Дина Рубина - Вот идeт мессия!..
И если можно было бы записать на некую умозрительную пленку словесный, смешанный с расхожей музычкой, гул, а затем расшифровать его, то обнаружилось бы очень скоро, что беседовали все эти, безусловно русскоязычные, гости, на каком-то неизвестном иностранном языке.
– «Анцис»… «Супердяк» по одной до упора и «Анцис». Комплект недоукомплектован…
– И дает чек «дахуй»,[14] а в комплекте «энерджестик», и вместо «пудэля» – два «гипперфука».
– Трансмедитация в пике… и тут мен с двумя «супердяками» в комплекте.
– Нет, в потенциале – двойной «Анцис», чистейший продукт без галлюциногенных добавок. «Энерджестик» плюс усиленные медитации – полное восстановление эрекции.
Да: все они, присутствующие здесь, несомненно, объединены были некоей общей идеей, делом жизни. Делом с большой буквы, за пределы жизни, возможно, и выходящим…
«А взор ее так много обеща-ает!..»
Не умолкая ни на минуту, играла музыка – задорный ансамблик из гитариста, скрипача, саксофониста и молоденькой певицы исполнял попеременно популярные израильские и советские песни. Что, как это ни странно, почти одно и то же. Поэтому переход от одной песни к другой ощущался органичным ее продолжением. (Да-да, старые сплетни: у Дунаевского, мол, то ли дядя, то ли двоюродный дедушка был кантором, и с детства затверженные мелодии псалмов и народных песен известный советский композитор орнаментировал и преобразил, обогатив тем самым сокровищницу советской культуры. Какие-нибудь братья Покрассы тоже ведь в детстве в хедер бегали. «Мы красные кавалеристы, и про нас…» Но это – к слову.)
Что же касается таких известных песен, как «Синенький скромный платочек» или «Только глянет над Москвою утро вешнее» – слова их давно переведены на иврит, и любой израильтянин будет страшно удивлен, если вы заявите на эти, знакомые ему с детства, мелодии первородные права.
Так что, музыка играла, певица пела, народ толпился и оживленно готовился пугать раввинов дикими криками «горько».
Однако молодые все не шли. Посреди зала, окруженная низким веревочным, на столбиках, ограждением, стояла готовая хупа – четыре высоких шеста с бархатным расшитым балдахином. Распорядитель и официанты время от времени знаками отгоняли публику от этого, столь уже здесь привычного сооружения.
Да что они – за диких нас держат? – возмущался кое-кто. – Что мы – на свадьбах здесь не бывали?
– Сюрприз! – объяснял распорядитель. – Вас ждет сюрприз!
Этот высокий представительный мужчина (тучное дамское туловище на длинных ногах бывшего спортсмена)… а, между прочим, ведь это Миша, да-да, Миша, в прошлом – актер Новочеркасского ТЮЗа, в славном настоящем – один из столпов таинственной организации распространителей продукта «Группенкайф».
Он прохаживался по залу, волоча за собой провод от микрофона, то переступая через него, то умело и ловко позмеивая провод по полу, как юная гимнастка в «упражнении с лентой». Торжественно приставал то к одной группе гостей, то к другой, веля им чувствовать себя как дома, наливать себе что душа пожелает, и – терпение, чуточку терпения… Вы увидите сегодня такое!
Вместе с тем он немедленно включался в нерусские разговоры с мелькающими в них «анцисами», «супердяками» и двойными «пудэлями» и даже вставлял что-нибудь, вроде: «В паблисити с „пудэлем“ аккуратнее. В нем закодирована исходная цепочка». Или попросту:
«Боря, к йом ришону – две тысячи комплектов».
Постепенно выяснялось, что и гости, и родители новобрачных, и распорядитель, и даже ансамбль (музыкальный перпетуум-мобиле) – словом, все присутствующие – тем или иным образом причастны к делу распространения (воспевания и увековечения) великого продукта «Группенкайф», который, кстати, меньше всего напоминал продукт.
А у стойки со спиртными напитками стоял низовой потребитель продукта – Танька Голая. Ее обнаженные плечи тускло отсвечивали, как инкрустированный перламутром театральный бинокль – любимая игрушка Мишиного детства, дядин трофей, привезенный из Берлина в 46-м.
В его душе затеплилась тихая грусть, и все-таки, безотчетно, ему почему-то захотелось прикрыть салфеткой эти голые плечи.
К тому же не Бог весть как сшитый сарафан то и дело сползал с левой Танькиной груди, и она, оживленно беседуя, забывала этот косой лиф подтянуть вверх.
Вот что было непостижимо: никто из мужчин – от интеллектуалов квартала «Русский стан» до дюжих, с бычьими шеями распространителей «Группенкайфа», похожих на бабелевских налетчиков с Молдаванки, – никто не посягал на эту святую наготу. Как не посягнет на наготу ребенка ни один нормальный человек. Наоборот – постоянная беспечная Танькина нагота вызывала в них обеспокоенность ее здоровьем и отеческое желание укутать потеплее эту, не по сезону раздетую, девочку.
– Ну, – спросил Миша, – как дела?
– Кайф! – сияя, отвечала Танька Голая.
– Продукт принимаешь?
Она оттопырила большой палец.
– Медитируешь вовремя?
Танька закатила глаза и полетно замахала руками. При этом безлямочный лиф ее сарафана сполз с обеих полных грудей.
– Улучшение чувствуешь? – строго спросил Миша, рассматривая носки своих мексиканских туфель на каблуках (такие туфли идеально подходили к образу сутенера из «Розового квартала».)
– Еще бы!
– Ну вот, – сказал Миша. – Пришло время. На нашей стороне вся дискриминируемая русская община.
Есть люди в России, заинтересованные нам помочь. Будем сколачивать партию. Для этого и собрались.
– Как? – удивилась Танька Голая, переступая длинными красивыми ногами. – А свадьба? Фиктивная?
– Почему – фиктивная? – усмехнулся Миша. – Свадьба – само собой. Мы – за продолжение рода потребителей «Группенкайфа». Но партия – это назревшая необходимость. Мы можем получить до восьми мандатов в кнессете. Сколько можно терпеть? До каких пор?
– Мишка, а знаешь, у нас в театре, где я билетершей работала, был один актер, экстрасенс. Страшный алкоголик. У него в гримуборной на стене рядом с зеркалом были отметки – градусы. Он приставлял стакан и отмерял: перед первым актом можно было выпить 50 граммов, после первого – еще пятьдесят, после второго – сто…
– К чему ты это сейчас?
– А он головную боль лечил, когда пьяный не был. От его ладони такой жар исходил – ужас!
– Ну? – строго спросил Миша. – А при чем тут «Группенкайф»?
– Ни при чем, – улыбаясь и почесывая над грудью розовый гофрированный след от резинки лифа, проговорила Танька Голая. – Просто вспомнила. Он у себя дома батареи парового отопления красил почему-то «золотой» и «серебряной» краской.
– Тебе не холодно? – перебил ее Миша. – Смотри, простудишься!
