Н. Денисов - Арктический экзамен
Как там управляется Вася? Ключи от камбуза он опять отдал Васе, наготовив заранее на целые сутки. На «всякий случай» отдал.
Наваливалась ночь. Жесткий ветер раскачивал на железном столбе фонарь, напоминающий перевернутый банный тазик. Мутноватый, сырой свет расплескивался на головы приемщиков мяса, на контейнеры, между которыми сновали электрокары.
Надо было искать пристанище, хоть какую-то крышу над головой, и Виктор зашел в диспетчерскую, где пожилой морячок присоветовал ему на ночлег красный уголок.
Нетоплено в уголке, зато вполне приличный теннисный стол посреди комнаты напомнил об усталости: вдоволь находился! Придвинул стол к стене, глубже утянув голову в полушубок, попробовал уснуть.
Лезла всякая чертовщина. Мысли такие же сумрачные, непричесанные. «Недолго и забичевать!» — с иронией подумал он, перевернувшись поудобней, отчего широкое ложе жалобно простонало рассохшимися ножками.
За стеной, на улице, хлопал сорванный ветром лозунг. Он попытался вспомнить, что написано на этом лозунге, еще утром он висел боевито и призывал, кажется, к качественной работе. Теперь же надувался и парусил, желая высвободиться окончательно.
Виктор расшнуровал сырые ботинки, зябко поежился: «Еще б клопы и — полный комфорт!»
…Вот так же было тогда, в далекую ночь. Лет четырнадцать ему было. Он шел в город поступать в сельскохозяйственный техникум. Машины торчали по кюветам — те, что осмелились ехать за бензином на нефтебазу. Сидели. Большак квасило недельным ненастьем. Но он шел, пока не догнал его трактор с тележкой. Втиснулся в уголок у заднего борта на затертую грязными ногами солому. Ехали отпускники, ехали просто бабы и мужики, ехал лейтенант.
На полдороге от города опять резанул ливень. Промокшие вкатили в одно село и — в сельсовет. Там и заночевали на полу. Ночью Витька вскочил, атакованный полчищами клопов. Бабы усердно храпели. Мужики давили злодеев и жгли табак. Один лейтенант, поблескивая золотым погоном, спокойно подремывал у порога.
— Че, едят? — спрашивал из полутьмы мужик. — Они сельсоветовские, им власть, видно, дадена… Едят, холеры! Терпи, мальчик.
Лейтенант весело и настойчиво советовал:
— Ложись у порога, парень. Я уж испробовал позицию, пока доползут, можно урвать часок.
Давний случай из детства опять бередил думы о доме, о родных лесостепных краях.
Ом вспомнил, что не читал еще письмо. Нервно пошарил конверт за отворотом полушубка, щелкнул выключателем.
«Дорогой мой, — писала Нинок. — Я понимаю, что совершаю, наверное, очередную глупость, отправляя тебе это послание. Но уж прости, не могла сдержаться… Я хорошо информирована о всех ваших героических усилиях во льдах — к нам поступали радиограммы с «Василия Буслаева», так что, милый Виктор Александрович, я все знаю. И то, что ждало вас разочарование, я узнала несколькими днями раньше. Подрядчики, которые обустраивают стоянку, ничего не сделали. Но там действительно возникли неувязки двух ведомств, и, пока вы штурмовали Ледовитый океан, неувязки эти обросли ворохом бумаг. Все сроки упущены, и «Северянке» придется зимовать в Большом городе, а тресту нашему «покупать» энергию у городской электростанции для зимовщиков, чтоб не разморозить системы… Очень хочется побывать у ваших милых ребят и попробовать твою «фасоль в тумане»! Я вовсе не шучу, Витя. Теперь твой Нинок вышла в «большие» начальники — возглавляю техотдел. И вполне возможно, что напрошусь в командировку в Большой город. Чувствую, что охотников лететь туда за несколько тысяч кэмэ не находится. А ведь кому-то надо документально оформить «Северянку» на зиму, распорядиться о горячем отстое, помочь Борисову сформировать новую команду обслуживания… Прости, что я все о делах, но не знаю твоего настроения и вообще… Двадцать пятого сентября вы должны прибыть в Большой город, если ничего не помешает, естественно. В эти сроки, возможно, я прилечу туда и встречу вас па пристани. Вот видишь, я внутренне уже собралась и решилась, осталось за малым — получить командировку и — в аэропорт…»
Виктор посмотрел на часы. Было начало двадцать седьмого числа. Первый час ночи. «Что же это я? Наверное, она в гостинице, а я тут как самый распоследний…» Он резко поднялся, зашагал по комнате, закурил. За окном — тьма и ветер. Редкие фонари в глубинах домов горели мутновато и хмуро. Вышел во двор порта, пометался: все заперто — проходная, высокие ворота. Что делать? Где эта гостиница?..
Затоптал сигарету, вернулся в тепло.
Ветер за окном не унимался, хлестал по стене. Лозунг уже оторвало и унесло в море. Устраиваясь опять на столе, не повернув выключателя, он мимоходом подумал о клопах. Но клопов не было, а пришел человек. В кирзовых сапогах, в серой ушанке, в стеганой куртке, он походил на досрочно освобожденного из лагеря. По тому, как он спокойно огляделся, присел на скамью поодаль, стянув с рук блестящие хромовые перчатки, которые были единственным украшением его одеяния, Виктор подумал, что он бывал здесь.
— Вы не спите? — спросил ночной гость. — Здравствуйте, тогда!
— Здравствуйте…
— Чай пить будем? — бодро продолжал незнакомец, вынимая из кармана электрокипятильник и несколько тощих пирожков.
«Ужин аристократа!» — усмехнулся про себя Виктор, но вслух произнес:
— Чай?
Он продолжал с интересом рассматривать ночного пришельца. На вид ему лет сорок с небольшим. Усталые глаза говорили о мирном согласии с жизнью. Никаких претензий: все так, как и должно! Пришелец протопал в противоположный угол комнаты, погремел там фанерными щитами — «наглядной агитацией», принес стеклянную банку с водой. Платком, ловко извлеченным из кармана брюк, обтер края, насмешливо проговорил:
— Если не брезгуете, прошу! — И высыпал в банку пачку чая.
— Нет, спасибо, я не хочу!
— Меня зовут Пароход Аристархович, — не обратил внимания на отказ пришелец. — Придерживаюсь свободных принципов: всякий человек сам себе хозяин и судья. Так что и я прошу извинить. Я попью… Душевный напиток — чифирок!
— Вы философ, Па… Пароход Аристархович.
— Это уж слишком, молодой человек. Просто — бывший осветитель театра. Вас шокирует странное сочетание моего имени — отчества. Меня — уже нет. Поясняю: мои мама и папа поэтизировали эпоху индустриализации и наградили меня на всю жизнь. Здесь у меня кличка Сухогруз, иногда Рефрижератором называют, но это длинно и неумно…
— Послушайте, — оживился Сапунов, покидая «ночлег» и присаживаясь напротив Сухогруза, — послушайте…
— Охотно расскажу… Вы ведь корреспондент! Извините, не знаю какой газеты, понятно, не местной, но мне все равно. Удивляет, что называю род ваших занятий? Я наблюдателен: журналистский значок на пиджаке и просыпающееся любопытство. Может, я вам помешал, тогда я — пасую. Отдыхайте» как говорится, с богом.
— Нет, почему же, — холодновато сказал Виктор. Ему вовсе не хотелось открывать «род занятий», но этот значок, действительно, Ни к чему нацепил…
— Мне наплевать, какой вы орган представляете, молодой человек. Все газетчики зависимые и несвободные люди. Но вы, кажется, попали в полосу невезений. А я еще не разучился советовать страждущим, хотя давно перестал верить людям.
— Интересно! — наконец улыбнулся Виктор. — За что они провинились? Люди? Все человечество, наверное?
— Человечество — муравейник. Все бегут, хватают, тащат в свой угол. Все на одно лицо. Я говорю о ближних. Ближние однажды плюнули мне в душу, и я позабыл их, вычеркнул из памяти. Они ждали, что я вернусь отсюда осыпанный бриллиантами и золотом, с чемоданами не открытий, а песцовых шкур, с перспективой на красивую жизнь… Попей, все — таки помогает… Ну что ж! Однажды я соблазнился, примкнул к партии, прилетел сюда.
— Какой партии?
— Партии старателей… Нам выдали инструмент и забросили на старый участок. Мы перелопатили участок, пошли к верховьям реки и наткнулись на жилу. Под конец сезона у меня почернели и сошли ногти. Мы жили на подножном корму, пока не прилетел вертолет и не доставил нас в Большой город. Здесь мы сдали золото и получили большие деньги. Я телеграфировал ближним и особо ближним женщинам, что лечу с удачей… О господи, это был какой-то кошмар! Теперь я чист и волен распоряжаться собой, как хочу…
Виктор закурил.
— «Столичные»? Разрешите, — Сухогруз взял сигарету, неумело прикурил, закашлялся. — Тоже — гадость… Но тогда я наслаждался волей и возможностью жить широко. Нет, я не проматывал деньги, пили крепко один раз. И этого было достаточно. Проклятое зелье… Проснулся утром — ни мехов, ни денег. Укрыт телогреечкой, и вот эти кирзачи у кровати. Я послал телеграмму директору театра, попросил выслать двести рублей на билет. «Не понимаю шуток», — ответил он. Женщины мои вовсе не ответили. Но выручила баба Тася. Знаете бабу Тасю, ее здесь все… Хотя откуда вам знать! Она обитает в избушке у пивного бара. Сегодня баба Тася сказала: «Пароход Аристархович, не твоя очередь ночевать у меня. Есть более нуждающиеся люди. Иди, говорит, на пристань». И вот я пришел…
