Израиль Меттер - Среди людей
— Должен.
— А кто мне даст санкцию? Я пришел к секретарю райкома, он говорит: ты не тронь Блинова, мы на него по партийной линии воздействуем. Ты, говорит, товарищ Лукин, с коммунистами поаккуратней. Работать надо с людьми, товарищ Лукин, воспитывать их!.. А не спрашивает меня секретарь, хочу я быть с Блиновым в одной партии или не хочу!
— Зря расстраиваешься, — сказал Анатолий. — Теперь-то будет попроще. Не таких орлов берем… Это уже пройденный этап.
— А почем я знал, что он будет пройденный? Я на том самом этапе жизнь оставил… Выходит, зря, что ли?
И действительно, сын был прав: Блинова вскорости арестовали — приехали из Управления и взяли, — но Василий Капитонович не мог простить себе, что смолчал тогда в райкоме. Смолчал, потому что боялся перечить секретарю. А боялся потому… Да стоит ли объяснять, почему он боялся! Сколько раз он давал себе слово поступать так, как велит его совесть, сколько раз убеждался в том, что если бы поступал в свое время по совести, то потом оказалось бы, что именно эти поступки и были государственно верными. Долго его приучали отличать свою точку зрения от государственной, словно в его личной точке зрения непременно есть что-то зазорное, шкурное, и он на самом деле стал стесняться своей точки зрения, полагая ее слишком мелкой.
Нынче времена изменились — Василий Капитонович это видел, — но его огорчало, что изменения эти произошли без активного его участия.
Хотелось ему внушить свой жизненный опыт сыну, но не умел Василий Капитонович этого сделать, не хватало ни слов, ни терпения.
И сейчас, идя по темной улице поселка, он горевал, что сын отламывается от него все сильней, все дальше — Варька уводила его в сторону. Поделиться своим отцовским мужским горем было не с кем, и стал Василий Капитонович полегоньку попивать, сперва из-за Варьки, а потом уж без особых причин, только для того, чтобы утвердиться в своей обиде. Да и чувствовал он себя выпивши вольнее, ему казалось тогда, что он пронзительней понимает окружающую его жизнь.
Проходя мимо освещенных окон чайной, он различал в папиросном дыму фигуры людей, стоящих у высоких столиков.
Неподалеку, на улице, прохаживался милиционер.
Заходить в чайную Василий Капитонович не стал, хотя мог свободно сделать это: посмотреть, кто, как и на какие шиши пьет, милицейскому работнику всегда полезно. Но сейчас он был расстроен приездом сына.
Подойдя к милиционеру, Василий Капитонович сказал:
— Ты вот что, Савчук. Добеги до квартиры Леньки Каляева. Он давеча брал в магазине пол-литра. Погляди, не шумит ли на детей.
Милиционер тотчас же быстро ушел, а Василий Капитонович побродил еще немного, записал на всякий случай номера грузовых машин, остановившихся подле Дома культуры, — на машинах приезжали беспокойные солдаты из далекого стройбата на танцы, — прошел мимо трех магазинов, вглядываясь в полутьму, на месте ли сторожа; и всю дорогу, не переставая, думал, что с сыном надо серьезно поговорить насчет Варьки.
Когда он вернулся домой, все уже спали.
Посидев на кухне, Василий Капитонович попил теплого чая с не остывшей еще плиты, просмотрел на ночь газеты. Потом выпил лекарство от сердца и улегся в постель.
Среди ночи его разбудила жена.
Он сел на постели, еще не соображая, о чем речь.
— Ругаются, — прошептала жена.
Из соседней комнаты доносились голоса: громкий, злой — Варькин и сдавленный — Анатолия.
Василий Капитонович нащупал в темноте пачку сигарет, лег и закурил.
Курево в темноте было безвкусное.
Ссора за стеной не унималась.
— Вася, — прошептала жена. — Не случилось бы чего…
— Спи, — велел ей Василий Капитонович.
Они лежали рядом. Он слышал, как дрожало ее плечо.
— Срам-то какой, — сказала она.
Заплакала Иришка. Хлопнула дверь из соседней комнаты в кухню.
Он поднялся и, как был, в кальсонах, пошел на кухню.
Анатолий стоял спиной и мыл над раковиной лицо. Когда он обернулся и увидел отца, один глаз у него стал испуганный, а вторую щеку вместе с глазом он прикрыл рукой.
Василий Капитонович ничего не сказал и сел за кухонный стол.
Анатолий снял левой рукой с вешалки пальто, накинул его на плечи, потом наклонился и стал шнуровать полуботинки.
— Далеко собрался? — спросил Василий Капитонович.
— В город.
— Первый поезд в шесть утра. А сейчас ночь.
— Я на вокзале пережду.
— Так, — сказал Василий Капитонович. — Интересные новости.
Анатолий сунул руку в задний карман брюк, вынул пистолет и протянул отцу.
— Я с ней жить не буду, — сказал Анатолий рыдающим голосом. — Шлюха она.
— Это точно? — спросил Василий Капитонович. Ему было и жаль и противно смотреть на сына.
— Пойми меня, папа, — сказал Анатолий торопливо, захлебываясь, словно отец уговаривал его. — Я уже давно заметил. Чужая она. Я вас огорчать не хотел… Она с кем попало шляется. Прихожу с работы, в пепельнице лежат окурки «Казбека», а я «Север» курю. Я сперва курил «Беломор», она говорит — не по средствам… Я спрашиваю, откуда «Казбек»? Она говорит, управхоз приходил, я проверил управхоза — у него сигареты…
— С сигаретами, — сказал Василий Капитонович, — бывают перебои.
— Да что ты мне рассказываешь! — рассердился Анатолий. — А кольцо откуда у нее? А сумка?..
Забывшись, он снял руку со щеки. От правого глаза до подбородка щека была расцарапана.
От стыда и отвращения Василий Капитонович отвернулся.
— Уйду, — сказал Анатолий. — Я за себя не ручаюсь… Лучше уйти. Уйду, и дело с концом. Она нам чужой человек, папа. Она меня доведет… Из-за нее у меня в университете три экзамена не сданы.
— Могут отчислить, — сказал Василий Капитонович.
— Вполне! — почему-то с радостью согласился Анатолий. — И работа в голову не лезет. А наше дело, папа, знаешь, какое?
— Ваше дело я знаю, — сказал отец.
Он поднялся со стула.
— Куда ты? — спросил сын.
— К матери. Досыпать.
Подтянув на впалом животе кальсоны, босой, с зазябшими ногами, он повертел в руках пистолет, поло жил его на стол и пошел из кухни.
Укладываясь подле жены, Василий Капитонович неловко погладил ее по остывшему круглому плечу.
— Ну как, Вася? — прошептала Елена Ивановна.
— Все в порядке, — сказал он.
— Поговорил с ним?
— Ага. Беседовали. Спи, Леля.
— Спасибо тебе, Вася. — Она поцеловала его в висок. — Никогда я никого не любила, кроме тебя.
Он скрипнул зубами и еще долго не мог заснуть,
Утром в кухне пили чай.
Анатолий вышел из комнаты с перевязанной щекой. Варя держала на коленях ребенка и поила его с ложечки теплым молоком. Витька убежал в школу.
— Значит, насчет Ириши мы договорились, мама, — сказала Варя. — В среду Толик привезет ее.
— Я, наверное, бюллетень оформлю, из-за флюса, — сказал Анатолий. — Если в городе не дадут, попрошу здесь в больнице. Батя поможет.
Василий Капитонович ничего не ответил. Он пил чай.
Сын поглядывал на него украдкой. Ему было совеетно за все, что произошло на глазах у старика, и хотелось сказать ему, что больше это никогда не повторится. В конце концов, он хозяин в доме. И никаких парикмахерских курсов он не потерпит.
Когда собрались на вокзал, Елена Ивановна вышла провожать их на крыльцо. Сверток с пирогами она положила сыну в портфель.
— Туфли у тебя нечищеные, — сказала Елена Ивановна.
— Ну что ты, мама, вечно привязываешься ко мне с туфлями, — сказал Анатолий. — Почищу в городе.
— Удивительный вы человек, мама, — сказала Варя. — Как будто у людей нет других интересов, кроме туфель.
Они пошли к автобусу, Анатолий нес дочку, Варя — портфель.
В комнате, у окна, стоял Василий Капитонович. Глядя им вслед, он громко произнес:
— Сопляк. Вот сопляк.
НОЧЬЮ
— Перестань!
— А потом ты поехала с ним…
— Перестань! Перестань.
— А потом ты поехала с ним на Клязьму, и вы взяли в гостинице два отдельных номера. Представляю себе, какое у тебя было счастливое лицо, когда вы ехали вместе на Клязьму.
— Я заткнула уши, можешь говорить все, что угодно.
— И это продолжалось два года. Хочешь, я повторю то, что ты сказала ему по телефону?
— Не смей. Ведь ты же обещал мне.
— Ты сказала, что любишь его и что гордишься им. Мне ты никогда не говорила, что гордишься мной. Ты позвонила ему с утра, с самого раннего утра…
— Господи, какое это имеет значенье — утром или вечером!
— Если ты звонила с утра, значит, ты с этим проснулась, значит, ты думала об этом круглые сутки. Думала всегда. Все эти два омерзительных года. Ты радовалась, когда я уезжал в командировки, в Рязань, в Баку, в Ростов, в Свердловск, в Ташкент. Ты укладывала мой чемодан, провожала меня на вокзал, тебе надо было лично убедиться, что поезд действительно ушел. Ты говорила мне на прощанье, когда я уже стоял в тамбуре вагона: «Береги себя». Я еще тогда замечал, каким невыразительным голосом ты это говорила. Тебе надо было поскорей вернуться с вокзала, скорее звонить ему, что я уехал, что вы свободны…
