Дэвид Митчелл - Сон №9
Кусакабэ ответил:
– Американцы – серьезные противники, лейтенант.
Мы с Гото опасались, что от словесных оскорблений они перейдут к действиям, но Абэ спокойно убрал шахматные фигуры.
– Американцы – изнеженная и малодушная нация. Без своего оружия янки ничего не стоят.
Кусакабэ сложил доску.
– Мы проиграли эту войну, потому что наглотались своей пропаганды. Она связывает нам руки.
Абэ вышел из себя, схватил доску и швырнул ее через всю каюту.
– Тогда почему же ты здесь, пилот кайтэн?
– Кусакабэ с вызовом смотрит на нашего старшего офицера:
– Смысл моей жертвы в том, чтобы помочь Токио договориться о менее унизительной капитуляции.
Абэ шипит от злости:
– Капитуляции? Это слово – проклятие для духа Ямато-дамаси! Мы освободили Малайю за десять недель! Мы бомбили Дарвин! Мы вышвырнули англичан из Бенгатьского залива! Своим оружием мы создали на Востоке содружество процветания, которое превзошло некогда созданное Чингисханом! Восемь углов под одной крышей!
Кусакабэ не выказал ни злости, ни желания согласиться:
– Очень жаль, что дух Ямато-дамаси не придумал, как удержать эту крышу, чтобы она не рухнула нам на голову.
Абэ хрипло закричал:
– Твои слова позорят символ на твоей форме! Они оскорбляют твое подразделение! Если бы мы были на Оцусиме, я составил бы на тебя рапорт как на мятежника! Мы говорим о добре и зле! Божественная воля очевидна!
Кусакабэ ответил:
– Мы говорим о размере бомб. Я хочу потопить вражеский авианосец, но не для тебя, лейтенант, не для нашего подразделения, не для благородных господ или этих клоунов в Токио, а потому, что чем меньше американских самолетов будет сбрасывать на Японию бомбы, тем больше вероятность того, что мои сестры доживут до конца этой глупой кровавой войны.
Абэ дважды с силой ударил Кусакабэ в лицо правой рукой, а левой ударил снизу под подбородок. Кусакабэ зашатался и сказал:
– Прекрасный способ убеждать, лейтенант.
Гото встал между ними. Я не мог даже пошевелиться, так я был потрясен. Абэ плюнул в Кусакабэ и выбежал из каюты, но на подводной лодке не слишком много мест, куда можно убежать. Я намочил платок, чтобы приложить его к синяку, но Кусакабэ снова принялся за книгу, будто ничего не случилось. Он так спокоен, что я почти уверен: он нарочно выводит Абэ из себя, чтобы тот от него отстал.
15 ноября 1944 г.
Погода: дождь и ветер, мы зацепили тайфун. У меня легкая диарея, но в лазарете мне дали надежное лекарство. Мы потеряли связь с «1-37», нашей сестрой в этом походе. Проверка всех систем кайтэн заняла почти весь день. После вчерашнего столкновения Абэ заговаривает с нами только в случае крайней необходимости. Кусакабэ обращается к нему с неизменной вежливостью. Его правый глаз наполовину заплыл и посинел. Гото сказал команде, что Кусакабэ упал со своей койки. Я спросил Кусакабэ, в силе ли еще его предложение дать мне почитать книгу английского кабуки, и он ответил, что да, и посоветовал мне одну пьесу о самом доблестном воине Рима. Послушай: «Я тоже за войну. Война лучше мира, как день лучше ночи. Война бодрит, подхлестывает, будит, будоражит. А мир – паралитик и соня. Он отупляет, усыпляет, окисляет, оглупляет. Он плодит больше выблядков, чем война убивает солдат»[116]. Даже когда в каюту вошел Абэ, я все равно продолжал читать. Однако западные принципы воинской доблести меня озадачили. Этот солдат, Кориолан, рассуждает о чести, но когда он понимает, что римляне предали его, то вместо того, чтобы выразить свое негодование и совершить харакири, он дезертирует и сражается на стороне врага! Где же тут честь? Сегодня после обеда мы заметили американский транспорт, идущий без конвоя, но капитану Ёкоте дан строжайший приказ не выпускать обычных торпед, пока кайтэн не выполнят свое задание. Гото поклялся, что он, со своей стороны, и слова бы не сказал Адмиралтейству, если бы капитан Ёкота пренебрег этим указанием. «1-47» передала сообщение о двух вражеских линкорах в двадцати километрах к юго-юго-востоку, и мы дали этому транспорту уйти. Ближе к вечеру мы с Гото сделали из картона модель военного корабля и отрабатывали углы захода на цель с воображаемым перископом. Потом Гото посмотрел на меня и сказал, просто, как будто о погоде:
– Цукияма, я хочу познакомить тебя с моей женой.
– На этот раз он был совершенно серьезен. Они поженились во время нашего последнего увольнения.
– Если она захочет снова выйти замуж после моей смерти,– сказал он, больше обращаясь к себе самому, чем ко мне,– я уже дал ей свое благословение. У нее может быть другой муж, но у меня никогда не будет другой жены.
Потом Гото спросил, почему я вызвался добровольцем в силы особого назначения. Тебе может показаться очень странным, что мы никогда не говорили на эту тему на Оцусиме или даже в Наре, но тогда наши помыслы были слишком заняты «как», чтобы отвлекаться на «почему». Я ответил, и мой ответ неизменен: я верю, что проект кайтэн именно то, для чего я был рожден.
***Суга неуклюже спускается вниз.
– Привет.
– Привет.– Я закрываю дневник.– Как самочувствие?
– Голова просто раскалывается.
– Где-то здесь у моего босса была аптечка…
– У меня иммунитет к обезболивающим. Я отмыл твой туалет. Я еще никогда не мыл туалетов. Надеюсь, что нашел нужные тряпки и все такое.
– Спасибо.
Суга чихает и некоторое время смотрит на экран. Это американский фильм – у нас в основном американские,– который я выбрал наугад, он называется «Офицер и джентльмен»[117]. По надписям на коробке я решил, что он может быть про войну в Тихом океане и моряков, с которыми сражался мой двоюродный дед, но ошибся. Главный герой – у него страдальческая крысиная физиономия – застрял в лагере для новобранцев где-то в восьмидесятых.
– Что ж,– говорит Суга,– я понимаю, почему ты послал Уэно подальше. И это все, что ты делаешь? Целый день протираешь штаны перед экраном и смотришь фильмы?
– Это то же самое, если я скажу, что ты протираешь штаны перед мониторами своих компьютеров.
Суга рассматривает стеллаж с новинками.
– Видеопрокаты доживают последние дни. Скоро люди будут загружать фильмы из Сети, вот. В формате DCDI. Технология уже существует, ждут только, когда рынок созреет. Забыл спросить, как поживает та кореяночка, которую ты выслеживал?
– Э-э, я ошибся, она была не та, кто мне нужен.
Ядовито-зеленый джип, сотрясающийся от музыки будущего, загромождает тротуар. Лолита на пассажирском сиденье выплевывает из окна вишневые косточки, а в это время далай-лама стремительно врывается в салон с пушистым белым хорьком – наряженным в розовый с зеленым галстук-бабочку – в одной руке и тремя кассетами в другой.
– «Ясон и аргонавты» нас взволновал, «Синдбад» привел в уныние, «Титаник» поразил в самое сердце. Мифы уже не те, что были. Я-то знаю, я сам их писал.
Я проверяю срок возврата и благодарю его. Далай-лама летящей походкой выходит на улицу и машет нам лапкой своего хорька. Хорек зевает. Джип срывается с места, и отголоски музыки растворяются в окружающем шуме. Суга смотрит вслед сквозь стеклянную дверь.
– Хотел бы я иметь такого друга. Я звонил бы ему каждый раз, когда почувствую себя неудачником, так вот, просто чтобы напомнить себе, как я, в сущности, нормален.– Суга зевает, протирает очки краем футболки и выходит за порог, чтобы посмотреть на погоду.– Итак, новый день.
– Комнаты ожидания при зале для прослушиваний похожи на палаты для сумасшедших,– голос Аи пробивается сквозь шквал помех,– или для изучающих методы психологической войны. Музыканты хуже, чем шахматисты мирового класса, которые пинают друг друга под столом. Один мальчик из музыкальной школы в Тохо ест чесночный йогурт и читает французские ругательства по разговорнику. Вслух. Другой распевает буддистские мантры вместе со своей мамочкой. Две девушки обсуждают самых популярных самоубийц в музыкальной академии, которые не вынесли напряжения.
– Даже если музыка, что ты будешь играть, покажется твоим судьям вполовину хуже, чем показалась мне вчера ночью, ты пройдешь.
– Ты небеспристрастен, Миякэ. Они не дают баллов за красивые шейки. Все равно конкурс на стипендию Парижской консерватории не проходит просто так. Сквозь него продираются, ломая ногти, по трупам таких же подающих надежды, как ты. Как гладиаторы в Древнем Риме, с той разницей, что если проиграешь, то должен изобразить вежливую улыбку и принять кару. Играть для тебя по телефону – не то же самое, что выступать перед комиссией из типов, похожих на восставших из ада военных преступников, от которых зависит мое будущее, моя мечта и смысл всей моей жизни. Если я провалю это прослушивание, меня ждут частные уроки для миленьких доченек богатеньких бездельниц до самой смерти.
– Будут и другие прослушивания,– вставляю я.
