Александр Проханов - Скорость тьмы
— Тоня, где же ты? Приди, помоги!
— Не могу, Тимоша. Ноги не слушают. Давай прощаться.
Глубокий старик, ветеран, воевавший под Курском и горевший в танке, очнулся среди огня. В его голове все путалось. Ему казалось, что он снова в горящей «тридцать четверке», дымится комбинезон и танковый шлем, и он поднимает снаряд, как младенца, загоняет в казенник и хрипло кричит: «Огонь!»
На старой женщине горели седые волосы, она их рвала на себе. Кинулась в окно, упала на цветущие табаки и лежала, а по ее кофте бегали язычки огня. И уже завывала на дороге пожарная машина, летела в воздухе розовая водяная струя. Пожарники высаживали дверь, выводили под руки немощных стариков. Крыша провалилась, подняла до небес красные вихри. Речники с проплывавшей баржи смотрели на ночной пожар, похожий на красный мак.
В кельи старца разом погасли все лампады. В оконце лилась фиолетовая тьма. Хрупкие стекла звенели. По морю шумно ходили высокие волны, словно со дна поднимался непроглядный мрак. Земля висела на одной, хрупкой нити, на земле оставалось последнее, малое пятнышко света, и вся она была объята мраком. Отец Павел плакал, звал на помощь мученицу, чтобы она успела явиться до того, как последний неотмолимый грех рассечет удерживающую нить. «Где же ты, милая? Не бросай нас, радость наша».
Вошла келейница Мария Ивановна. Наклонилась к старцу, всматривалась в его плачущее лицо:
— Что ты, батюшка? О чем плачешь?
— К Богу слезит око мое, — прошептал старец.
— Там люди к тебе пришли. Примешь, или отослать обратно?
— Отошли их, Марьюшка. Пусть простят. Скажи им, — встретимся на кресте.
Слышал, как удаляется Марья Ивановна, тяжело стуча башмаками, как звенят дряблые окна, словно снаружи в них ударяли бесчисленные духи тьмы.
Глава девятнадцатая
Рыдающему старцу, его любящему вещему сердцу открылось, что в мире иссякла справедливость. Та благодать, которой Бог наделил мир при его сотворении. Бесчисленные злодеяния израсходовали божественную энергию, которой дышали звезды и галактики, народы и царства, людские деяния и побуждения. Чаша злодеяний переполнилась, когда в мире были совершены неотмолимые грехи и святотатства. Стала рваться последняя, удерживающая землю нить. В каменном подвале секретной тюрьмы пытали пленного талиба, вкалывая ему в мозг «эликсир правды», отчего мозг взрывался, как шаровая молния, пленный дико кричал, а палач раскрывал перед его глазами Коран и мочился на священные страницы. В джунглях Африки, под огромным, усыпанным цветами деревом, специалисты — биологи в защитных комбинезонах и масках наклонялись над усыпленным орангутангом, вводили ему в кровь сыворотку, содержащую штамм смертельного вируса. Животное мирно дышало, чуть дрожали его белесые брови, дергался влажный розовый нос. В шприце убывал прозрачный раствор, в котором таилась смерть миллионов чернокожих людей. Закончив вливание, биологи содрали с себя скафандры и маски, жадно дышали, а один, немолодой, с лысеющим черепом и бледными голубыми глазами, достал сигареты и с наслаждением курил. В подмосковном особняке в пышную спальню привели хрупкого мальчика, раздели его и поставили среди золоченой мебели, дорогих ковров и фарфоровых ваз. В комнату, улыбаясь, мягко ступая, вошел громадный, грузный, запахнутый в халат человек и направился к мальчику. Тот дрожал, начинал плакать, сутулил худые плечи, а мужчина обнимал его могучими руками, сдавливал его горло волосатыми пальцами, страстно, взасос целовал его маленькие дрожащие губы.
Старец слышал, как в мире начинается буря, летит от полюса к полюсу, захватывает континенты и страны, ввергает мир в лавину крушения. В Антарктиде отвалился грохочущий ломоть ледника, сочно погрузился в зеленый рассол, всплыл, закачался ослепительной белой вершиной. Его потянуло течением к экватору, где он растает, поднимая на пол миллиметра мировой океан. В одночасье, на нескольких маршрутах разбились громадные аэробусы, и в тлеющих углях рылись спасатели, извлекая из-под обломков расплавленные телефоны и горелое мясо. Лопнуло несколько крупнейших банков и ипотечных компаний, и волна финансового краха прокатилась по мировым биржам. Закрывались крупнейшие автомобильные концерны, миллионы безработных собирались на протестные митинги, пускали пулю в лоб банкиры и директора корпораций. Мир трясло, будто к нему подключили обнаженный электрический кабель. Мир рассыпался, словно из него выдергивали невидимый скрепляющий стержень. Мир стенал от ужаса, будто ему во сне привиделся жуткий, прилетевший из Космоса метеорит, его ноздреватая, багровая глыба.
Взрывная волна, облетев землю, достигла Рябинска и ударила в стены завода. На «Юпитере» ощутили прилетевший из мира толчок. Кредиторы европейских и азиатских банков требовали немедленного возвращения кредитов. Заказчики двигателей в Индии и Северной Африки заморозили заказы, что привело к частичной остановке производства. Министерство дало понять, что долгожданного военного заказа не будет, и требовало свернуть работы над двигателем. На планерках и оперативках Ратников доводил до сведения персонала надвигавшуюся на завод катастрофу. Готовились к увольнению тысячи рабочих и инженеров, работники дочерних подразделений и фирм. По заводу поползли слухи, что Ратников довел завод до краха, присваивая себе прибыль. Что его видели в золотой машине, въезжавшей в заводские ворота. Что он нанял поджигателей, и те спалили дом престарелых, чтобы освободить участок на берегу Волги под строительство личного коттеджа. Люди, недавно оживленные и бодрые, захваченные общим порывом, теперь стали нервные, угрюмые, смотрели подозрительно, исподлобья, были готовы к беспричинной вспышке и ссоре.
Появились заговорщики, сеющие недобрые слухи. Активисты, подбивающие людей к протесту. Злые острословы, распространявшие о Ратникове сплетни.
В одной из них говорилось о ресторанной певичке, в которую был влюблен Ратников, и которую отбил у него мэр, старый ловелас и совратитель. Завод лихорадило, в нем появились сбои, как у больного с сердечной аритмией, и Ратников, бессильный остановить катастрофу, метался, чувствуя приближение потопа.
Хоронили Люлькина. По городскому кладбищу несли на плечах дорогой, с бронзовыми ручками гроб, из которого в дождливое небо смотрело недвижное, как белый камень, лицо. Тяжко, простужено сипел оркестр, осыпал гремучую медь, выдувал из хоботов хриплый рев. Погребальная процессия состояла из тех, кто еще недавно сидел в застолье на юбилее у Люлькина. Несли венки от корпорации, министерства, штаба авиации, от смежников, от городской администрации. За гробом, сгорбленная, вся в черном, шла жена. Ее поддерживали под руку сыновья. Тянулись конструкторы, и среди них Блюменфельд с серым, горюющим лицом, на котором читалось мучительное раздумье. Ратников с тупой обреченностью думал, что теперь, потеряв учителя, Блюменфельд непременно уедет в Америку, и стройный союз людей, дарований, талантов, собранный Люлькиным в драгоценный кристалл, начнет распадаться, терять свою отточенную форму, тускнеть, покрываться трещинами. Над гробом звучали слова, и Ратников видел высокий лоб друга, его большой волевой нос, сомкнутые синеватые губы, коричневые, склеенные глаза. Заметил, как на лоб Люлькину сел комар, потоптался хрупкими ножками, прицелился жалом, и улетел, почуяв холод мертвой плоти. И этот комар, не нашедший в Люлькине горячую кровь, заставил Ратникова остро, с ошеломляющим прозрением почувствовать необратимость случившегося, те последние минуты, что они еще остаются вместе с другом под этих холодным, моросящим небом. Произнеся прощальную речь, он подошел к гробу, поцеловал каменное лицо и положил среди цветов, у сложенных на груди больших рук лопатку турбины, драгоценный стальной лепесток, в котором запечатлелась душа и разум открывателя и творца. И ему показалось, что из камня на мгновение проступило тепло.
Гроб закопали, могильщики, тяжело дыша, ровняли лопатами бугор, грубо отсекали у букетов черенки, втыкали цветы в изголовье могилы. Ратников вдруг подумал, что Люлькин унес с собой тайну еще не открытого двигателя. Гениальный замысел так и остался витать в этом светлом холодном небе, поджидая кого-то, кто вычерпает его из молчаливой бесконечности.
После поминок Ратников вернулся на завод, где продолжалось брожение. Главный бухгалтер сообщил, что в кассе нет денег для очередной зарплаты. Зам по экономическим связям показал несколько телеграмм из Японии и Италии, в которых банки ужесточали сроки возвращения кредитов. Юрист известил о том, что из Москвы приезжает группа аудиторов для проверки нецелевого расходования средств. Зам по безопасности Морковников поведал, что слухи о массовом увольнении побуждают людей готовиться к митингам и демонстрациям с возможным перекрытием федеральной трассы. Все это требовало от Ратникова быстрых реакций, результат которых был непредсказуем и мог только усилить панику. В эти нервозные минуты ему позвонили. Звонил Шершнев, и Ратников, обескураженный и разгневанный, собирался прекратить разговор:
