Илья Эренбург - Падение Парижа
Тесса встал, прошелся по кабинету, вытянул руку и проникновенно, как будто перед ним присяжные, сказал:
– Я видел, как вы молились. Не скрою – я был потрясен. Лично я вырос в свободомыслящей семье, но я уважаю религию, понимаю чувства верующего. Скажите, как можете вы, католик, заступаться за коммунистов?
– Я не за коммунистов заступаюсь. Мне доверена армия. Религия тут ни при чем. Кто будет отвечать? Мы, военные. Я ненавижу немцев. Это вам понятно? И вот они могут прийти сюда, в Париж. Да я согласен посадить на заводы не только коммунистов – черта, лишь бы у нас было снаряжение!..
– Вы напрасно волнуетесь. Не учитываете специфики этой войны. Это скорее вооруженный мир. Не знаю, зачем Гамелен погубил столько жизней в Варнадтском лесу. Франция – страна низкой рождаемости, мы должны вдвойне экономить… Красивые жесты обходятся слишком дорого. А война решится иначе. Блокада – вот наше оружие! Причем расплачиваются англичане. Кого топят немцы? Англичан. Нам это только выгодно: пусть Англия придет на мирную конференцию сильно потрепанной. Блокада – чудовищный пресс: мы его закрутим, но не слишком. Было бы ошибкой довести немцев до отчаяния – тогда они могут действительно полезть на линию Мажино. Необходимо их припугнуть, и они станут сговорчивей. Почему мы воюем против Германии? Это роковое недоразумение, и только. Простите, я привык говорить прямо. Военные должны стушеваться: эту войну выиграют не генералы, а дипломаты.
Рассказывая потом о беседе с министром, де Виссе кричал: «Выпроводил меня, как прислугу, – не вашего ума дело!.. В Америке покупать не хотят – дорого. Здесь ничего не делают: рабочие – коммунисты. И воевать не собираются – армия должна сидеть смирно. А чего они хотят? Вот и поймите!..»
В тот вечер Тесса обратился по радио к стране. Он не любил говорить в микрофон: его расхолаживало отсутствие глаз, которые загораются или покрываются влагой сочувствия. Когда пришли операторы, Тесса позвал старого курьера.
– Морис, посиди здесь, пока я буду читать. Твое лицо меня вдохновляет.
Морис улыбнулся и замер. А Тесса, кокетливо улыбаясь, восклицал:
– Рубикон перейден! Наша война – крестовый поход двадцатого века. Мы обнажили меч за высокие моральные ценности, за христианский гуманизм, за очеловечение грубой механики. Наш меч – страшный меч. Я не раскрою перед неприятелем военной тайны, сказав, что никогда небо Франции не видало столь мощного воздушного флота. Никогда наша земля не сотрясалась от таких полчищ танков. Мы работаем не останавливаясь, день и ночь, чтобы еще усилить гигантскую броню. Нам помогают наши доблестные союзники – англичане и великая заатлантическая демократия. Но главная наша сила – наш дух, братство, которое вяжет людей всех партий, всех классов, единство нации, ее воля к победе. Французы, мы не вложим меч в ножны, пока не сразим заклятого врага цивилизации!
Морис боялся шелохнуться. Он сидел на кончике стула все с той же искусственной улыбкой; ему казалось, что его фотографируют.
6
Штаб армии помещался в усадьбе богатого эльзасского фабриканта. Это был поместительный дом с зимним садом и с бильярдной, где у офицеров по вечерам происходили турниры. В библиотеке офицеры сидели над картами. Канцелярия находилась в бывшей детской; там стучали без умолку ундервуды, на стене еще висел мышонок из фильма, а под ним работала машинистка Люси, с соломенными волосами и с длинными ресницами, выкрашенными в фиолетовый цвет. За ней волочился любимец генерала, майор Леруа.
Хозяин усадьбы любил безделушки; на письменном столе, за которым работал генерал Леридо, стояли чернильница в виде Пизанской башни, пингвин из копенгагенского фарфора и часы с различными циферблатами, показывающими время Парижа, Сан-Франциско и Токио. Работая, генерал отодвигал пингвина: боялся разбить. Он не выносил ущерба; его оскорбляли чернила, пролитые на паркет, или солдатские сапоги, примявшие газон.
Казалось, человек с таким характером должен был выбрать другую карьеру; но в семье Леридо все были военными. В четырнадцатом году Леридо командовал полком; показал себя исполнительным; дошел до генеральского чина. Он умел ладить с начальниками и с подчиненными, не вылезал вперед; называл себя учеником Фоша; говорил: «В нашем деле самое главное – спокойствие, чувство меры». Неизменно любезный, гладко выбритый, пахнущий одеколоном, он всем нравился, всех успокаивал. Его несчастьем был низкий рост; он не позволял фотографам снимать его, когда кто-нибудь стоял рядом.
Успеху Леридо способствовала его тактичность. Он ненавидел депутатов, но когда штатские при нем заговаривали о политике, отвечал: «Я доверяю избранникам нации». С Леридо ладили все: Бретейль, Дюкан, Виар. Он охотно беседовал с ними о роли, сыгранной семидесятипятимиллиметровыми орудиями в Марнской победе, или о красоте классической поэзии. Он обожал литературу; покупал роскошные издания Расина и Корнеля и даже напечатал лет тридцать тому назад статью в провинциальном журнале – «О некоторых погрешностях Стендаля», посвященную разбору «Пармской обители» с точки зрения военной науки.
Свое дело Леридо любил; но война его огорчала хаотичностью – все, что на маневрах было совершенным, искажалось тысячами случайностей. И за три последних месяца он осунулся, постарел. Жаловался на боли. Врач говорил: «печень», но Леридо приписывал болезнь событиям. Все его смущало: фронт был коротким, и он не знал, что делать с частями, приговаривал: «Горе от избытка, вот что…» Люди спали под открытым небом; в ноябре начался грипп. Офицеры побаивались солдат, не проводили учений, а солдаты томились и пьянствовали. Когда Леридо говорили: «Гамелен накапливает тяжелую артиллерию для атаки против линии Зигфрида», – он вздыхал: «У командиров нет револьверов, вот что…»
Он строго следил за распорядком дня в штабе. Все вставали в шесть часов. Полковник Моро принимал рапорты. Майор Леруа читал скучные газеты, стараясь заглянуть в канцелярию, где стучала на машинке Люси. Майор Жизе распекал интендантов. Полковник Жавог изучал карты. А капитан Санже, лысый и мечтательный, вздыхая про себя о парижских кабачках, докладывал генералу: «В Цвинкере два солдата ранены… Против Шестнадцатой дивизии замечено передвижение, немцы подвезли сто восемьдесят шестой полк… Вчера действий авиации противника не замечено… В Танвилле открыли лазарет для венериков…» Генерал, отодвигая пингвина, бормотал: «Вот что!..» За стол садились ровно в двенадцать.
Сегодня подали страсбургский паштет из гусиных печенок. Полковник Моро сказал:
– Дары местных богов.
Генерал вздохнул: врач посадил его на диету. Чтобы утешить себя, он заметил:
– Самое полезное – салат. С возрастом человек становится травоядным существом. Это естественно…
Поспешно проглотив кусок паштета, капитан Санже поддержал:
– Конечно…
Поговорили о том, что Гитлер – вегетарианец. Генерала это удивило; он долго приговаривал: «Вот что… Интересная черта…» Потом майор Леруа стал излагать содержание газетных обзоров.
– В центре внимания Финляндия. Все спрашивают, что будут делать русские.
Генерал оживился:
– Очень интересно! Конечно, они могут начать обходное движение, попытаться выйти к Ботническому заливу, чтобы отрезать Хельсинки от Швеции. Могут предпринять и лобовой удар на линию Маннергейма. Посмотрим, посмотрим… (Война в Финляндии была для него стратегической задачей; она как бы возвращала его к уюту парижского кабинета, и он меланхолично вздохнул.) А что пишут о наших делах?
– Мало. В «Эпок» цензура вырезала две колонки…
– И хорошо сделала. Наверно, статья Кериллиса или Дюкана. Не понимаю, как им позволяют писать!
Полковник Моро был близким другом генерала Пикара; оба ненавидели Дюкана. И полковник сказал:
– Мне пишут из Парижа, что Дюкан собирался сюда. Только его не хватало!..
Генерал, сердясь, всегда облизывал губы. Так он поступил и теперь:
– Ни в коем случае! Даладье может нас избавить от подобных сюрпризов. Дюкан способен заразить всех своей паникой… Я сам слышал, как он кричал: «Немцы весной предпримут решительную операцию…» Что вы хотите, человек когда-то был летчиком, но в стратегии неуч, отстал, ничего не видит. Для него линия Мажино – это полевые укрепления на Эне или на Сомме… (Он тщательно выбрал грушу – долго ощупывал ее, проверяя, спелая ли, потом маленьким ножом осторожно снял кожу, вытер пальцы, залитые душистым соком.) Когда ножик входит, как в масло, груша всегда хорошая… Попробуйте, майор. (Он протянул Санже половину груши.) А в болтовне Дюкана сказывается влияние полковника де Голля. Я прочитал его записку… Гамелен прав: это фантазер. Не хочет понять, что немцы блефуют. Валит все в одно: Польшу, Испанию, где против регулярной армии сражались анархисты, наш фронт… Вообще плохо, когда люди, вместо классиков военной науки, питаются газетными сенсациями. Такой де Голль считает себя новатором. На самом деле он рутинер. Он видит перед собой Седан или наполеоновские войны. Забыл про опыт мировой войны. Думает, что танки будут носиться по Европе, как когда-то носилась кавалерия. А эпоха молниеносных войн миновала. Мы вернулись к длительным осадам стран. Это Троянская война, вот что…
