Дмитрий Быков - ЖД
Губернатор заметил, что Аша, с ее богатой, гибкой и правильной речью, передразнивает язык пословиц и даже, кажется, слегка окает, как было принято у туземцев. Пословицы коренного населения отличались своеобразным лаконизмом, но не римским, чеканным, а невнятным, порченым, словно туземцы боялись выразиться ясно и договорить все до конца. Более-менее внятными были только те, в которых доказывалась необходимость труда: готовь сани летом, телегу зимой; без труда не выудишь рыбку из пруда; как потопаешь, так и полопаешь. Эти тезисы, часто рифмованные, больше всего напоминали лозунги со стройки, с доски почета или позора, словно сочиняло их на самом деле не коренное население (кому же в здравом уме придет в голову воспевать труд), а пришлые и более цивилизованные народы.
– А после смерти как? Кто хороший – попадает к Даждю, а плохой к Жаждю?
– После смерти? – Аша посмотрела на него с удивлением. – После смерти ничего не бывает. Куда же всех девать-то?
Представления о бессмертии у туземцев не было вообще. Их мир не знал слова «конец» и не имел начала, он жил по кругу, в неизменном чередовании двух божеств, в их динамическом равновесии на двух чашах мировых весов, – и самая смерть тут ничего не значила, потому что отдельная личность не существовала. Туземцы мыслили себя только вместе, как единый народ, не помнящий рождения, не знающий смерти, – они водили бесконечный хоровод под двумя солнцами и не желали его прервать.
– У нас всего по двое, – повторяла Аша. – Два светила на небе, два бога, два захватчика.
– Какие захватчики?
– Будто не знаешь. То вы, то другие.
– Аша, хватит молоть ерунду. Вас никто никогда не захватывал, вы мучаете себя сами.
– А зачем?
– Затем, чтобы не работать, – сказал губернатор, начиная слегка раздражаться.
– Да кто же работает, кроме нас? – не поняла она. – Это вы друг друга мучаете, а мы себе все за вас делаем. А вам только повод дай – бах, бах!
– Ну ладно. Мы захватили, да. Покорили Сибирь. А кто вторые?
– Степняки, вот кто. Из жарких мест. Вы с севера, они с юга. И тоже приходите по очереди, как Даждь-бог и Жаждь-бог. Полгода одни, полгода другие.
Он не стал ее переубеждать, подумав, что со временем напишет занятное эссе о праязыческих верованиях – это будет открытие поинтереснее Аркаима, и счастье, что ему встретилась дочь волка. Прочие губернаторы жили рядом с туземцами, не замечая их, как не замечают деревьев; он первый вгляделся в таинственное расположение ветвей. Аша знала туземный язык, который и ему казался смутно знакомым – и то сказать, большинство слов совпадало с русскими или слегка отличалось, но смысл был совершенно иной. «Это все вы сделали, потому что просто переняли. Вы половину слов неправильно говорите. Это вот что такое?»
Кресло, – говорил он ласково, потакая ее выдумкам. Наверняка сама все придумала, вообще была хитрая, и очень может быть, что даже история с захватчиками – плод ее собственного воображения. Замаскировала под народное, как делают многие стихийные таланты – Шевченко, кажется…
– Вот видишь. Кресло – это когда две дороги в лесу крест-накрест, а совсем не это. А это потолок, в нем сидят. Стул – толокно, а кресло – потолок.
– А вот это что такое? – указывал он на потолок.
– Небо, – удивлялась она. – Это же так просто: во рту небо, свод рта, как бы крыша… Все, что сверху, любая граница верха – небо. Потому что дальше не бо: нет больше, стой.
– А пол? – спрашивал губернатор.
– Пол – половина, и мужчина, и женщина – все половины. А то, что внизу, – это недо. Нет дальше. Небо и недр, а не пол и потолок. Но ты все равно не выучишь, уж и наши-то почти все забыли. Только волки помнят, но их мало.
Она рассказывала ему, что самые священные слова они, захватчики, объявили запретными, грязными, хотя знаменитое трехбуквенное, которым исписаны были все заборы, – слово волшебное, призывное: в нем слышится вой западного ветра, его призывают волки, когда нужно принести удачу или унести врага; убийство запрещено волкам, туземцы на него неспособны, и когда крикнешь волшебное слово – западный ветер сам примчится и все за тебя сделает. Волчий вой тоже похож по звуку на это слово. Правда, в последние годы, после того как захватчики сменяли друг друга все быстрей, старое заклинание не действовало и ветер приходил только к немногим избранным. «Даже я не всегда могу вызвать», – грустно признавалась она. Губернатор хохотал. Это объясняло, конечно, почему все заборы и лифты были исписаны древним заклятием.
– Ну хорошо. А как же тогда называется это самое?
– Это самое? – В голосе ее он различил почти презрительные интонации. – Это не называется.
Если верить ей, захватчиков становилось все больше, а коренное население истреблялось все неутомимее, – скоро носителей языка осталось раз и обчелся. Спасение туземцев было в том, что захватчики истребляли еще и друг друга, отвлекаясь от главного дела – порабощения коренного народа.
– Аша, что ты говоришь! – начинал он сердиться по-настоящему. – Что за чушь позорная. Что плохого ты видишь от меня? Я ведь обидеться могу, в конце концов.
– Я – ничего. Но я ведь не все, верно?
– Может, мне гарем набрать? Чтобы уже всех облагодетельствовать?
– Шутишь все, шутишь, – грустно говорила она.
– Какие шутки! Ты говоришь, что захватчики вас только и морят. Во-первых, грязь и тупость, лень и пьянство – это все никак не захватническое, это ваше собственное, и посмотри толком на то, что с вами стало…
– Это вам – лень и тупость! – вскидывалась она. – Мы так живем! Нам не надо работать, как вы. Ваша работа – убийство! Вы все убиваете, что трогаете. Мы иначе работаем. Нашу работу не видно.
– Ага. Даждь-бог подает, а хуй приносит.
В эту секунду за окном резко и внезапно подул ветер. Аша вскочила, подбежала к раме, распахнула окно и зашептала что-то.
– Закрой окно немедленно! – закричал губернатор. Аша гневно обернулась:
– Никогда зря не говори это слово! Особенно когда волк рядом. Видишь, ты не волк, ты простой человек, а и то подействовало.
– Я его миллион раз говорил в разных обстоятельствах, – улыбнулся губернатор. Он не умел долго на нее сердиться, и слишком она была хороша у окна, вся белая, длинная, тонкая в свете уличного блеклого фонаря.
– То не при мне было. А при мне не смей. Случайные порывы ветра пугали ее, в дождях она видела приметы, считывала морзянку веток, стучавших в стекло. И наверное, что-то заговаривать она действительно умела: у губернатора в ее присутствии сразу проходили насморки, терзавшие его, случалось, по две недели; вот голова у него почти никогда не болела, давление космонавтское, сказывался спорт (велосипед, гребля) – он никак не мог по-настоящему занедужить, чтобы проверить ее знахарские способности. Зато однажды отправился с ней в лодке через Камыш-озеро показать, как гребут настоящие мастера, – поднялся ветер, разыгралась волна, и ей долго пришлось шептать что-то, уговаривая воду. Губернатор смеялся – ему не привыкать было грести по бурной воде, а лодка была хорошая, крепкая, – ему ли было не выгрести! Правда, в какой-то момент ему и впрямь показалось, что ветер чересчур разгулялся, не опрокинуться бы, – но инстинкт самосохранения, предупреждал тренер, был у него несколько занижен, и он быстро успокоился. И почти сразу успокоился ветер – до того берега, знаменитого диким малинником, они доплыли как по зеркалу.
