Алексей Иванов - Ненастье
В это время на привокзальной площади разгружались «барбухайка» и «трахома», Немец таскал продукты из автобусов в вокзал. На разгрузке главной была Марина Моторкина. Герман познакомился с ней два года назад, когда «афганцы» заезжали в дома «на Сцепе», и сейчас Марина вела себя с Немцем как со старым знакомым: всю дорогу до Ненастья стояла у него за спиной, болтала и смеялась. Герман ощущал её присутствие, как тепло от печи. Ему нравилась Марина: красивая, весёлая, пышная, какая‑то осязаемая.
Марина командовала организацией питания. На вокзале она заняла разграбленный буфет и маленькую кухоньку‑подсобку, где были стол, мойка и плита. Сюда Герман и Дюша Воронцов принесли коробки и бидоны. Ленка Спасёнкина в наклон подметала пол, толкаясь попой с Олей Канунниковой, которая прибиралась на витринах. Марина надела кокетливый кружевной фартук, игриво покачала крутыми бёдрами и сказала Немцу:
— Как для ролевых игр в порнухе. У меня дома и халат медсестры есть.
— Зовёшь Немца зайти? — ехидно спросила Спасёнкина, шуруя веником.
— Ты ещё пять минут кверху задом постой, и он уже к тебе пойдёт.
Герман давно растерял всех подруг, потому что девчонок некуда было приглашать: в его «блиндаже» всё время торчали и квасили дозорные. Чтобы не терзать себя соблазном возле Марины в буфете, Герман вышел на привокзальную площадь. Здесь хозяйничали «афганцы», продолжая праздник, который они считали для себя главным, — день ВДВ.
На одной стороне площади затеяли волейбол, вернее, дикую и свирепую игру арбузами: две толпы — одна в тельниках, другая голая по пояс — орали и скакали друг перед другом, яростно перешвыриваясь увесистыми зелёными бомбами. Удар «арбузера» сносил с ног, но уклониться считалась западло — надо было поймать снаряд и залепить обратно в противника. Весь асфальт под ногами команд был закидан кровавыми кусками разбитых арбузов.
В центре площади на газоне кружили в спаррингах борцы: сцеплялись, застывали и вдруг переворачивали кого‑нибудь к небу белыми кроссовками «саламандра». У борцов надувались жилистые шеи, а трицепсы растягивали вытатуированных драконов, парашютистов и сисястых девок с кинжалами.
— А на́ в жбан! — кричал Анзор Зибаров, показывая высокие удары ногой.
Зрители сидели на скамейках и на асфальте, лежали на пыльной траве обочин, пили пиво и водку, курили, ржали. Вокруг вертелись собаки, воробьи и голуби. Солнце жарило перед грозой; блестели окна автобусов, циферблат часов на фронтоне вокзала и длинные ряды пустых рельсов за сквером.
Пашка Зюмбилов, его приятель Фочкин по прозвищу Фоча, Димарик Патаркин и другие такие же болваны развлекались тем, что валили железные киоски. Подступившись с одной стороны, они приподнимали короб ларька и целиком обрушивали набок. В металлическом коробе что‑то грохотало и звенело. Фоча на карачках лез в киоск и выбрасывал банки и упаковки.
Над вокзалом и площадью киномеханик Лёха Бакалым по трансляции пустил разухабистый хриплый шансон, упоённый своей непристойностью: «Мы знаем, что водка вредит организму, но есть один хитрый секрет: поставьте себе в жопу с водкою клизму: и запаха нет, и в дуплет!»
Герман присоединился к компании Готыняна и Гайдаржи. Они пили текилу — модное бухло коммерсантов. Птуха напузырил Немцу полстакана. Немец огляделся. Впервые со штурма «Юбиля» душе его стало легко. После разгрома ему казалось, что всё кончено, а сейчас он увидел, что нет — всё по‑прежнему. Тут, на станции, было почти как тогда, при заселении в дома «на Сцепе»: парни, движуха, бестолковая радость ни от чего, жажда девчонок и подвигов. Немцу хотелось влиться в толпу, выпить хоть с кем, — он и выпил.
Потом он пошёл побродить, поздороваться со знакомыми, и выбрался на перрон. Здесь парни расставили привезённые с собой мангалы и жарили шашлыки, поломав на дрова штакетник, ограждавший клумбы и сквер.
— Держи штык, — Рафик Исраиделов сунул Герману шампур с мясом.
Герман присел на край перрона и свесил ноги. Рядом вдруг появилась Марина Моторкина, оперлась на его плечо и осторожно уселась бок о бок.
— Мужчина, не угостите девушку шашлыком? — лукаво спросила она, сладко дохнув ликёром. Лифчик под просторную футболку она не надела.
Герман молча протянул шампур остриём кверху, словно цветок.
— Готовлю там, готовлю, как рабыня Изаура, а они тут на улице всякую дрянь жрут, — сказала Марина и зубами стащила с шампура кусок мяса.
Они ели шашлык по очереди и понимающе улыбались друг другу. Пахло дымом, мясом и дёгтем шпал. Растянутые в обе стороны рельсовые пути неслышно звенели от напрасного нервного напряжения. Над ржавой крышей вокзала и над проводами станции носились и верещали жаворонки.
Марина отдала шампур и привалилась спиной к плечу Германа.
— Хоть так к мужику прислониться, — притворно вздохнула она.
Герман искоса поглядывал на неё, видел в вырезе футболки её тяжелые груди и вспоминал: Марина — разведёнка, мать‑одиночка, сестра Мопеда…
А потом она поднялась и отправилась обратно в буфет, и Герман тоже снова двинулся на площадь, чтобы ещё с кем‑нибудь накатить.
Парни на площади были уже пьяные: они кучами сидели на горячем асфальте, как настоящие афганцы в кишлаках. В одной такой толпе резались в карты на фофаны; другая толпа, не замечая шансона по радио, подпевала Ване Ксенжику, который бренчал на гитаре; в третьей толпе отжимались от кирпича на спор и, лёжа в траве на пузах, состязались в армрестлинге. Чича устроил тир: раздал духовые пистолеты и продавал пульки; стрелки хлопали по голубям, что ходили по площади среди бутылок и арбузных корок. Кто‑то спал, обгорев до красноты. Кто‑то обливался возле водоразборной колонки. В железных коробах поваленных и ограбленных ларьков шуршали собаки. По трансляции над площадью гремели глумливые раскаты: «Чтоб с какой‑то лярвой я время проводил? Был бы кореш старый, он бы подтвердил!»
Рассматривая площадь, Немец вспомнил Серёгу. Всё‑таки чувствуется, что его тут нет. Что‑то здесь не то. Вроде примерно так же всей дивизией ужрались после заселения «на Сцепу», но… При Серёге они понтовались по принципу «кто круче сделает», а сейчас по принципу «кто круче сломает». Эта разница пока была почти незаметна, однако Герман её уловил.
Вечером на привокзальную площадь с шоссе съехали два автобуса ПАЗ — наконец‑то пожаловала милиция. Однако менты оказались не громилами из ОМОНа, а обычными и потому будто бы недоделанными: в синей форме и городских ботинках, а не в камуфляже и берцах; бронежилеты и каски точно чужие, щитов нет. «Пазики» остановились на дальней стороне площади. Менты, все распаренные от жары, выбрались наружу и стояли гурьбой — курили, пили воду из пластиковых бутылок и рассматривали «афганцев».
