Юрий Поляков - Любовь в эпоху перемен
Скорятин стоял, прижавшись спиной к стене, и чувствовал, как холодная оторопь проникает из мертвого бетона в слабеющее тело. Мимо прошаркал пенсионер, по виду запущенный вдовец, в руке он нес облезлую женскую сумку, из которой торчали скрюченные куриные лапы с длинными желтыми когтями.
— Тяжело? — спросил старик.
— Угу…
— Магнитные бури. Меня с утра шатает. Думал, не доеду. А как стал за птицу торговаться, отпустило. Угостить андипалом?
— Спасибо, уже лучше.
— Ну, смотрите… — и дед пошаркал дальше.
На сердце навалилась трепещущая тяжесть — такая бывает в паху, когда выпирает грыжа. В голове было пусто, лишь стучали, сталкиваясь, как деревянные шары, названия крепленых вин, популярных в советские годы: «Рубин», «Гранат», «Кагор». Так на журфаке в шутку называли великого индийского поэта Рабиндраната Тагора.
«Рубин». «Гранат». «Кагор».
Гена почти улыбнулся, но с силой сдавил ладонями щеки, не давая лицу рассмеяться: если захохочешь — уже не остановишься. Истерики ему еще на людях не хватало! Не помня как, он добрел до своего этажа и остановился перед черной дверью с кодовым замком и латунной табличкой:
Независимый еженедельник «МИР И МЫ»От унизительного потрясения Скорятин забыл шифр, комбинацию четырех цифр, которые всегда нажимал автоматически. Гена заглянул в глазок видеокамеры, чтобы Женя, узнав шефа на мониторе, впустил, но замок почему-то не щелкал. Тогда главный редактор в бешенстве ударил кулаком по гулкой стальной двери. Безрезультатно. Он ощутил тошноту в сердце и положил под язык валидол, привычный с тех пор, как возглавил «Мымру». Держась за перила, обманутый любовник спустился на промежуточную лестничную площадку, повернулся спиной к снующим мимо людям и стал смотреть в большое окно. Пробка на перекрестке еще не рассосалась, но милиционер, похожий на подушку, исчез, зато несколько водителей, выскочив из кабин, размахивали руками, ругались. Снег шел так же густо и плавно, словно там, в небесах, кто-то специально отвечал за эту густоту и плавность.
— Геннадий Павлович!
Перед ним стоял Коля.
— Вы чего тут делаете?
— Вот, для дома купил, — он потряс пакетом. — Смотри, какой снегопад! Отвез?
— Ага. Только ваша Вика теперь в другом месте живет.
— Как она?
— Нормально. В губу кольцо вставила.
— Как маленькая. Ладно, пошли в редакцию! — он сделал шаг к лестнице и почувствовал сумрак.
— Вам нехорошо? — участливо спросил водитель.
— Да, что-то вот не пойму, аритмия, что ли…
— За грудиной не болит?
— Нет.
— Скорее всего, экстрасистолия, — Коля разбирался в медицине. — Погода! У меня теща третий день — в лежку.
Пока Скорятин тяжело поднимался по ступеням, шофер набрал на замке код, дождался шефа и, уважительно пропустив вперед, посоветовал:
— Вам лучше бы полежать!
«Это точно!» — подумал он и вообразил разбросанную по полу мягкую рухлядь и перламутровые женские ноги, скрещенные на смуглой спине содрогающегося индуса.
Рубин. Гранат. Кагор…
Жени на посту не оказалось. На столе лежала «Энциклопедия успеха», раскрытая на статье «Гороскоп и служебный рост». Сведения, необходимые для достижения жизненного триумфа, были почему-то набраны таким крупным шрифтом, точно о карьере тоскуют исключительно полуслепые граждане.
«Абзац котенку!» — мстительно подумал главный редактор и двинулся дальше по коридору.
Дверь отдела искусства была так же открыта. Телицына одна-одинешенька, без Дормидошина, сидела, пригорюнившись, среди бумажного хаоса.
— Нашли? — спросил прерывисто громовержец.
— Нет еще…
— Заявление на стол!
— Геннадий Павлович…
— Хватит! Не богадельня!
«А вот интересно: с ним, этим Маугли, она тоже всхрапывает? Или нет?»
Много лет назад он так же мучился, гадая, какова Марина с Исидором. Что происходит с женщиной, если она переходит к другому? На что это похоже? Вроде твоей рубашки, прилегающей к новому мужскому телу? Или все сложней: и твоя бывшая скорее напоминает распластанную рыбу, меняющую цвет в зависимости от дна, к которому приникла?
— Уже вернулись? — удивленно спросила Оля.
— Совещание отменили. Вот, купил зачем-то…
— А-а… Вас Оковитый разыскивал, спрашивал, почему мобильный не берете.
— Странно… — он обхлопал карманы и не обнаружил телефона.
Трубка лежала на столе, в бумагах, но, прежде чем соединиться, Гена взял за рыжий нос снеговичка, открыл створку окна, почувствовал холодный удар в лицо и вышвырнул Алисин подарок в падающий снег.
— Ну?! — спросил Скорятин, услышав в телефон голос друга.
— Баранки гну! Отбился наш иллюзионист. Ничего больше в этой жизни не понимаю. Он теперь еще и прессу курировать будет.
— Понятно. Спасибо.
— Не за что! Марине привет!
— Передам. Ты тоже… — начал было Гена и запнулся, вспомнив, что жена Оковитого год назад ни с того ни с сего выпрыгнула из окна. — И ты тоже… будь здоров!
27. «Шапошная»
Воротившись из Тихославля, Скорятин с вокзала позвонил жене и предупредил, что скоро будет. Мстить Марине расхотелось — Гена просто ее разлюбил. Любовь кончилась внезапно, как бензин в баке «жигуленка». А от безразличной женщины незачем сбегать. От таких уходят тихо, спокойно, по плану отступая на заранее подготовленный плацдарм, иногда ведут долгие арьергардные бои, доругиваясь, язвя прощальными упреками, признаваясь в былых и небывалых изменах, деля детей и совместно нажитое имущество. Но спецкор ругаться и делиться не хотел, он решил не торопясь подыскать жилье поближе к работе и лишь тогда покинуть обильную икебуцу Ласских.
Однажды, перед свадьбой, они в отсутствие родителей отдыхали в постели от добрачных, но уже дозволенных ласк. Марина вдруг встала, сделала таинственное лицо и принесла из спальни шкатулку, окаймленную серебряным узорочьем. Под крышкой оказались сокровища. Полный невежда в ювелирном антиквариате, Гена все же понял: перед ним богатства несметные. Он разглядывал цепочки и бусы, спутавшиеся, словно золотые и жемчужные змеи, перебирал камеи с античными профилями, витые браслеты, перстни с самоцветами, золотые раскрывавшиеся кулоны со старорежимными портретиками внутри. Невеста подцепила ажурное колечко с небольшим камешком, похожим на мелко ограненный хрусталь, и поднесла к пыльной солнечной полосе, пробившейся меж оконных портьер. «Хрусталь» вспыхнул, разметав игольчатые лучи всех цветов молодой радуги.
— Бриллиант? — догадался жених.
