Ольга Карпович - Семейная тайна
Но старик опустил ему легкую, почти невесомую руку на плечо, как бы прося замолчать, и обратился к – Софье:
– Как же так вышло-то, а? – Он качал всклокоченной седой головой не с осуждением, а словно с недоумением: что же это такое творят люди со своей и чужой жизнью. – Грех ведь это, великий грех, смертный…
– А, Софья? Как это так вышло? – усмехаясь больной, вымученной улыбкой, переспросил Кирилл. – Ну, давай, скажи правду, хоть раз в жизни. Отвечай, ты что же, действительно никогда меня не любила? Вышла замуж назло, да? Потому что Андрей тебя отверг? И все эти годы терпела меня? И только ждала удобного случая, когда твой возлюбленный наконец обратит на тебя внимание?
– Нет, – отчаянно, сквозь всхлип, закричала Софья. – Все не так, все было не так! Я правда любила тебя. И люблю… И Андрея, наверно, тоже… Я не знаю, не знаю, я запуталась. Я знаю, что мы поступали ужасно, бесчестно. Я… Поверь мне, Кирилл, меня жизнь достаточно наказала за то, что я сделала.
– И как же она тебя наказала? – скептически отозвался Кирилл. – Я смотрю, ты прямо-таки терпишь невыносимые муки: ноги промочила и переночевала одну ночь в лесу.
– Я… – начала Софья и вдруг вскинула голову и окликнула: – Андрей! Послушай! Ты тоже должен это знать. Я… я лгала вам обоим, простите меня, если сможете. А я себя не прощу никогда. Год назад… Ты помнишь, Андрей, ты сказал мне тогда, что мы должны расстаться, потому что ты не хочешь больше обманывать Кирилла?
– Честным, значит, хотел опять стать? – обернулся к Андрею Кирилл. – Поздновато спохватился!
– Подожди! – перебила его Софья.
Андрей напряженно смотрел на нее.
– Я помню… Что? Что тогда произошло?
Софья помедлила, отчего-то посмотрела на старика, и тот, глядя на нее ласково и терпеливо, кивнул: мол, продолжай, облегчи душу, никто тебя не тронет.
– Я была беременна тогда, – едва слышно произнесла Софья. – Я… Я так хотела этого ребенка… Девочку – маленькую, теплую, беззащитную. Я бы так любила ее, я бы все свое тепло, всю нежность ей – отдала!
Сбившись, она опустилась на торчавший из земли пень и заплакала.
– Что ты сделала? – подскочил к ней Андрей. – Ну, говори же! Отвечай!
– Не-ет, – прошептал Кирилл, расширенными глазами глядя на Софью. – Ты врешь! Не может этого быть.
– Ты убила его? Убила моего ребенка? – ахнул – Андрей.
– Твоего? – она подняла на него залитое слезами лицо. – Или ребенка Кирилла? Я не знала, чей он, знала только, что это мой ребенок – мой, понимаешь? Кровь от моей крови… И я убила его, потому что не знала, как мне жить дальше. Потому что все чудовищно запуталось. Я пошла в больницу, и его там выскребли из меня! Выскребли моего… – она с истерическим стоном вдохнула воздух, – моего ребенка… мою девочку… Я так хотела… Господи, господи, зачем я сделала это? Лучше бы я себя убила, а не ее.
Закрыв лицо руками, она принялась раскачиваться из стороны в сторону.
– Ты должна была сказать мне, – заговорил вдруг Андрей. – Это могло бы все изменить. Я бы не стал ждать дальше… Мы бы вместе признались Кириллу. Я бы заставил тебя, если бы ты не захотела…
– Ты бросил меня, разве не помнишь? – обвиняюще выкрикнула ему Софья. – Решил опять поиграть в благородство! Тебе всегда было наплевать на мои чувства, лишь бы выглядеть в собственных глазах чистеньким. Ты и тогда, семь лет назад, отдал меня ему, даже не спросив, чего хочу я…
– Отойди! – Кирилл оттолкнул Андрея плечом и присел на корточки рядом с Софьей. – Бедная моя девочка! – он дотронулся ладонью до ее щеки. – Почему же ты не пришла ко мне, не рассказала все, как есть? Я бы простил тебя… Я бы вырастил этого ребенка, как своего, даже если бы он как две капли воды был бы похож на Андрея. Я бы никогда тебя не упрекнул!
– Ты так в этом уверен? – покачала головой Софья. – Ох, Кирилл, ты же сам знаешь: ты бы каждый день вглядывался в него, стараясь разгадать, твой он или чужой. Ты бы возненавидел этого ребенка, потому что он постоянно напоминал бы тебе о моей неверности. Я знаю тебя, знаю… Я не могла прийти со своей беременностью ни к одному из вас. Единственное, о чем я сейчас жалею, что у меня не хватило решимости уйти, просто уехать куда-нибудь и жить там вдвоем с моей девочкой. Без вас обоих. А теперь уже ничего не поправить… Она приходит ко мне каждую ночь, зовет меня: «Мама! Мама!», а я боюсь ей ответить, протянуть руки. Что мне сказать ей? Что я убила ее? Убила свое нерожденное дитя?
– Ты с ума сходишь, – исступленно выговорил Андрей. – Зачем ты так себя мучаешь? Себя и нас…
Старик взирал на Софью сурово, но не жестоко.
– Убийство нерожденного ребенка – тяжкий грех, – покачал головой он. – Ведь дитя – это дар Божий, и всякое посягательство на его жизнь преступно.
– Я знаю, знаю, – всхлипывала Софья. – Это сидит во мне. Гложет меня изнутри. Дедушка, я вижу, вы человек верующий, воцерковленный. Научите вы меня: как мне быть теперь? Может, если я в церковь пойду, покаюсь, мне и легче станет…
– Права ты, Софьюшка, – кивнул старик. – Верю я в Господа нашего и милостью, им данной, служу игуменом здешнего монастыря. Отец Михаил зовут меня. Грех твой тяжелый, но я вижу, что раскаяние твое искренне и буду просить Господа помиловать тебя.
– Спасибо, отче, – прошептала Софья.
Андрей и Кирилл стояли, понурившись.
– Ох, ребятушки, все трое вы изрядно друг друга помучили, – сокрушенно проговорил старик. – Что же сотворили вы с жизнью своей, болезные? Ох, горе-то горькое…
– Пойдемте! Пойдемте скорее отсюда! – вцепившись в его костлявую руку, горячо заговорила Софья. – Я не могу больше здесь… Вы обещали нас вывести…
– Подождите! – твердо сказал Кирилл. – Если уж каяться, то до конца. Мне тоже нужно кое-что сказать вам обоим.
Софья испуганно обернулась к нему.
Андрей напряженно вглядывался в лицо друга.
Старик смотрел на Кирилла пристально и кивал, словно поощряя сказать всю правду.
Кирилл потоптался на месте, глядя в раскисшую под ногами землю, нервно нацепил на нос очки – одно стекло выпало, и сквозь пустое кольцо оправы растерянно моргал золотисто-карий глаз.
Он решительно тряхнул головой:
– Тяжело это говорить… Но ничего не поделаешь, видно, день сегодня такой, когда все счеты подводятся, – он поднял глаза на застывших напротив Софью и Андрея, подбородок его дернулся болезненно. – Я ведь давно про вас знал, около года. Сначала думал, вы одумаетесь, закончите все это. Или признаетесь – и тогда уже решим, как жить-то нам дальше. А вы молчали… И я молчал. Мужества у меня было не больше, чем у вас. Я не знал, что мне делать: отпустить вас, проклясть, избить… И не понимал, что мне делать с собой. Кто я – мученик, безвинно преданный друг и муж? Или ваш палач, губитель вашей любви? Я измучился страшно, спать по ночам перестал, все думал, как с этим справиться. И придумал, наконец… – горло его несколько раз сухо дернулось, как от беззвучного бесслезного всхлипа.
