Джонатан Коу - Какое надувательство!
2
Казалось, до участка я добирался автобусом целое утро. У Фионы, по крайней мере, такой проблемы не будет: перед выходом я заказал ей такси-малолитражку. Помимо прочего, я тем самым словно дал взятку собственной совести: когда я уходил, Фиона выглядела такой беззащитной — надела лучший костюм, который носила на работу; так люди поступают, когда их охватывает странное ощущение пристойности — если уж идут на верную смерть, то, по крайней мере, должны выглядеть как полагается. (Но, думаю, это им и сил придает.) Если б я поехал с нею, ничего бы не изменилось. Так я успокаивал себя, пока автобус рывками и толчками одышливо продвигался по Лондону, влача меня все ближе к новой фазе тайны, от которой я, сказать по правде, все больше начинал отстраняться. Хорошее такое чувство, это отстранение — после всех этих лет недоумения и терзаний мне было легче. Я даже не думал, что все это пройдет, не успеет закончиться утро.
Дежурный сержант продержал меня лишь несколько минут, затем провел в ярко освещенную, но грязноватую камеру в цокольном этаже участка. Финдлей сидел выпрямившись на скамье: на плечи наброшен плащ, седые волосы в резком свете единственного окошка под потолком нимбом стояли над головой.
— Майкл, — произнес он, пожимая мне руку. — Вы оказали мне честь. Мне остается лишь желать, чтобы нашей второй встрече не суждено было состояться среди подобной грязи и убожества. Вина за это, я боюсь, целиком лежит на мне.
— Целиком?
— Ну, вероятно, вы способны догадаться, что именно привело меня сюда.
— У меня есть… скажем так, подозрение.
— Разумеется, Майкл. С вашей проницательностью, вашей интуицией. Вы же понимаете, каким недугам подвержены старики — когда решимость ослабевает, а желания — увы — остаются сильны. Также сильны, как и прежде. — Он вздохнул. — Мне кажется, в нашу последнюю встречу я упоминал… об условном осуждении?
Я неуверенно кивнул. Честно говоря, я потерял ход его мысли.
— Так вот, я его нарушил. Такова прискорбная суть дела, и винить за это я могу только себя.
Стало немного проясняться.
— Вы имеете в виду ваше условное наказание?
— Именно. Меня вновь своими требованиями приперло к стене мое безрассудное либидо. Вновь сила плоти возобладала над силой духа…
— Так, значит, не вы вломились в дом мистера Макгэнни пару ночей назад?
Он вскинул голову и зашипел на меня, бросив предостерегающий взгляд на дверь.
— Ради всего святого, Майкл. Вы что — хотите усугубить мое положение? — И продолжил шепотом: — Зачем, по-вашему, я вас сюда вызвал, если не для того, чтобы именно это и обсудить?
Я сел на скамью с ним рядом и стал дожидаться объяснений. Через некоторое время я понял, что он обиженно дуется.
— Простите меня, — подтолкнул его я.
— Помимо всего прочего, — сказал Финдлей, — вы подвергаете сомнению мою профессиональную компетентность, если считаете мети неспособным выполнить настолько рядовое маленькое задание и не попасться. Я проскользнул в этот дом, Майкл, и выскользнул из него с грацией дикой кошки. Сам великий Рэффлз[97] снял бы шляпу и ахнул от зависти.
— Так что пошло не так?
— Простая потеря контроля, Майкл. Нехватка силы воли, и ничего кроме. Вчера весь день я провел за изучением позаимствованных документов — повторяю, прихваченных взаймы, ибо я свято чту чужую собственность, — и к вечеру был в достаточной мере удовлетворен: бумаги предоставляли мне все необходимое, чтобы выковать недостающие звенья в цепи этого крайне трудного расследования.
Вообразите мое возбуждение, Майкл. Вообразите, какой приток адреналина ощутил я в своей кровеносной системе, какой поток гордости и восторга пронесся по моим древним венам. Неожиданно я ощутил себя молодым тридцатилетним человеком.
— И что?
— Естественно, я отправился на поиски такого человека. Все пабы уже были закрыты, но в нескольких кварталах от моей квартиры имеется общественное удобство, благодаря нехарактерно просвещенному решению деятелей нашего муниципального совета предоставляющее всем страждущим возможность облегчения во всех его видах и во все часы дня и ночи. Я всеми силами старался держаться подальше от этого места несколько недель — с тех самых пор, как меня силком поставили перед судьей и сообщили, что еще одна подобная промашка и я окажусь за решеткой: всего на пару месяцев, сказал судья, но кто знает, как подействует даже краткое заточение на конституцию такого хрупкого и слабосердого реликта, как я. Тем не менее прошлой ночью величие закона казалось не столь ужасающим, и я поймал себя на том, что не в силах сопротивляться влечению к этой клоаке восхитительного беззакония. Я пробыл там лишь несколько секунд, когда из одной кабинки вынырнул мужчина (мужчина! что я говорю! — видение, Майкл, ожившая фантазия перфекциониста: воплощенный Адонис в лётной куртке и небесно-голубых джинсах)… — Финдлей покачал головой: казалось, в мыслях его сошлись в единоборстве восторг и сожаление. — Что там говорить: он ускорил для меня развязку. И наоборот.
— Наоборот?
— Именно. Я поспешно развязал ему галстук, шнурки, расстегнул рубашку и принялся за брюки. Не стану расстраивать ваших чувств самца-производителя, Майкл, подробным — пошаговым, я бы выразился — отчетом о воспоследовавших обоюдных любезностях. Попрошу лишь вообразить мой шок, мое негодование, ощущение того, что меня предали, когда он внезапно представился старшим офицером — никак не меньше — уголовной полиции метрополии, защелкнул на мне наручники и свистнул своему сообщнику, поджидавшему за дверью. Все произошло слишком внезапно. — Финдлей склонил голову; мы оба молчали. Я старательно подбирал слова утешения, но они не приходили; и когда Финдлей наконец заговорил, в голосе его зазвучала новая горечь. — Понимаете, я не переношу лицемерия этих людей. Той лжи, которую они твердят самим себе и окружающему миру. Этот маленький говнюк получал такое же удовольствие, как и я.
— Откуда вы знаете?
— Я вас умоляю, Майкл, — негодующе глянул на меня Финдлей. — Либо это, либо последние десять минут нашей встречи я держал в зубах его полицейскую дубинку. Не отказывайте мне в способности верно оценивать ситуацию.
Пристыженный, я умолк на секунду-другую, а затем спросил:
— И что произошло потом?
— Меня сопроводили сюда и теперь, похоже, продержат здесь еще день или два. Потому мне и хотелось увидеться с вами как можно скорее.
В коридоре послышались шаги. Финдлей переждал, пока они удалятся, и заговорщицки склонился ко мне.
— Я совершил несколько поразительных открытий, — тихо произнес он. — Вы будете довольны, когда узнаете — хотя, вероятно, вас это и не удивит, если вам вообще известна частота моих успехов в подобных делах, — что моя догадка оказалась верна.
— Догадка о чем именно?
— Сосредоточьтесь, Майкл, на нашей беседе во время последней встречи. Насколько мне помнится, в какой-то момент вы высказали утверждение в том смысле, что оказались во всей этой истории „случайно“, а я осмелился предположить, что здесь все немного сложнее. И оказался прав. — Он сделал внушительную паузу. — Вы были избраны.
— Избран? Кем?
— Табитой Уиншоу, разумеется. Теперь слушайте внимательно. Ханрахан даст вам запасные ключи от моей квартиры, и все значимые бумаги вы найдете в верхнем ящике моего стола. Ко мне на квартиру вы должны отправиться как можно быстрее и хорошенько эти бумаги изучить. Первое, что вы найдете, — письмо Табиты в „Павлин-пресс“, датированное двадцать первым мая тысяча девятьсот восемьдесят второго года, где впервые выдвигается предложение написать книгу о ее семействе. И сразу же возникает вопрос: как она вообще узнала о существовании этого издательства?
Ответ на этот вопрос оказался довольно прост и не потребовал ничего хитроумнее изысканий в пестрой истории предпринимательской карьеры Макгэнни. Я обнаружил документы, предполагающие, что за последние тридцать лет при его участии было создано не менее семнадцати компаний. Большинство из них прошло через процедуру банкротства, а некоторые стали предметом уголовных разбирательств, связанных с налогообложением. Макгэнни управлял ночными клубами, фармацевтическими корпорациями, службами знакомств, страховыми конторами, курсами заочного обучения и в конце концов объявил себя литературным агентом; вне всякого сомнения, именно это и подтолкнуло его к мысли основать „Павлин-пресс“. Макгэнни понял, что существует целый класс людей из числа самых наивных и беззащитных членов общества, которые так и просят, чтобы их облапошили, и люди эти — начинающие, но бесталанные авторы. Судя по всему, одним из предприятий Макгэнни в середине семидесятых годов была сеть залов для лотереи бинго; сеть эта попала на карандаш к властям Йоркшира, а равно и других мест. И взялся защищать его в том деле не кто иной, как наш старый знакомец Гордоног — поверенный самой Табиты Уиншоу; он и продолжал вести юридические дела Макгэнни до самой своей безвременной кончины — насколько мне удалось выяснить, в 1984 году. Вот и наше недостающее звено: Табита обращается к Гордоногу и просит его найти подходящего издателя, и кудесник Праудфуд предоставляет ей такого человека.
