Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2012)
В 1995 году молодой писатель Дмитрий Шеваров опубликовал о Евгении Сергеевиче Гернете статью в журнале «Новая Россия» (о судьбе ссыльного счетовода ему рассказали сотрудники музея Паустовского). Статья попалась на глаза военным картографам, которые обнаружили, что давным-давно работают по «лекалам Гернета». В конце 1997 года Галина Евгеньевна Гернет написала Шеварову: «Можно Вас поздравить, Дмитрий Геннадиевич. Из всех статей о Гернете Ваша имела самый сильный результат…»
Через год после этого письма пролив между островами Известий ЦИК и островами Арктического интститута в Карском море (открытыми в 1933 году экспедицией с участием Евгения Гернета) получил его имя.
Теперь он на карте.
М и х а и л Н о д е л ь. Книга жизни. М., «LaternaMagica», 2012, 415 стр.
Насколько я понимаю, эта книга не продается. Ее дарят тем, кто лично помнит автора или слышал — от знавших. Выпущенную, вероятно, небольшим количеством экземпляров (тираж не указан), ее раздавали, например, на ежегодном вечере памяти поэта и литературоведа Валентина Берестова, — просто принесли и поставили на первом ряду открытую пачку: «Книжка к сорокалетию Миши Ноделя, возьмите, кому надо». И я сразу его вспомнил: длинного, чуть косоглазого, губастого, в больших очках, с портфелем-«дипломатом», набитым рукописями.
Последние годы короткой, 23-летней жизни он трудился в основном в «Литературной газете». В коллективном некрологе было сказано о «самом юном из нас, самом любимом и наверняка самом многообещающем». Эти были слова не «по случаю», а просто — правда как она есть. Финал жизненной судьбы журналиста, собирателя, ученого-архивиста и стихотворца (об этом знали немногие) Михаила Ноделя схож с судьбой высокоодаренного поэта Ильи Тюрина: обоим было отпущено чуть более двадцати, Илья утонул в Москва-реке, Михаил — в горном озере. Посмертная судьба Ильи претворена многочисленными публикациями, книгами о нем, альманахом, премией, сайтом. Мишина — пока, кажется, только этим сборником, в котором собраны его избранные журналистские материалы, стихи, немногое биографическое, а также — воспоминания и впечатления о нем самом.
В 1995 году, когда Михаила не стало, сдержанный Окуджава написал, что за годы общения (мальчик принес ему рукописи забытых бардом собственных ранних песен) Нодель стал для него единомышленником, «почти сыном, представителем того маленького племени истинных российских интеллигентов, на которых я молюсь, надеюсь, что благодаря им великая культура не угаснет». А упомянутый Валентин Берестов в нескольких статьях о Ноделе доверительно рассказывал, что юноша терпеливо и настойчиво «усаживал» старших «за неожиданные работы, какие мы без него не сделали бы». «Это был наш первый друг и собрат из будущего. Даже веровал он, в отличие от нас, с детства».
В немногих статьях Ноделя и многочисленных интервью, которые он брал у артистов и бардов (Миша активно занимался авторской песней, сложил, например, книгу лирики Новеллы Матвеевой), запечатлелось «смутное» время 1990-х: социальная растерянность и чрезмерная политизированность разом. Сам он прозорливо писал об опасности размывания в современном искусстве границ между добром и злом, а в статье «Вакансия героя» (1993) горько обронил, что игры, которыми заняты мальчишки этого времени, уводят от благородства и отваги к насилию и жестокости. «Им вряд ли понадобится душевное усилие, чтобы нажать на курок… Они все это видели (в кино, например. — П. К. ), ко всему привыкли». И тосковал по новому Робин Гуду.
В книге, среди прочего, опубликована примечательная подборка писем старшеклассника Михаила Ноделя к соседу по даче и летним играм — к маленькому глухому Филиппу Плотникову, которого он любил и опекал и который, став взрослым, вспомнил о своем старшем друге: «Благодаря ему я стал мыслить, как слышащие, а не как глухие — когда я пошел в массовую школу, я уже хорошо знал, как дети общаются между собой…»
Миша Нодель предчувствовал в стихах свою раннюю кончину, он погиб под Тбилиси, оставив строчку: «В чужой стране умру чужою смертью». Сквозь все тексты этого сборника внятно просвечивает образ чистого, горячего, глубокого человека, живущего не для себя — для других . Составила книгу сестра Михаила — Татьяна Феликсовна Кузнецова.
— 1
М о л и т в ы р у с с к и х п о э т о в. XX — XXI. Авторский проект, составление и биографические статьи В. И. Калугина. М., «Вече», 2011, 960 стр.
Обсуждать состав этой гигантской антологии, вступительные статьи к тем или иным именам (кое-какие заказывались на стороне), «процентаж» благочестивой «православной графомании» (на мой вкус, ее здесь немало) мы не станем, это тема для иного разговора. В книге, конечно, немало классических стихотворных шедевров, безусловных и легендарных имен, приятных неожиданностей, неловкостей, недоумений — всего. Множество стихов и имен, лично мне очень дорогих.
И еще до титула — большая фотография с Всемирного Русского Народного Собора: Святейший патриарх Кирилл, митрополиты. И — крупным шрифтом — благословение предстоятеля русской церкви.
Но вот один сюжет заставил меня буквально упасть со стула.
В подборку стихов Федора Сологуба составитель включил стихотворение 1902 года — «Когда я в море бурном плавал…». Откровенная, знаменитая, вдохновенная молитва дьяволу , богомерзкий текст времен повального увлечения нашими «серебряновековцами» — демонизмом и сатанинскими играми. Полюбопытствуйте, если захочется, в Интернете и академическом сборнике оно имеется. Нет, все-таки профессор Михаил Михайлович Дунаев отошел ко Господу, не увидав, к счастью, сей книги, — помнится, он замечательно говорил об этом «произведении» Федора Кузьмича и в своих книгах, и в публичных лекциях.
Дело, как вы понимаете, вовсе не в несчастном Сологубе.
Я снова вернулся к началу книги. Да нет, выпущено «по благословению»… Такая вот «интересная литературная жизнь».
КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ
sub ШАРМАНКА /sub
Прошлой осенью, когда российская история внезапно реанимировалась и вновь обрела «течение свое», мне показалось важным написать что-то про «образ Родины» в новейшем отечественном кино. В заметке должны были фигурировать три картины: «Елена» Александра Звягинцева, «Борис Годунов» Владимира Мирзоева и «Жила-была одна баба» Андрея Смирнова. Однако сил и времени в тот момент хватило лишь на «Елену» [10] .
Что касается «Бориса Годунова», действие которого перенесено Мирзоевым в путинскую Россию, — писать сейчас даже странно. Полгода назад можно было констатировать, что Мирзоев своим фильмом предсказал на Руси наступление очередного Смутного времени. Сейчас события в самом разгаре, и стоит, видимо, дождаться конца «представления», прежде чем рассуждать: какие такие константы русской истории запечатлены в бессмертном пушкинском тексте? Далеко ли мы ушли от времен царя Бориса? И главное — откроет ли рот «безмолвствующий народ» и что скажет?
Про «Жила-была одна баба» писать сейчас тоже не хочется, ибо эта масштабно задуманная картина, к несчастью, не удалась. Несмотря на годы потраченного труда, многолетние архивные изыскания, титанические усилия по воссозданию народного быта, костюмов, говора, обрядов и проч. Не получилось у режиссера Смирнова с «Бабой» по той же причине, по какой не сложилась у его героя в фильме «Елена» семейная жизнь: тут нет любви. Ну не в силах он — горожанин до мозга костей — полюбить изнасилованную, настрадавшуюся деревню! Очень хочет, но не может. А без любви вместо кино о страшных судьбах России получается этакая музейная диорама — «Революционные события в Тамбовской губернии», где каждая соломинка на крыше избы уложена под присмотром трех научных сотрудников и все в целом внушает бесконечное уважение, не вызывая при этом ни малейшего сострадания.
Эта неудача — не частность, не результат эстетического просчета. Тут помимо воли и благих намерений автора сказывается та самая блоковская «недоступная черта» между интеллигенцией и народом, которая никуда не делась за минувшие сто с лишним лет. Россия по-прежнему живет в состоянии холодной гражданской войны и в сознании ее обитателей рассечена множеством непереходимых границ, каждая из которых норовит обернуться линией фронта. Дореволюционная Россия наглухо отделена от советской. Советская — от нынешней. Москва — от провинции. Россия в целом — от Запада. Интеллигенция — от народа. «Либерасты» — от «педриотов». Фундаменталисты — от атеистов… Нагромождение всех этих ментальных барьеров не дает нынешним россиянам нормально увидеть и почувствовать собственную страну, что при «возобновлении истории» может обернуться серьезными неприятностями. Так что «образ Родины» — тема по-прежнему актуальная.
