Мария Метлицкая - Миленький ты мой
Лида записывала все это и молча кивала. Потом напоила хирурга кофе и проводила до дверей.
Следом вернулась ко мне.
– Ну что? – спросила она. – Будем как-то приспосабливаться к новым реалиям? Да, Лидия Николаевна?
Я еле сдержалась, чтобы не разреветься.
Боялась задать ей лишний вопрос. Боялась хоть чем-то расстроить ее или вызвать раздражение. Словом… Я боялась всего!
В один момент я стала жалкой, ничтожной, убогой и малозначащей, ничего не стоящей старухой.
А вот Лида держалась молодцом! Ведь и она приспосабливалась, и ей было не легче, чем мне.
Она осторожно переворачивала меня с боку на бок. Протирала меня лосьоном и кремом. Подмывала меня (боже мой! Как мне пережить все это!). Взбивала подушки и усаживала на кровати – заставляла надувать воздушные шары. Учила пить из поильника и при этом не проливать на белье. Кормила из ложки, потому что у меня сильно дрожали руки.
Ну и все остальное, о чем я даже не хочу говорить.
Однажды я поймала ее руку и задержала в своей.
Лида замерла, застыла и, покраснев, глянула на меня:
– Что, Лидия Николаевна? Что-то не так?
А я, глотая слезы, пролепетала свое жалкое «спасибо». На этом мой «героизм» закончился. А ведь я очень многое хотела ей сказать…
Но, видимо, не умею… Не научилась хорошим словам. Не научилась я быть благодарной…
* * *Мне тяжело. Мне очень тяжело, я признаюсь в этом. Она – совсем худенькая, небольшого росточка. А поди-ка, переверни ее! Поди, поменяй белье, памперс, пеленку, ночную рубашку…
Есть лежа она пока не научилась – все меню читается на постельном белье и ночной сорочке. Переживает и прикрывает рукой, чтобы я не заметила.
Как будто я ругаю ее! Как будто кричу. Нет, раздражаюсь, конечно. Я же живая… Но сдерживаю себя. Как могу!..
Лидия Николаевна это чувствует. Она тоже живая. Вообще, она не докучает. И совсем не капризничает. Ничего такого не просит – что дам, то и ладно. Я даже переспрашиваю ее:
– А что вам бы хотелось?
– Да все замечательно, Лида! Все просто прекрасно! – отвечает тут же.
А проблем у нас много. Кожа, желудок. Нога. Боли. Делаю обезболивающие – помогает не очень. «Сапог» трет и давит. Сняли. Снова вызвала платного врача. Сказал, что, возможно, она еще встанет. Нужен массаж, упражнения. А там – если бог даст – на ходунки! Будет «ползать» по квартире – уже победа! А гулять можно и в кресле. Полмира на креслах и путешествуют и ведут активную жизнь.
Господи! Неужели есть хоть какая-то надежда? Пока верилось в это с трудом…
Лидия Николаевна впала в депрессию. Врач сказал, что это часто бывает. Человеку все становится неинтересно, и он не хочет бороться. А надо бороться! Разрабатывать ногу – слегка, потихоньку, когда успокоятся сильные боли.
Пошла в поликлинику договориться с массажисткой. Услышала цену и обомлела. Как мы потянем? Теперь у нас одна пенсия. С работы я, конечно, ушла.
Поймала себя на мысли, что объединила наши с ней жизни – «у нас!»
А еще нужен реабилитолог. И кресло. И ходунки… Слава богу, все это позже, потом.
Сделали три сеанса платного массажа, а потом я стала делать сама – подсмотрела и научилась. Лидия Николаевна говорит, что у меня получается лучше. Наверное, подбадривает таким образом. Но не боги ведь горшки обжигают! Массаж мы освоили. В Интернете я нашла упражнения – подумаешь, делов-то! Освоим и это.
Еще мы «гуляем»: я одеваю ее и открываю окно – на улице уже довольно прохладно. Так и лежит моя цаца – в старой вязаной шапке и под тремя одеялами. Смешная!.. Она как-то совсем усохла, скукожилась и стала похожа на сморщенного ребенка. Грустит. Почти все время молчит. Слушается – беспрекословно!
Смущается и часто плачет, когда я меняю ей памперс. Отворачивает голову от смущения.
Перед сном я читаю ей книжки: просит Чехова и Бунина. Говорит, что лучше, чем Бунин, о любви еще никто не сказал.
Как-то завела разговор о Чехове. Как ей жалко его… Какая ужасная смерть в сорок два года! Осуждала Книппер – «черствая и холодная стерва». К тому же еще – некрасивая.
– Есть в ее лице что-то порочное, – рассуждает Лидия Николаевна. – Правда, Лида? Хотя и порочное бывает привлекательно. Но точно не здесь!..
Сетовала, почему он не женился на Лике Мизиновой. Удивлялась этому.
– Не любил, – ответила я. – Наверное, так.
Она посмотрела на меня с удивлением.
Говорили и о Бунине – его мы тоже жалели. Но лично я больше жалела его жену Веру Николаевну. Мне тоже всегда ее было жалко. Хотя… Я предположила, что быть женой гения – уже подарок судьбы.
– Вы так думаете? – усмехнулась Лидия Николаевна.
Я пожала плечами. Откуда ей знать про это? Она женой гения не была!
Жизнь наша стала другой. Но ко всему человек привыкает. Плакать она стала все реже, читать мы стали больше и… Почти все время мы разговаривали…
Я пыталась разобраться в своих чувствах. В своих чувствах к ней.
Я ругала себя за излишнюю жалость.
И я чувствовала, что злость моя и моя ненависть почти… исчезли.
Я привязалась к ней? Конечно, я не скучаю по ней – еще чего не хватало! Но…
Я к ней привыкла. И мне ее жалко.
Я многое не понимаю. Но чувствую перемены в себе. И это меня, надо сказать, не огорчает…
* * *Я часто вспоминаю Полину. «Наследство» – это слово приходит мне в голову! Моя Поля – тихая, спокойная, услужливая и верная Поля – послала мне подарок с небес – свою девочку, Лиду.
Она пожалела меня – в который раз пожалела. Она спасла меня – в который раз спасла, моя верная Поля…
А если бы я не пустила ее тогда, мою Лиду? Если бы не поверила ей? Я ведь не из доверчивых…
Я боюсь думать о том, что так привязалась к ней. Она необходима мне как вода и как воздух. Уйдет она, и тут же не будет меня. Нет, я не держусь за свою жалкую жизнь – она давно мне неинтересна. Или все же держусь? Ох, как странно устроен человек… Люблю ли я ее или… Или просто боюсь за себя?
У меня частенько бывали греховные мысли: «А что, если?..» Конечно, как человек одинокий я много думала про свою старость и немощь – это понятно.
Я раньше думала: ну, если что… Я запросто смогу решить этот вопрос – в несколько минут, без размышлений. Решу и исполню, недрогнувшей рукой. Десять таблеток снотворного, скопленного и припрятанного, и… все! Я свободна! Правда, в этом все-таки было одно ужасное «но»: сколько? Сколько я пролежу здесь, в квартире, до того как меня обнаружат?
Вот это было самое ужасное! Три дня, неделя?.. Я размышляла: позвонит Евка. Наберет раз двадцать и… начнет бить тревогу. По крайней мере позвонит в милицию. То есть в полицию – теперь это так называется. Созваниваемся мы с ней теперь раз в три дня – она беспокоится. Значит… я пролежу так совсем недолго.
