Евгений Попов - Арбайт. Широкое полотно
— Отказ от себя в пользу «массового общества», о котором так здорово писали французские экзистенциалисты (все, к слову, в основном левые, вроде тов. Сартра), — это все-таки добровольный выбор, а не принудительный, как при первой форме тоталитаризма. Одно дело, когда тебе противно, другое — когда страшно.
— Коммунистические «юности» и «литгазеты» были созданы специально для регулярного выпускания пара, а самиздат был в десятки, если не в сотни раз менее распространен, чем нынешний Интернет. И соответственно на этот же порядок цифр менее эффективен. Событием общественной жизни регулярно становилась всяческая ерунда, вроде того, хорош или плох был Г.Распутин (официальный В.Пикуль) или трахался ли Ленин с Инессой Арманд (самиздат). Сейчас же даже вполне официальная «Российская газета» вынуждена откликаться на процесс Ходорковского. У «бунтаря» Прилепина в этой же газете регулярно берут интервью, Пелевин стал культовой персоной даже у высших чинов государства, Сорокин получил огромную сочувственную прессу на «День опричника». Большая разница по сравнению с теми временами, когда моего приятеля-физика лишили допуска и выгнали со всех работ «за чтение и распространение антисоветского пасквиля „Доктор Живаго“». А то, что обывателя, бывшего итээра, не так живо интересуют больные темы, означает, что его сознание становится столь же буржуазным, как у любого европейца, и ему надоели все эти «яростные споры» (Е.Евтушенко). И баклажанная икра, упоминаемая в этом же его давнем стихотворении, под которую эти споры вершились. К сожалению, мы не очень-то удалились от проклятого (без кавычек) советского прошлого, и все дурное — в основном (не всегда!) оттуда. Поэтому меня теория тоталитаризма мало интересует, с меня достаточно практики.
— Не могу согласиться с тем, что всё дурное — в основном из советского прошлого. Не было там такого уголовного террора и такой милиции. Перманентного передела собственности не было — и быть не могло. И этот уровень взаимного национального ожесточения, ксенофобии… увы, много нового дурного. Еще нас, как и многие народы до нас, пугает свобода — последняя предполагает ответственность, выбор. И вот уже — поиски кумиров, фетишей, канонов… форм. По-моему, российская интеллигенция, включая «веховцев», всё время пыталась использовать государство в разборках между собой. И сегодняшняя интеллигенция очень сильно грешит сервильностью, а экспертное мнение начальника ставит выше, чем мнение коллеги. А потом уже к начальнику дорисовывается флаг, которым, по вашему мнению, интеллигенция «домахалась». Ибо признавать эту самую сервильность для нашего брата, интеллигента, смерти подобно.
— Интеллигенция, интеллигент — категории совершенно секретные и опасные. За правильным применением этих понятий наверху строго следят. Вот, например, писатель идет по берегу моря или по тропинке в лесу и начинает понимать природу и явления. Он быстро записывает, что понял, и радуется, считая себя настоящим интеллигентом. Его показывают по телевизору, ему пишут письма читатели и т. д. И вдруг не удержался писатель и залез в черную кожаную сумку старушки нищенки, стащил у нее кусок мягкого белого хлеба. Немедленно собирается Секретный Совет и лишает писателя звания интеллигента. Писателю об этом не сообщают, и он еще больше считает себя интеллигентом. Но чувствует — что-то не так, что-то не сходится. Он вытягивает указательный палец вверх и с друзьями и знакомыми разговаривает, как Генрих Гиммлер с простыми эсэсовцами — охранниками Бухенвальда. Дальше водка, наркотики, распад личности и отрицание интеллигенции вообще.
Или учительница русского языка и литературы, начитавшись внеклассного чтения, вдруг соблазняет ученика 9-го класса. Тут же Секретный Совет лишает ее звания интеллигентки. Она этого не знает, но погода уже изменилась. Ничто ее не радует, и она пускается во все тяжкие. Дальше — тюрьма, чесание кому-нибудь пяток и пересказ романа Л.Н.Толстого «Анна Каренина» скучающим подругам. Те считают ее интеллигентной женщиной, а она-то знает, что интеллигенции нет никакой.
— Друзья мои дорогие, попробую вас успокоить или, наоборот, взбодрить. «Серую слизь» Гарроса и Евдокимова я не читал и читать не собираюсь, зато часто просил мать, чтобы она мне почитала «Серую шейку» русского интеллигента Мамина-Сибиряка. «Ты же будешь рыдать», — вздыхала мать и читала. Я действительно рыдал, хотя и знал, что героиня так и не будет сожрана глупой лисицей, что всё образуется.
Глава XXXI
ТОГО-СЕГО, ТАКОГО-ЭДАКОГО…
1. Обидно ль нам, когда иностранцы ругают нашу многострадальную родину? Или нам уже все равно?
2. Знаем ли мы писателя Александра Кабакова? Знаем ли мы, зачем или хотя бы почему живет он в Павловской Слободе?
3. Трудно ли нам с первого взгляда определить, кто есть кто в современном социуме? Связано ли это с одеждой определяемого? Если нет, то с чем связано? Где автор позаимствовал фразу «Пятак упал, звеня и подпрыгивая»?
4. Что еще могли бы продавать в электричках бродячие торговцы для нашей утехи?
5. Почему все же многие постсоветские люди столь грубы, так отстраняются друг от друга? Вежливей ли были советские люди? Когда нравы были мягче — при социализме или наоборот? Что такое толерантность? Привьется ль она когда-либо в России?
— В связи с процитированными стихами Пастернака вспомнились другие стихи другого поэта, Олега Чухонцева:
Всмотрись, и оторопь возьмет —
единый лик во многих лицах:
класс — население — народ
и общество однофамильцев,
и коллективный симбиоз
на почве самовытесненья:
раздвоенность, психоневроз,
с самим собой несовпаденья,
шизофрения, дурдома,
распад семей, кошмар наследства —
нет, пусть уж будущность сама
спасительные ищет средства!
— Конечно, обидно. Особенно когда Россию ругают за глаза, не вдаваясь глубоко в проблемы многострадальной нашей родины. Хотя нам вообще-то, если честно, тоже начхать на их проблемы. Запад и Восток — два сапога пара.
— И вовсе не обидно, когда Россию ругают по делу. Наоборот, хочется крикнуть: «Нового какого-нибудь де Кюстина — давай-давай!»
— Думаю, грубость нравов идет от бедности и неустроенности быта. Грубость же в сфере обслуживания происходит от отсутствия конкуренции. Продавщица не боится потерять работу и знает, что всегда сможет устроиться на те же деньги.
— Народы постепенно развивают классовое чутье. Одежды, обуви, макияжа, запаха и пары реплик достаточно для идентификации личности.
— Понятие «дресс-код», как ни странно, привилось, слава богу, в основном у чиновников и других взаимозависимых людей.
— Про пятак я запомнил с детства, из учебника правописания. Недавно узнал, что писатель Д.И.Григорович, рассказывая о своих литературных начинаниях, вспоминает, что его очерк «Петербургские шарманщики» заслужил одобрение Ф.М.Достоевского, но одно место в главе «Публика шарманщика» последнему не понравилось. «У меня, — пишет Григорович, — было написано так: когда шарманка перестает играть, чиновник из окна бросает пятак, который падает к ногам шарманщика. „Не то, не то, — раздраженно заговорил вдруг Достоевский, — совсем не то! У тебя выходит слишком сухо: пятак упал к ногам… Надо было сказать: пятак упал на мостовую, звеня и подпрыгивая…“»
— Конечно же, от бедности. Как и грязь (в том числе и телесная). В стране, где люди в лучшем случае ходили раз в неделю в баню по причине отсутствия ванн и душей, а в остальные дни умывались холодной водой под краном коммуналки на тысячу хозяев или под сосковым рукомойником, в этой стране от советских людей вечно пованивало, не взирая на их духовность.
— Запад тем и хорош, что там всё по сословиям со Средневековья. Только у нас представитель среднего класса может носить рубашку за 500 у. е. (копил два месяца). Император Павел правильно регламентировал одежду. От нее весь беспорядок: человек, купивший часы за четыре зарплаты, оставляет мусор на лестничной клетке.
— О, молодость, молодость! Так и хочется кому-нибудь заехать в рыло!
— Александр Кабаков — это и «Беглец», и «Невозвращенец», и дивные «Московские сказки», и еще много чего, включая авантюрное сочинение про старого еврея Кристоповича, который за свою многострадальную жизнь раз шесть боролся с гэбухой и всегда ее побеждал.
— Надо бы в стиле неореализма: еврей боролся с КГБ, после чего получил орден, британское гражданство для дочки и командировку в США. Фамилию можно — Чепмен.
— Мысль креативная, не депрессивная.
— Ладно, Кишинев, Москва. Мы же — советские. А вот Париж! Купил новые ботинки и тут же наступил в собачье дерьмо. Скоро их всех завоюют мусульмане.
