Иэн Макьюэн - Суббота
Воспользовавшись передышкой, Родни отходит к дверям подготовительной, присаживается, подносит к губам бутылочку воды. Эмили возится с инструментами на подносе, Джоан вытирает кровавую лужу на полу.
Джей отвлекается от разговора вполголоса со своей помощницей и говорит Пероуну:
— Ну, вроде все нормально.
Генри остается у изголовья. Все это время он слышал музыку, но только сейчас начинает к ней прислушиваться. С начала операции прошло не меньше часа, и Анджела Хьюитт уже дошла до финальной вариации, «Quodlibet» — шумной, веселой, даже агрессивной, с отзвуками крестьянских песен о жратве и бабах. Замирают последние мощные аккорды, на несколько секунд воцаряется тишина, а затем возвращается «Ария», совершенно та же, что вначале, и все же — после этой череды вариаций — иная: нежная, но теперь в ее звуках слышится покорность и печаль, и мелодия льется издалека, как будто из другого мира. Генри смотрит вниз, на обнаженный мозг Бакстера. Как легко убедить себя, что это для него знакомая территория, чуть ли не дом родной: невысокие холмы и складчатые долины, каждая — со своим названием и с известной функцией, и все знакомы ему, словно собственная квартира. Слева от срединной борозды уходит под череп двигательный отдел, а за ним, параллельно ему, — сенсорный. Их так легко повредить; и последствия будут ужасны и необратимы. Сколько времени тратит Генри на то, чтобы обогнуть эти участки — старательно и осторожно, как американец в большом городе избегает трущобных кварталов! Это рутинное знание, эти обыденные процедуры заставляют его закрывать глаза на свое великое невежество. Наука движется вперед, но никто еще не объяснил, каким образом килограммовая блямба мокрого мяса, надежно запертая в черепе, кодирует информацию, как хранит в себе опыт, воспоминания, желания и сны. Генри не сомневается: рано или поздно — хотя, наверное, не при его жизни — тайна мозга будет раскрыта. Так же как разгаданы цифровые коды воспроизведения жизни в ДНК. Но и тогда чудо останется чудом: никакие цифры не объяснят, как способно скопище нервных клеток создать чудесный внутренний кинотеатр, яркую иллюзию реальности, вращающуюся вокруг другой иллюзии — призрачного «я». Можно ли объяснить, как материя становится сознанием? Генри не в силах представить даже мало-мальски удовлетворительного ответа, но знает: однажды эта тайна раскроется — через десятки, может быть, сотни лет, если только останутся на земле ученые и научные институты. Путешествие уже начато, в лабораториях не так далеко от этой операционной кипит работа, и однажды трудный путь завершится. В этом Генри не сомневается. В сущности, это единственная его вера. В подобном взгляде на жизнь есть величие.
Никто в операционной, кроме него, не знает о безнадежном состоянии этого мозга. Двигательный отдел, на который смотрит Пероун, уже поврежден болезнью, скорее всего — дегенеративными процессами в хвостатом ядре и путамене, глубоко в центре мозга. Генри трогает пальцем кору головного мозга Бакстера. Иногда ему случается щупать мозг в начале операции по удалению опухоли, проверяя ее консистенцию. Чудесная сказка, такая понятная, такая человечная — исцеление прикосновением. Если бы возможно было исцелить мозг Бакстера, дотронувшись до него пальцем, он бы это сделал. Но пределы его искусства — сегодняшней нейрохирургии — четки и ограничены: Пероун и его коллеги умеют лишь блистательно латать дыры, работа с таинственными мозговыми кодами им недоступна.
Прошло несколько минут, но обреченный мозг Бакстера в безжалостном свете операционной остается чистым. Кровотечение из паутинной оболочки не возобновляется.
Пероун кивает Родни.
— Нормально. Зашивай.
Он доволен стажером и хочет его утешить, поэтому позволяет взять инициативу на себя. Родни зашивает мозговые оболочки пурпурной нитью — викрил 3-о — и устанавливает экстрадуральный дренаж. Затем ставит на место вырезанную кость и два осколка. Просверлив в черепе нужное число отверстий, устанавливает титановые скобы. Теперь эта часть черепа Бакстера напоминает то ли свежий асфальт, уложенный безумным катком, то ли разбитую и неумело склеенную голову фарфоровой куклы. Родни устанавливает субгалеальный дренаж, затем закрепляет кожу скальпа зажимами и начинает зашивать ее викрилом 2-о. Пероун просит Гиту поставить «Адажио для струнных» Барбера. В последние годы его до тошноты заиграли по радио — и все же Генри иногда любит послушать его на заключительных стадиях операции. Эта медлительная, раздумчивая музыка как нельзя лучше отвечает атмосфере тяжелого труда, подходящего к концу.
Родни обильно смазывает шов и участок вокруг него хлоргексадином и накладывает небольшую повязку. Здесь Генри перехватывает инициативу — перевязывать он предпочитает сам. Он снимает зажимы один за другим. Затем укладывает вдоль раны три больших марлевых тампона. Две длинные полоски марли оборачивает вокруг головы. Приподняв голову Бакстера и прижав ее к своему животу, придерживая левой рукой все пять отрезков марли, правой он начинает обматывать вокруг головы Бакстера длинный креповый бинт. Это трудно — и физически, и технически: нужно обходить два дренажа, да еще следить за тем, чтобы не уронить голову. Наконец повязка наложена и надежно закреплена. Все, кто есть в операционной, сходятся к Бакстеру — на этой стадии личность пациента возрождается, маленький участок насильственно вскрытого мозга вновь обретает хозяина. Снятие со стола означает возвращение к жизни; Пероун видел эту процедуру уже сотни раз, и все равно сейчас она вызывает у него странную ассоциацию с любовными ласками. Эмили и Джоан осторожно снимают обернутые вокруг груди и ног Бакстера асептические ткани; Родни, стоя рядом, следит за тем, чтобы они не задели ни одну из трубок, повязок и дренажей. Гита снимает ленту, которой заклеены глаза пациента. Джей снимает с ног Бакстера одеяло с подогревом. Генри в конце стола все еще баюкает в руках его голову. Беспомощное тело в длинной больничной рубахе кажется очень маленьким. Задумчивое и грустное пение струнных, кажется, обращено сейчас к одному Бакстеру. Джоан накрывает его одеялом. Осторожно, стараясь не задеть экстрадуральный и субгалеальный дренажи, врачи переворачивают Бакстера на спину. Родни кладет на стол подушку в виде подковы, и Генри укладывает на нее голову Бакстера.
— Хочешь продержать его ночь на седативах? — спрашивает Джей.
— Нет, — отвечает Генри. — Пусть проснется.
Анестезиолог прекращает подачу снотворного: теперь Бакстер вновь начнет дышать самостоятельно. Чтобы проследить за переходом, Стросс накрывает ладонью маленький черный мешочек-резервуар, через который должно проходить дыхание Бакстера. Собственному прикосновению Джей доверяет больше, чем сложной электронике анестезийного аппарата. Пероун стягивает латексные перчатки и — это уже стало ритуалом — точным броском отправляет их через всю операционную в мусорное ведро. Попал — хороший знак.
