Игорь Боровиков - Час волка на берегу Лаврентий Палыча
Реально существуют Автозаводские улица и площадь, да мрачное серое здание возле метро, а на нем большущий плакат, который позавчера потряс меня до глубины души. Впрочем, не меня одного, ибо, когда я подошел, то на тротуаре уже стояла солидная толпа и с немым удивлением рассматривала нарисованную на плакате мужественную фигуру металлурга с лопатой. Рядом с фигурой пылали огромными красными буквами две строчки. Сверху "Сегодня в П", а ниже "Завтра в Ж".
Оказывается, работяги установили на крыше половину плаката "Сегодня в планы, Завтра в жизнь" и ушли обедать, доставив автозаводскому народу маленькую радость.
Реально существует кафельно-белый кухонный мир со стенами, обклеенными переводными картинками старинных автомобилей, газовая плита, пачки сигарет Ява, холодильник ЗИЛ, столик, накрытый пёстрой клеенкой. Красный телефон и красный же будильничек, показывающий четверть второго ночи. Существует низкое кресло, в котором именно сейчас сижу, стоящая передо мной низкая кухонная тумбочка, а на ней
– бутылка армянского коньяка "три звездочки" и одна единственная реалия той причудившейся, приснившейся жизни – плоская серая пишущая машинка Optima. Мы с ней – два одиноких пришельца из иного мира тоскуем вместе. Моя душа, смазанная алкоголем, и её, скрежещущая железом, поют в унисон о том, как великолепны тропические ночи на берегу бухты Мусулу, как прекрасны ночные звезды южного полушария, которых не существует. Ибо, существует лишь безумно много снега за окном, голые деревья, Москва река где-то под боком и бесконечные корпуса завода ЗИЛ…
Существует вот эта еще одна другая жизнь, в которой у меня больше нет ни дома, ни семьи. Позавчера, какая-то старая дева, исполняющая роль судьи Перовского района (а судьи кто?!) расторгла мой одиннадцатилетний брак с гражданкой Погосовой В.С., так что второй день я пребываю в довольно редком для Москвы состоянии жениха. В бывшей когда-то нашей с Викой ухоженной и облелеянной квартирке на
Вешняковской улице живут совершенно посторонние люди. Они заплатили вперёд по дату моего теоретического возвращения, то есть по октябрь, деньги обратно не принимают и выезжать не собираются.
Мои "вещи", то есть все те наспех собранные коробки, которые я вывез из гостиницы Кошта-ду-Сол, стоят там в Вешняках в одной запертой и до предела загромождённой барахлом комнате. Официально это моя комната, и я имею право перед лицом нашего родного закона там жить. Жить там, где прописан. Боже! Жить на кладбище собственного прошлого, да ещё в коммунальном окружении совершенно незнакомых людей! Конечно, я там не живу. Так кто же предоставил мне кров? Нашлись добрые люди. Так что у меня теперь сразу две душевные подруги -Верка и Ларка. Мне с ними весело. Мы с утра до вечера пьем сладкое вино Алеатика и слушаем мои записи бразильской, ангольской и зеленомысской музыки, от которых подруги балдеют. Все бы хорошо, только когда просыпаюсь, мне трудно сразу сообразить, где я есть…
Снова Монреаль; то же 7 ноября – красный день календаря 2000
Вот это, примерно, Шурик, и есть ответ на второй заданный тобой вопрос: что я подразумеваю под выражением "феномен авиации". В последние же годы он мне особенно бил по мозгам во времена моих возвращений в Россию из Канады. Представь себе, Александр Лазаревич, что ты живешь в некой стране, где у тебя течет своя жизнь с её какими-то устоявшимися правилами, привычками, ценностями… Каждый день ты ходишь по одним и тем же улицам, где уже знаешь каждый дом и каждую выбоину в асфальте. Видишься с одними и теми же людьми, совершаешь одни и те же поступки, пьешь те же самые напитки. И мир вокруг тебя замыкается в своей повседневности, становится этакой, четырехстенной, герметически закрытой коробочкой. Так что сидишь вечером перед початой бутылью водки и кажется тебе, что ничего больше не существует кроме вот этих окружающих тебя, таких знакомых стен, деревьев и фонаря за окном, твоего района, ближайшего винного магазина, банка, вот этого парка, где вчера на пеньке пил пиво. И повторяешь про себя булгаковские слова: "Но нет, нет! Лгут обольстители-мистики, никаких Караибских морей нет на свете, и не плывут в них отчаянные флибустьеры, и не гонится за ними корвет, не стелется над волной пушечный дым. Нет ничего и ничего не было. Вон чахлая липа есть, есть чугунная решетка, а за ней бульвар"… Как, вдруг, благодаря стечению обстоятельств ты оказываешься сидящим в таком длинном сером коридоре с креслами. А с боку за круглым иллюминатором прямо под тобой снега Гренландии. И это там внизу настоящая Гренландия, а не телевизионная картинка из клуба кинопутешествий. За Гренландией океан, и снова снега скандинавских гор. И горы те тоже настоящие! И ты, видя всё это наяву, в течение нескольких часов попадаешь в совершенно другую страну, где всё-всё другое. Даже если это страна, в которой ты уже жил и жил долго.
Всё равно она совершенно иная и абсолютно тебе незнакомая. И ты едешь из аэропорта, на каждом шагу делая открытия, так что счастью твоему нет предела. А потом приезжаешь в дом, который когда-то был твоим, обнимаешь старенькую бабушку-тёщу и садишься с бутылочкой у окна на 11 этаже с видом на Кузьминки и Выхино. Смотришь в окно и шепчешь строки нашего великого земляка:
Когда постранствуешь, воротишься домой,
Смотри вокруг, кому еще ты нужен.
Кому теперь в друзья ты попадешь?
Осмотришься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина.
Смотри в окно и думай понемногу.
Именно это ощущение безграничного счастья испытывал я за те четыре моих приезда в Россию из Канады, что имели место за прошедшие пять лет. Но особенно памятен первый приезд в совершенно чужую и незнакомую Россию Ельцина 1995 года. Никогда не забуду эти два наложившиеся друг на друга ощущения:возвращение в свое, родное и до боли любопытное познавание чего-то совершенно другого, что я никогда в жизни не видел. Ведь я уехал из Союза в самый интересный момент истории этого хоть и сильно уже разъеденного перестройкой, но всё же еще очень даже могучего, а главное, привычного всем государства. Из страны бесконечных митингов в Лужниках и бесконечных очередей у винных магазинов, где мне всё, абсолютно всё было знакомо. Где я был такой же, как и все остальные, свой среди своих.
А тут упал с неба совершенно чужим и посторонним в чужой неведомый мир…
… Однажды, в мае 1970 года, я уже возвращался в отпуск домой
"иностранцем" после 26 месяцев, проведенных в Алжире. Прилетел и наконец познакомился с родителями жены: тестем Самвелом
Тиграновичем и тещей, Марьей Тимофеевной. И десятимесячную внучку
Машеньку им привез в подарок. А Вика в Алжире оставалась. Тогда я тоже первые дни чувствовал себя почти не своим, реалии совсем другой жизни навалились на меня сразу скопом, и всё вокруг имело странный вид, запах и вкус. В первое же утро пошел я опохмеляться к ларьку на углу Загородного шоссе и тогдашней улицей Телевидения, что в
Черемушках, где и жили Погосовы. А, когда отхлебнул пива из кружки, то в большом остался недоумении, мол, кто это мне туда нассать успел? Ибо пивом, по моему мнению, эта жидкость называться не могла никак. Пиво – это был Кроненбург, который я потреблял в Алжире. А стоящий рядом мужик, отпил глоток и говорит мечтательно, аж глаза от счастья закрыв: "Какое сегодня пиво хорошее!" Я же думаю про себя:
Ну и ну, как это они здесь пьют такую мочу?!
Однако, тогда было значительно проще, ибо ничего нового узнавать не приходилось. Его просто не существовало. Нужно было только вспомнить чуть-чуть подзабытое и хорошо известное старое. Так что в мае 70 года вся эта "иностранная" шелуха слетела с меня после нескольких же совершенно пьяных дней и ночей, проведенным с жившим в ту пору в Москве, другом юности литератором Хохловым. Стало быть, уже через пяток дней взял я утром у того же самого ларька дрожащими клешнями такую же кружку, сделал большой, шумный глоток, да закрыл от счастья глаза. И совершенно искренне и автоматически произнес во всеуслышание: "Какое сегодня пиво хорошее!"…
… Ровно через четверть века, в мае 95 после шести канадских лет всё было сложнее, и я ходил иностранцем почти месяц, жадно впитывая в себя новые слова и реалии этой другой неведомой жизни. В самый первый день, повел меня приятель к метро Рязанский проспект, показывать неизвестный еще мне феномен: бесконечные лабиринты ларьков. Не забуду первое потрясение от моря разливанного спиртного любой страны мира, да бесчисленных и совершенно незнакомых сортов отечественного пива. Я взирал, разиня рот, на это изобилие, и мучительно соображал, откуда оно вдруг взялось. Ведь всего несколько лет тому назад не было НИЧЕГО!!! Я же помню, как мы с Надёжей выходили из дома и сразу начинали высматривать движение наших людей.
Куда они направляются, в какую сторону? Установив направление, пристраивались к самому от нас ближнему "нашему" и спрашивали:Что дают? А тот, например, отвечал: Пиво! И мы ускоряли шаг, переходя на бег, ибо двигаясь медленно, можно было придти к пустому прилавку.
