бойне, но сейчас все могло повториться, и даже с большей, чем в девяносто третьем, кровью. Тем более что последствия, отдай он приказ стрелять, могли стать катастрофическими. Дело пахло попыткой государственного переворота. «CNN» и «BBC» вели прямую трансляцию с места событий, и Сеченов смотрел, как толпа с Пушкинской площади стала перетекать в русло Тверской.
– Началось, – пробормотал генерал. – Что же это! Ведь дойдут, дойдут до грузовиков, и что тогда?! Ведь я не смогу приказать стрелять. Стрелять надо в тех, кто вывел народ на улицу, в тех, кто оплатил это их провокаторское паскудство, – вот кого надо ставить к стенке, а народ тут ни при чем.
Сеченов положил перед собой генеральский ПСМ:
– Как только начнут громить вэвэшное оцепление, я застрелюсь. Мертвые сраму не имут.
До «Уралов», БТРов и танка толпе оставалось пройти метров двести, когда на совершенно пустой улице появился какой-то человек. Он замер точно посреди Тверской, прямо на линии дорожной разметки, и ждал, скрестив на груди руки. Толпа катилась прямо на него, и вот, когда до первых демонстрантов оставалось не более пятидесяти шагов, Игорь (а это, конечно же, был он) вытянул перед собой руки с широко разведенными пальцами. С его губ сорвались первые слова енохианского «ключа» – дьявольской молитвы, направленной, как ни странно, против ярости человеческой, ибо не всегда ярость угодна даже дьяволу:
– Смотрите на меня, и все деяния человеческие, и то, чем вы гордитесь, подвергнется порче. Ярость ваша превращается в тихие воды. Рассудок очищается тьмою. Созерцайте, как лик сатаны тает с новым рассветом. Вглядитесь в начало успокоения, чьи глаза блестят, как звезды. Горящий камень остынет и станет для вас окном покоя. Остановитесь, и мир да пребудет с вами отныне…
…Первый ряд замер, и от него, словно по цепи, начала передаваться апатия: вопли стихли, перейдя сперва в шепот, а затем всякий звук замер, и над Тверской повисла тишина, лишь телекамеры, наведенные на Игоря, продолжали передавать в эфир странные пассы не известного никому человека, который только что на глазах целого мира укротил зверя. Это было так противоестественно, так неправдоподобно и в то же время так очевидно, что Сеченов, неотрывно смотрящий в телеэкран, замер, а из уголка приоткрытого рта его прямо на мундир капнула слюна.
