Иэн Бэнкс - Шаги по стеклу
— В таком случае, воин, у тебя нет души. Описав вокруг него полукруг, она устремилась назад, к черной стене подземелья.
— Пора возвращаться, — сказала она. — Если захочешь, расспроси сенешаля. Он разгневается, но тебя не накажет, а меня попросту не может наказать. Спроси, спроси, — каркала ворона, приближаясь к основанию Замка Дверей, Замка Наследия, — задай ему любой вопрос. Он подтвердит, что почти никому не удается бежать, почти все заканчивают свой путь здесь или же совершают самоубийство, но это удел смельчаков, подлинных носителей цивилизации.
Они добрались до двери, которая так и оставалась приоткрытой. Красная ворона зависла с краю, а Квисс прошел мимо колонн, столбов и спящих людей. Поравнявшись с укутанным в шкуры стариком, застывшим на табурете, он замедлил шаг и повернулся к красной вороне:
— Можно кое о чем попросить?
— Предварительный просмотр — пожалуйста, — согласилась красная ворона. — Вон есть пустое...
— Нет-нет, — перебил Квисс и кивком указал на изможденного старика в звериных шкурах, чья голова была просунута сквозь стеклянный потолок. — Мне просто любопытно, можешь ли ты рассказать хоть что-нибудь вот, к примеру, о нем? Как его зовут? Давно ли он тут обретается?
— Что? — переспросила красная ворона, которая слегка смутилась и даже расстроилась (Квисс ничем не выдал своего торжества). — Об этом, говоришь? — Она подлетела поближе. — А-а, этот здесь давным-давно. — Ее голос обрел прежнюю уверенность. — Как же его зовут?.. Годо... Горио... Геррут... что-то в этом роде. Понимаешь, записи ведутся довольно-таки небрежно. Странный субъект... послушай, а ты не хочешь испытать это на себе? Могу показать где...
— Не хочу, — твердо произнес Квисс ей в ответ и, печатая шаг, направился к выходу. — Меня это не привлекает. Пойдем-ка отсюда.
Он так и сделал — обратился с расспросами к сенешалю, который среди кухонного лязга и грохота подтвердил почти все, о чем вещала красная ворона.
— Ну и что дальше? — Сенешаль пришел в раздражение. — Ты увидел свою вероятную Судьбу — и что из этого? Что прикажешь делать? Будь доволен, что не поддался на предложение красной вороны; стоит только ввязаться — обратно по собственной воле не выберешься, слишком заманчиво. Если кто-нибудь не явится тебя вызволить, так и останешься там по капле впитывать всевозможные человеческие радости. А когда у тебя начнет подводить живот, будет уже поздно. Вылезешь за пропитанием — и это покажется лишь бесцветным сном по сравнению с тем, чего ты лишился. Птица только этого и добивалась. Она хотела подвести тебя к незанятой дыре в потолке — и бросить. И забудь, что она там болтала про свободу воли. Отверстия дают полный контроль над умами. Все можно изменить. Каждый ум — это отдельная вселенная. Ни в чем нельзя быть уверенным. Больше мне нечего сказать. Если хочешь получить официальный допуск туда, где только что побывал самовольно, напиши заявление и подай его мне, как положено. А теперь сделай милость, оставь меня. — Сенешаль нахмурился и двинулся к себе в кабинет, вверх по шатким деревянным ступеням, прочь от нескончаемого хаоса кухни.
Квисс вернулся в игровой зал. Слабые от старости ноги еле несли его тело.
Аджайи не услышала от него ни слова.
Он стоял у перил балкона.
Да, красная ворона была права. Она сама не знала, не могла с уверенностью утверждать, могла только догадываться, сколь страшен удел спящих, если соблазняла его испытать на себе их участь, чтобы бросить его там, а самой улететь, но она была права — она верно предсказала, как подействует на него это откровение.
Вот уже сто дней и ночей все мысли Квисса — и, что еще важнее, все его сны — были заняты воспоминаниями об этом низком бесконечном подземелье. Его охватила безысходная, черная тоска, она тяготила его непосильным бременем. Он ощущал себя закованным в доспехи воином, которого поглощают зыбучие пески...
Он все время думал про это необъятное пространство, про плен бесконечности. Столько людей, столько несбывшихся надежд, проигранных партий, отринутых мечтаний; и этот замок — единственный островок искаженных случайностей в застывшем океане утраченных возможностей.
Обманчиво-яркий образ, который он лелеял в былые дни, — коричневые руки, синее небо, прорезанное одной-единственной сверкающей линией, — теперь обернулся сущим мучением, не давал покоя даже во сне. Это глубокое, темное, бесшумное и многоголосое подземелье уже захватило его рассудок. Безграничное пространство, бездонное отчаяние.
Его решимость, его надежды — некогда такие яростные, могущественные, неукротимые и манящие — со скрипом остановились, покрылись ржавчиной, попали в рабство.
Это все замок. Так он действует и на себя самого, и на тех, кто внутри. Изнашивает, мало-помалу стирает в порошок и одновременно разъедает, подтачивает и парализует, словно смесь воды и песка, попавшая в гигантский двигатель. Сейчас он особенно остро это ощутил. Он почувствовал себя ненужным, как песчинка.
Глядя вниз на раздробленные, покрытые снегом сланцевые обломки, он качнулся с пятки на носок и не смог унять дрожь. Чтобы не тряслась челюсть, пришлось стиснуть зубы. Его чуть не сбил с ног порыв ветра. «Холодный, как ледник», — подумал он и мрачно улыбнулся. Медленно текущий ледник. Достойный образ, такой не стыдно унести с собой в могилу, сказал он про себя и опять вспомнил комнату, где струилось стекло. Это было последней каплей после откровений красной вороны. Вот что на самом-то деле толкнуло его сюда, вот почему он теперь стоял здесь.
Это была одна из комнат, на которую он набрел именно в тот день, совершая одну из своих нечастых вылазок. Он отправился просто побродить, но, как всегда, заблудился, а потом оказался в каком-то помещении с толстыми стенами, где гулял ветер, наметая под окнами сугробы на стеклянном полу.
В оконных проемах еще сохранились остатки металлических переплетов; он это заметил, когда хотел выглянуть наружу, чтобы сориентироваться по виду из окна (если его не подводило чувство ориентации, там должны были виднеться сланцевые копи, да только в последнее время это чувство удручающе часто стало его подводить).
От проемов стекала какая-то прозрачная смола; стекла уцелели только в нижней части, у основания каждого шестиугольника, образованного металлическим переплетом. Стекло под ногами было совсем темным. Он выглянул из амбразуры и прищурился от холодного, сильного, злого ветра, который завывал, исподтишка проникая в эту глубокую щель. Пол едва заметно поднимался в направлении окна. В простенках под окнами застыли прозрачные, словно обледенелые потеки. Квисс кряхтя наклонился, чтобы разглядеть их поближе, затем присел на колени (под тонким слоем стекла был выложен сланец). Сперва он осторожно дотронулся до прозрачной лужицы, которая еще не успела застыть в оконном проеме, а затем провел пальцем сверху вниз по уцелевшему стеклу, потом по засохшей струйке на стене и дальше по полу — но изъяна, трещины или стыка так и не нащупал.
