Фрэнк Харди - Власть без славы. Книга 2
Том Трамблуорд категорически отрицал свою вину. Верно, некий субъект по имени Гилберт обращался к нему, но он, Трамблуорд, сказал, что ничем помочь не может. А все, что Гилберт говорит, — просто вранье! На вопрос, откуда взялись двести фунтов, внесенные на его текущий счет как раз в то время, когда должно было состояться предполагаемое вручение взятки, Трамблуорд ответил, что он снял было сто фунтов, чтобы послать жену на курорт, а она не поехала; вторая же сотня — долг, уплаченный ему зятем. То обстоятельство, что по текущему счету зятя не видно было, чтобы он снимал в те дни такую сумму, нисколько, видимо, не смущало Трамблуорда.
Пэдди Келлэер опроверг возведенные на него обвинения со всей энергией, на которую оказался способен его неповоротливый язык.
Биллу Брэди тоже задали вопрос о двухстах фунтах, внесенных на его текущий счет. Ответ Брэди, если и не соответствовал истине, был несравненно находчивее, чем объяснение Трамблуорда: он, мол, получил эти деньги за вечернюю секретную работу. Его жена, вызванная в качестве свидетельницы, подтвердила это заявление. Муж ее, сказала она, не доверяет банкам и держал деньги дома, пока не собралась сумма в двести фунтов. Говорила она убедительно, без тени колебаний.
Когда Брэди спросили, кто оплачивал его вечернюю работу, он отказался назвать имя. По его словам, он проработал восемь с половиной месяцев, получая по двадцати фунтов в неделю. Председатель комиссии предложил Брэди написать имя на бумажке, что тот и исполнил, без особой, правда, охоты. У Джона Уэста, присутствовавшего на заседании, екнуло сердце. Нетрудно было догадаться, чье имя написал Брэди.
— Гм, — задумчиво произнес председатель, — теперь мне понятна ваша уклончивость. Я, разумеется, не стану вызывать этого джентльмена, поскольку не может быть и речи о каких-либо подозрениях в отношении его.
В первые месяцы войны Джон Уэст имел несколько бесед с архиепископом Мэлоном. Архиепископ отнюдь не питал к Гитлеру враждебных чувств. Он объяснил Джону Уэсту, что западные державы должны объединиться с Германией против большевистской России, которая и есть самый опасный враг христианского мира. Одобрил намерение Чемберлена послать экспедиционный корпус в помощь Финляндии. Джон Уэст в общем соглашался с архиепископом, но Гитлеру не доверял.
— Конечно, — сказал он Мэлону, — Гитлер когда-нибудь нападет на Россию, но он хочет завоевать весь мир и, вероятно, сначала бросится на Францию и Англию. Если Англия пошлет войска в Финляндию, — значит, будет война между Англией и Россией, а потом Гитлер нападет на победителя.
Мэлон возразил, что если Англия пошлет свои войска в Финляндию, то можно будет заключить союз с Гитлером против СССР, и, по-видимому, именно этого и хочет Чемберлен. Но Джон Уэст все же сомневался: Германия уже раз пыталась покорить мир и, наверно, опять попытается это сделать.
Когда наконец правительственная комиссия огласила результаты расследования, Джон Уэст впервые за много лет почувствовал ликование победителя. Обвинение во взяточничестве было снято со всех соучастников. О Трамблуорде председатель комиссии сказал так: — С одной стороны, мы имеем показания Гилберта, более или менее подтвержденные его последующим поведением; с другой — достаточно решительное отрицание своей вины Трамблуордом. Обвинение, предъявленное ему, настолько тяжко, что любой деятель, который не сумел бы опровергнуть его, был бы, по настоянию своих сограждан, навсегда исключен из общественной жизни; поэтому мы должны требовать столь же неопровержимых доказательств вины, как если бы дело слушалось в уголовном суде. А поскольку мы не располагаем такими доказательствами, я считаю возможным решить дело в пользу мистера Трамблуорда.
* * *Недели три спустя к Джону Уэсту явился Тед Тэргуд. Они поговорили о ходе войны, о делах, но Уэст скоро почуял, что у Тэргуда что-то на уме.
С тех пор как Тэргуд бросил политику, он головокружительно преуспел, Он сказал Джону Уэсту, что мечта его сбылась: он теперь миллионер. Годы не разрушили его здоровья, и он был по-прежнему напорист и хитер. В рыжих волосах его появилась седина, но одет он был франтом и в шестьдесят с лишком лет выглядел не старше пятидесяти. Сразу было видно, что это глава процветающей фирмы.
— Вот что, Джек, надо попридержать Фрэнка Эштона. Он что-то затеял.
— Эштон? Как он поживает? Давно я его не видел. Как-то я ему дал билеты на стадион, но он не пришел.
— Он болен. Удивительно, что он давно не помер. У него рак и артрит. Живет с этой своей старой любовью.
— Да, знаю. Чем же он вас так беспокоит?
— Вы тоже забеспокоитесь, когда узнаете, в чем дело. Он пишет мемуары; и я слышал, что в них достается и вам и мне.
— Вот как? Ну и нахал же он! И это после всего, что я для него сделал? А как же его придержать?
— Я хочу съездить к нему. Говорят, он очень одинок. Почти не выходит из дому. В политических кругах он со всеми рассорился — и с левыми, и с правыми, и с центром. У него никого нет — только эта женщина, и ей or него мало толку. Ха-ха-ха!
— А чем это поможет, если вы к нему поедете?
— Проявлю дружеские чувства. А потом заведу речь о мемуарах и попрошу не очень нападать на нас.
— Неплохо придумано. Надо бы и мне повидать его. Он, бедняга, может помереть каждую минуту.
На другой день — это была суббота — Фрэнк Эштон в халате сидел у камина, когда к нему заглянула Гарриет и сказала, что пришел мистер Тэргуд.
Фрэнк Эштон попытался встать ему навстречу.
— Сидите, сидите, Фрэнк, дружище!
Тэргуд крепко стиснул руку Эштона. Тот весь сморщился от жгучей боли.
— Осторожней, Тед. Мне теперь не под силу такие дружеские рукопожатия, — и, вытянув руку, он показал свои вспухшие, искривленные пальцы.
— Извините, Фрэнк. Я не подумал. Я так рад вас видеть.
Эштон познакомил Тэргуда с Гарриет, и она вышла из комнаты.
Тэргуд сел по другую сторону камина, и завязалась оживленная беседа.
Эта комната была самая маленькая во всей тесной трехкомнатной квартирке. На стене против камина висел большой портрет Ленина.
Красный Тед пустил в ход все свое обаяние. Фрэнк Эштон даже повеселел немного. Они погрузились в воспоминания. Тэргуд, искусно направляя разговор, касался событий далекого прошлого, наиболее дорогих сердцу Эштона, воскрешал в памяти дни его торжества.
Потом Гарриет принесла чай; чаепитие сопровождалось все той же дружеской болтовней и смехом. Фрэнк Эштон всегда очень ценил политические таланты Тэргуда, да и лично он ему нравился. В своих мемуарах он беспощадно разоблачил предательство Тэргуда в 1930 году, но, рисуя его портрет в ряду других выдающихся политических деятелей, он отметил обаяние и энергию Красного Теда и высказал сожаление, что Тэргуд не стал тем, чем мог бы стать.
Тэргуд уехал, пообещав снова навестить старого друга, когда опять попадет в Мельбурн, а Эштона толпою обступили воспоминания — яркие воспоминания о лучших делах его жизни, которые обычно подавляла тяжесть раскаяния и разочарования. Он вдруг в полной мере ощутил, как одинока его старость. Он сам хотел этого одиночества; а ведь он — человек и нуждается в общении с людьми, ему нужны друзья, много друзей. Месяцы, проведенные с Гарриет, притупили в нем чувство одиночества, но теперь оно вспыхнуло с новой силой.
С тех пор как он переехал сюда, обстановка для работы над мемуарами была самая благоприятная, но зрение и силы изменяли ему, дело подвигалось медленно и не приносило удовлетворения. Перечитывая написанное за восемь лет, он убедился, что рукопись год от году становится все более отрывочной и неясной, а последние главы показались ему совсем плохими. Перед отъездом из Сиднея он, не завершив своих воспоминаний, перешел к историческим зарисовкам, посвященным главным образом политической борьбе папства с королевской властью в средние века и эпоху Возрождения. Эта тема привлекала его еще в юности, в пору, когда он учился в школе для рабочих, и он возвращался к ней, когда — что бывало нередко — собственные воспоминания начинали ему казаться незначительными и скучными.
К «странной войне» он относился с отвращением, хотя и с интересом. Он жадно читал утренние и вечерние газеты. Крокодиловы слезы, проливаемые прессой по поводу страданий «храброй маленькой Финляндии», вызывали у него омерзение. Кто же не знает, что Финляндия Маннергейма — лишь плацдарм Германии или Англии, а то и обеих вместе для нападения на Россию. Русские явно решили устранить угрозу, которую представляла для Ленинграда линия Маннергейма. Как видно, выводы относительно Финляндии, изложенные им в «Красной Европе», оказались правильными, и русские отлично понимали положение.
Время от времени Фрэнк Эштон возвращался к мысли о том, как в конце концов странно, что жизнь соединила его с Гарриет. Она нежно и заботливо ухаживала за ним. Казалось, она счастлива. Они редко говорили о прошлом, и если речь нечаянно заходила об этом, они, словно по молчаливому согласию, заговаривали о другом. Гарриет говорила своей сестре, мужу сестры и всем, кто об этом спрашивал, что Фрэнк Эштон снимает у нее комнату, и это была правда — он платил за квартиру и стол.
