Альберто Моравиа - Скука
Мы молча шли среди спутанной скользкой травы. Тучи над нашими головами, низкие и набухшие, как беременный живот, словно расслоились на куски тумана. Теплый влажный воздух был полон непрекращающегося жужжания. Я смотрел на бедра Чечилии, которые, как машина, постепенно входящая в свой нормальный ритм, по мере приближения к лесу двигались все сильнее и ритмичнее, и думал, что между этими движениями и теми, что она будет делать, лежа на спине, не было, в сущности, никакой разницы: Чечилия всегда была готова к сексуальному сношению, точно так, как всегда готова к работе машина, хорошо заправленная горючим. Должно быть, она почувствовала мой взгляд, потому что неожиданно обернулась и спросила:
— Что с тобой? Почему ты молчишь?
— Я слишком сильно тебя хочу, чтобы говорить.
— Ты всегда меня хочешь?
— А тебе это неприятно?
— Нет, я просто спрашиваю.
Мы прошли еще немного, потом среди густой луговой травы начал попадаться редкий высокий подлесок, первые деревья поднялись на неровной почве — сначала отдельные, далеко разбросанные, потом их стало больше. Еще несколько шагов, и вот между двух холмов маленькая ложбинка, поросшая деревьями и кустами, скрывающими неровности почвы. Я поискал взглядом, где можно лечь, и мне показалось, что я нашел — ровная поросшая мхом поляна, окруженная высоким папоротником и густыми зарослями дрока. Я уже собрался показать ее Чечилии, как вдруг она обернулась и рассеянно сказала:
— Да, я забыла тебе сказать — сегодня мы не можем заниматься любовью.
У меня было такое чувство, будто я угодил ногой в капкан.
— Почему? — спросил я.
— Я нездорова.
— Неправда!
Ничего не ответив, она своим сильным, медленным шагом прошла вперед, миновала заросли папоротника и дрока, поднялась на маленький округлый пригорок, повернулась ко мне, наклонилась и, взявшись обеими руками за подол, приподняла его до пояса. Показались стройные, схваченные шелком бедра, а внизу живота, там, где обычно за прозрачной тканью слипов просвечивало темное пятно лобка, виднелась матовая белизна ватного тампона.
— Теперь веришь?
Я ответил в ярости:
— Да, ты права, ты всегда и во всем права!
Она молча опустила юбку, потом спросила:
— Почему ты так говоришь? Ведь в другие дни я тебе никогда не отказываю!
Я чувствовал, что схожу с ума: оскорбленное желание как бы наложилось на ставшее уже почти манией убеждение в ее недоступности, и сегодняшняя неприятность предстала передо мной как одно из проявлений все той же бесконечно повторяющейся ситуации. Я сказал:
— Я так тебя хотел, а оттого, что ты пошла со мной и словно бы согласилась, желание стало еще сильнее. Почему ты не сказала мне сразу, что нездорова?
Равнодушно глядя на меня, она ответила тоном торговца, который взамен распроданного товара предлагает покупателю совсем другой, гораздо более дешевый:
— Но зато мы можем быть вместе целый день.
— Да, но я хотел с тобой спать!
— Спать будем в другой раз, может быть, завтра.
— Но я хотел сегодня, сейчас!
— Ты просто как ребенок.
Наступила пауза. Чечилия шла среди зарослей дрока, опустив глаза, как будто что-то искала. Потом наклонилась, сорвала травинку и зажала ее в зубах. Я в ярости воскликнул:
— Так вот почему ты предложила мне провести вместе целый день. Ты знала, что сегодня ты не можешь спать с Лучани.
— И Лучани хотел со мной спать, но я сказала ему то же, что и тебе.
— Да, но Лучани спал с тобой вчера, а я три дня назад.
— Лучани не спал со мной вчера: он, как и ты, спал со мной три дня назад.
Она продолжала идти впереди меня, сквозь заросли дрока, такая беззаботная, с травинкой в зубах. Я злобно спросил:
— А куда, собственно, ты идешь, что ты собираешься делать?
— Все, что тебе угодно.
— Ты знаешь, что мне угодно.
— Я тебе уже сказала, что это невозможно.
— А если это невозможно, то я не знаю, чем можно заняться еще.
— Хочешь, вернемся в город и сходим в кино?
— Нет.
— Хочешь, поедем к морю?
— Нет.
— Хочешь, поедем в Кастелли?
— Нет.
— Может быть, ты хочешь остаться здесь?
— Нет.
— Хочешь, уедем?
— Нет.
— Но что же ты тогда хочешь?
— Я уже сказал, что хочу спать с тобой.
— А я тоже тебе сказала, что сегодня это невозможно.
— Тогда пошли отсюда.
— И куда мы поедем?
— Не знаю, пошли.
Мы вернулись к машине, и на этот раз я шел впереди нее, хотя в отличие от Чечилии, которая как будто всегда знала, если не умом, то телом, куда она идет, я совершенно не понимал, куда иду.
Едва мы сели в машину, я сразу же рванул с места на большой скорости, не подождав даже, чтоб Чечилия как следует захлопнула дверцу. Я чувствовал, как растет во мне ярость, которую невозможно было утолить, как нельзя утолить огонь, который находит для себя все новую пищу. Именно ярость порождала преследующие меня навязчивые видения, словно, не сумев взять Чечилию, я был теперь обречен с тупым упорством искать и находить ее образ во всем, что имело с нею хотя бы отдаленное сходство. Так, скажем, вид некоторых полян, которые не сплошь заросли травой, напоминал мне о ее животе, округлые пригорки — о ее груди, в очертаниях некоторых лужаек мне виделся ее профиль. Если дорога начинала петлять между двумя округлыми холмами, мне виделись раздвинутые ноги Чечилии, лежащей на спине, и казалось, что между холмами проходит щель ее лона и машина бежит как раз к этой щели. Но после того как гигантская Чечилия, ставшая землей, поглотила и меня, и машину, и все окружающее, перспектива вдруг изменилась, вместо двух холмов появилось четыре, и не стало ни ног, ни лона — так, обычный пейзаж, и ничего больше. Вдобавок, как я уже говорил, я и сам не знал, куда ехал; мне казалось, что я пытаюсь догнать что-то такое, что, сколько ни старайся, не догонишь. Это что-то всегда оставалось впереди — то в той вот группе деревьев, то на том холме, то на той насыпи, то на том мосту, но, добравшись до деревьев, до холма, до насыпи, до моста, я видел, что там ничего нет, и должен был из последних сил устремляться в погоню за новой обманчивой целью. И все это время, несмотря на бредовое состояние, вызванное бессильной яростью, меня ни на минуту не покидало ясное и четкое ощущение, что Чечилия тут, рядом со мной, близкая и в то же время недоступная.
Не знаю, сколько времени я так ехал — без цели, наугад выбирая дорогу на развилках, то и дело возвращаясь назад, километры и километры, то вдоль моря, то среди леса — может быть, час. Внезапно на какой-то дороге посреди просторного поля, окаймленного рядами тополей, я резко остановился и повернулся к Чечилии:
