Михаил Веллер - Легенды Невского проспекта (сборник рассказов)
Тут медики просто подыхают от хохота. Они хватаются за перила, перегибаются пополам, прижимают животы и стонут без сил. Потом, взрываясь приступами идиотского непроизвольного смеха, накладывают ему шину и тащат лечить дальше.
По дороге рассказали шоферу и чуть не въехали в столб. А уж в приемном был просто праздник души, просили повторить на бис.
Сотрясение небольшое оказалось, но уж в гипсе он походил.
Падение с высоты
Девочке было семнадцать лет, и у нее первая любовь. А кругом весна, все трепещет, цветет и распускается. Белые ночи: крылья мостов и романтические мечты и клятвы.
А он, как водится, подлец. Он ее обманывает, он ее бросает.
Столкновение неземного чувства с низменной реальностью вообще болезненно. Цветок сорван, крылья поломаны, идеал поруган. Где же обещанное счастье: жить незачем.
И следуя стезей своей великой трагической любви, это бедное юное создание решает покончить счеты с проклятой жизнью. Обычная, к прискорбию, история.
Но технические детали всегда связаны с неудобствами в проработке. Стреляться нечем, ядов нет, резать вены неприятно и спасти могут, вешаться неэстетично — мерзкое это зрелище.
И вот, когда дома никого нет, она одевается как при первом свидании, выпивает бокал вина, оставляет предсмертную записку, и — распахивает окно…
И, прижимая к груди его фотографию, бросается вниз.
Шестой этаж!
Там внизу бабушка в булочную за хлебцем шла. Так она даже охнуть не успела. Перелом шейных позвонков. Голова буквально меж ребер всунулась, как у черепахи. Сходила за хлебцем.
Под ноги смотрела, вот и дошаркалась. Как эта сторона улицы перестала быть наиболее опасна при артобстреле, так она сверху напасти и не ждала. Ветеран блокады.
А девица с бабушки свалилась на газон. Всех повреждений — перелом ключицы. Даже сотрясения не получила — организм молодой, упругий. Своими ногами в скорую села.
Вот такой закон природы: влюбляются одни, а отдуваются другие. Но надо ж смотреть, куда ты падаешь! Тут бутылку в форточку выкинут, и то вечно кому-нибудь по кумполу угодят, а то — шестьдесят кило в свободном полете; оружие возмездия. Романтики…
Шок
Пятый дивизион Ленинградской милиции был не самый боевой. Он специализировался по охране кладбищ и памятников. Покойники же, равно как и памятники им, народ в принципе спокойный и к бесчинствам не склонный. По пустякам не беспокоят, и взяток не дают. Поэтому милиционеры скучали.
Подхалтуривали слегка, конечно. Цветы с могил продавали, реже — могильные плиты в новое владение. И тихой их службе коллеги завидовали: вечная тишина, свежий воздух, от выпивки никто не отвлекает.
Особенно завидовали дежурящим на Пискаревском кладбище. Там один сержант очень хороший промысел сообразил. Вечером, после закрытия мемориала, идет он к скорбящей Матери-Родине, снимает сапоги, снимает штаны, берет сачок и лезет в фонтан перед ней. И тщательно тралит. А в тот фонтан интуристы весь день кидают на прощание монеты. Глупый обычай, но прибыльный. Ефрейтор на атасе стоит, рядовой горсти мелочи в мешочки пересыпает. Потом брат рядового, летчик на линии Ленинград — Хельсинки, летит с портфелем рассортированной валюты (экипажи-то не досматривают) и закупает на все колготки. Жена ефрейтора, продавщица, продает их мимо кассы. Прибыль поровну. Такой сквозной бригадный подряд. Быть сержанту генералом!
Процедура отработана. После ловли рядовой бежит за водкой, они в дежурке принимают, согреваются и скрупулезно считают в кучки: финмарки, бундесмарки, пятисотлировики и полудоллары. Выпьют, закурят, и считают. Очень были службой довольны.
Только сортира в дежурке не предусмотрено. А в общественный — ночью под дождиком — далеко и неохота. А тут сержанту в полночь приспичило по-большому.
Вышел он: темь глухая, дождь шуршит; зашагнул в какую-то могильную чашу, присел, полы шинели на голову — Господи, помоги мне удачно отбомбиться. Употребил по назначению газетку «На страже Родины» — а встать не может.
Он дергается, а его сзади с нечеловеческой силой тянут вниз. И тут где-то далеко за кладбищем часы бьют двенадцать ударов…
Заверещал несчастный от ужаса, заупирался — но нет ему ходу. Гнетет его к сырой земле потусторонняя воля. Осквернил святое место, оскорбил прах — и костлявой рукой влечет его к себе покойник. Ни вырваться, ни вздохнуть, и оглянуться нельзя — жутче смерти.
Через полчаса вылезли подчиненные: куда запропастился? Ни зги во мраке, и только собака скулит в кустах гибельным воем. Цыц ты! Скулит.
Подходят: это сержант сидит и скулит, глаза зажмурены, уши руками зажал — а полой шинели прочно наделся на сломанное острие могильной оградки за спиной.
Окликнули — скулит. Отцепили, подняли — скулит.
Привели в тепло, застегнули штаны — скулит. Влили в него водки — крякнул, и дальше скулит!
Сначала они, сообразив, что к чему, ржали до колик, потом испугались, потом надоело: хорош, мать твою, все! А он скулит.
Утром на смене доложили и вызвали скорую: сдали его психушникам. Пусть теперь им поскулит, полечится.
Как пелось тогда — «Наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не видна».
А не фарцуй на милостыню с кладбища, не гадь на могилы. Или по крайней мере не пей на службе. Пей, но в меру.
Все-таки у него, видно, совесть нечиста была.
Отравление
День выдался на редкость: то сосулька с крыши, то рука в станке, то подснежник, то ножевое, — у эвакуатора на Центре халат мокрый. И тут диспетчерша над карточкой затрудняется: звонят из Мельничных Ручьев, из яслей — что-то детям плохо…
Что плохо?
Похоже на отравление…
Что похоже?
Тошнота, бледность, боли в животе. И вообще плохо. Скорей.
Едем, едем! А что — вообще?
Да дышат плохо. Синеют…
И у скольких это?
Да почти все…
Сколько!!!
Всего — тридцать семь…
Массовое тяжелое отравление в яслях! Гоним все свободные машины. И штурмовиков, и педиатрию, и реанимацию — всем, похоже, хватит. А на тяжелые случаи у детей мы едем быстро, чай не допиваем и в карты не доигрываем — рысью и под сиреной: это тебе не старушка-хроник преставляется и не алкаш в дорожное вмазался.
Там все признаки интоксикации. Одни кричат, другие хрипят, рези в животе, цианоз. Тихий ужас! ясельники… Рвотное, промывание, сердце поддерживать, кислород искусственно. Трясем воспитательниц: как, когда, что ели, что пили? — Накормили манной кашей, уложили спать, тут и началось. Санэпидстанцию сюда! — воду на анализ, молоко на анализ, крупу на анализ, рвотные массы и кал на анализ: что за эпидемия кошмарная, что за бацилла, что за яд такой?
