Михаил Веллер - Мое дело
А я получал деньги. Дважды в месяц я расписывался в кассе за аванс и получку и отвозил деньги тому, кто их, собственно, и заработал.
…На безумных радостях и в преддверии больших хлопот, я взял из только что полученных ста пятидесяти рублей десятку. На жизнь и праздник. Я просто одолжил ее без спроса. Завтра я отвезу деньги и попрошу на недельку в долг то, что уже взял. Ну не откажет же!
Завтра я позвонил, и меня попросили приехать через два дня. Через общих знакомых я узнал, что там решались проблемы. Они валили всем кланом. Три поколения. Дети, вещи, легализованные дипломы, багаж и деньги, ценности и валюта, и балерина Кировского театра Любка Хейфец.
Через два дня мне было не в жилу, и я перезвонил насчет понедельника. А им было не до меня. А я потратил еще пятерку.
Короче, они так и свалили без этих денег. Я прожил их с нехорошим чувством. Что ж такое. Не привыкли мы так. Общие знакомые меня успокаивали. Они рассказали про прием наших эмигрантов в Венском аэропорту, бесплатные гостиницы, лагеря под Римом в ожидании американских виз, дареные блоки сигарет и бесплатную малопоношенную одежду от итальянских производителей.
Больше я про Хейфецов ничего не слышал. Книжку мою в отделе кадров уволили. Сто пятьдесят тогдашних рублей реально весили на четыреста пятьдесят долларов 2006 года. Если кто из них это прочтет — с меня пятьсот баксов и кабак.
…На эти деньги я несколько раз ездил в Таллин и обратно, и вообще жил, пока не переехал.
Интермедия. Идет съемка
Старушка за стенкой сбрендила и поменялась. Ей чудилось, что я жарю в комнате мясо, и чад душил ее астму. При упоминании жареного мяса я возбуждался и орал. Интеллигентка нюхала трубу котлетной, выходившую в наш двор. Труба выходила и раньше, но невыносимой чуткости чутья она достигла лишь в восемьдесят.
Тихий люмпен-алкаш в ее комнате позвал меня к телефону. И меня пригласили на встречу поклонники!!!
Их тонваген стоял перед Русским музеем. Московская телегруппа снимала сериал о живописи. Они жили в гостинице и пили по вечерам с ленинградскими друзьями. Друг развернул коньяк, и директор группы Недда, Карамова прочла на мятой газете: «Идет съемка».
— О! — сказала Недда и прочла дальше:
«Начинается съемка. Приходит директор картины и принимает валидол. Ждет рабочих, идет на поиски».
— А-а-а!!! — завопила в восторге директор Недда и заставила слушать всех.
Друг оказался немолодым инженером из семинара Стругацкого, и дал им телефон хорошо знакомого автора.
— Мы будем вас поить и носить на руках! — перекрикивала Недда в трубку звон и веселье.
И назавтра они приняли меня в своем тонвагене. Напоили коньяком, накормили ветчиной и показали по никогда не виданному мной видеомагнитофону японский боевик «Возвращение леди карате». И все это время чудесные и глубоко культурные люди беспрерывно говорили мне справедливые и приятные слова.
Это была моя первая встреча с читателями. И мой первый гонораро-банкет. Если не считать семнадцати рублей мелочью в полиэтиленовом мешочке, который мне вручили как премию в семинаре за «Кнопку»: все голосовательные монетки — победителю. Буфетчица изменилась в лице, когда я за всех расплатился ими внизу.
6.
Обмен
— Но вам тогда придется переехать из Ленинграда в Таллин, — мягко и выжидательно сказал Айн Тоотс при первом разговоре.
Ну-ну. Разговор я начал с того, что именно переезжаю в Таллин — работать в «Молодежи Эстонии». Профессионально расти. Приглашен. Старая дружба двух редакций, скороходовская гвардия. Айн видел эту игру насквозь и понимал условия. Вот и переспросил всерьез.
— Раньше мы еще могли издать автора из России, — пояснил Тоотс. — В виде исключения. Но в последние годы руководство решило эту практику прекратить. Тут вам немного не повезло, если вы хотели по-прежнему жить в Ленинграде.
А то я не знал. Много вас понабежит таких из Ленинградов и Москов на наше маленькое издательство. А оно для того, чтобы издавать нас.
Ага. Место есть, но ложиться надо завтра. Жить тут. Для этого надо — где жить и на что жить. Скоро осень, пампасов нынче не было — было устройство книги и жизни. Нет денег. Значит, надо идти на работу. А для этого нужна прописка. Ну и так далее. Переезд.
Накупил я газет в Таллине и газет в Питере, и зарылся в объявления.
Это отдельная эпопея — квартирный обмен советской эпохи, да еще между двумя городами. Но вот это колыхало удивительно мало. Плевать, абы жить было где. Хором не будет, а исполнение всех желаний впереди. Время — золото.
Я жил у Алки, и в три дня объехал десять мест. Мои восемь метров в Таллине тянули на приличную комнату.
…Я вошел в ту двухэтажную деревяшку — и мне стало хорошо сразу. Здесь дышалось легко — здесь жили люди, любившие дом, и жизнь, и легкие радости. И комнат было целых две! — пусть смежные и небольшие. И окна второго этажа на деревья и кусты. И нормальная ванная! — правда, с дровяной колонкой, но колонка та грелась через ход трубок прямо от кухонной плиты. Это хорошее чувство — ты входишь в с в о ю квартиру, где жить будет хорошо.
…Я поселился рядом с Ленинградом, чуть в стороне. На короткое время. Пока книга выйдет. А там? Всего наперед не просчитаешь. А там — пройдем главный этап. И будет видно.
7.
Мне накопили строчки
Мои книги уложились в две картонные коробки. Пальто с шапкой и костюм с рубашкой болтались в чемодане. Машинка в футляре и портфель рукописей.
Я отодрал от стены оленью шкуру, и армада моли вылетела сквозь сетчатую изнанку. Шкаф, стол и стул я раздал по друзьям. Безногую тахту мы вынесли на помойку.
Плед на окне был завязан сыромятным ремешком-тороком от моего скотогонского седла. Я развязал калмыцкий узел и сунул ремешок к вещам, а плед расползся в руках.
Комната опять сделалась большая и светлая, как годы назад в первый день. Я один провел последний вечер.
Когда стемнело, я вынес во двор к мусорным бакам толстую, разрозненную пачку бумаги. Это были мои отказы, и было их двести две штуки. Я положил их на грязную жесть крышки, прикурил и той же спичкой поджег уголок. Я хотел курить и смотреть, как они горят. Но плотно сложенная бумага не горит, я их пожег лист за листом, а потом просто скинул внутрь, в мусор.
Назавтра было воскресенье, и мы пропили отвальную, сидя на полу и подоконнике. Перед первым тостом я сунул палец в стакан и стряхнул по капле через левое и правое плечо и перед собой: духам дома.
«Да, так счастлив, как в этой комнатке, ты уже никогда не будешь», — сказал голос. Я помню, чей это голос, и он сказал это с любовью и тоской. Ленинград.
