Марио Пьюзо - Четвертый Кеннеди
В серебряном ведерке стояла бутылка с вином, которое они пили. Хокен наполнил бокал Джатни.
Еда была изысканная, воздух благоухал, сад выглядел безмятежным, и Джатни понял, что сюда не могут проникнуть никакие мирские заботы.
Мужчины и женщины за столиками вокруг излучали уверенность в себе. Это были люди, подчиняющие себе жизнь, и когда-нибудь он станет одним из них.
В течение всего обеда он больше слушал, чем говорил, изучая своих соседей по столику. Он решил, что Дин Хокен действительно значительная личность и ведет себя соответственно. Хотя, подумал Джатни, это совершенно не означает, что он хороший человек. Дэвид понял, что хотя это светский обед, но Розмари и Хок пытаются уговорить Джибсона Грейнджа делать вместе с ними фильм.
Похоже, что Розмари Бельэйр – самая известная женщина-продюсер в Голивуде.
Дэвид Джатни слушал и наблюдал, не принимая участия в разговоре. Когда он сидел неподвижно, его лицо казалось красивым, как на фотографиях. Сидевшие с ним за столом отметили это, но Джатни понимал, это он их не интересовал.
Сейчас такая ситуация его устраивала, он мог незаметно изучать этот мир могущественных людей, который надеялся завоевать. Хокен устроил данный обед, чтобы предоставить возможность своей приятельнице Розмари уговорить Джибсона Грейнджа принимать участие в съемках фильма. Но почему? Между Хокеном и Розмари ощущалась легкость в отношениях, которая бывает только между любовниками. Это проглядывало хотя бы в том, как Хокен успокаивал Розмари, когда она слишком возбуждалась, уговаривая Джибсона Грейнджа. Один раз у нее вырвалось:
– Если мы будем делать фильм с вами, я получу гораздо больше удовольствия, чем Хок.
Хокен рассмеялся:
– Мы тоже неплохо проводили время, правда, Джиб?
На что актер ответил без тени улыбки:
– Нет, мы работали.
В кинобизнесе Джибсон Грейндж считался прибыльным актером, то есть если он соглашался сниматься в фильме, то этот фильм немедленно готова была финансировать любая студия. Поэтому Розмари так старалась уломать его. Внешность у него была подходящая, он представлял собой образец традиционного американца типа Гарри Купера, долговязого с открытым лицом. Он выглядел бы, как Линкольн, если бы тот был красив. С дружелюбной улыбкой он внимательно слушал всех, с кем разговаривал, а о себе с юмором рассказал несколько забавных историй, что было очень мило. Одевался он более по-домашнему, чем это принято в Голливуде – плохо выглаженные брюки, поношенный, хотя и дорогой свитер, и потертый пиджак. И тем не менее, он привлекал всеобщее внимание. Происходило ли это потому, что многие миллионы зрителей видели его лицо, которое камера показывала крупным планом? Может даже существовали загадочные озоновые пласты, где навечно отпечаталось его лицо? Или дело в каких-то физических явлениях, которые еще не может разгадать наука? Он был умен, Джатни это заметил. В глазах Джибсона, когда он слушал Розмари, искрился смех, но не проглядывало снисхождение, и хотя он, казалось, соглашался со всем, что она говорила, не подчинялся ей. Это был такой мужчина, каким мечтал стать Дэвид Джатни.
Они продолжали смаковать вино. Хокен заказал десерт – необыкновенные французские пирожные, Джатни в жизни своей не пробовал ничего вкуснее. Джибсон Грейндж и Розмари Бельэйр отказались даже прикоснуться к десерту, Розмари с выражением ужаса, Джибсон Грейндж с легкой улыбкой. Однако было ясно, что когда-нибудь Розмари не устоит перед соблазном, а вот Грейндж, подумал Джатни, в безопасности. Он никогда в жизни не прикоснется к десерту, а грехопадение Розмари неизбежно.
По настоянию Хокена Джатни съел остальные пирожные. Все продолжали разговаривать, а Хокен заказал еще одну бутылку вина, но пили теперь только он и Розмари. И тут Джатни подметил новую тенденцию в разговоре: Розмари целиком сосредоточилась на Джибсоне Грейндже.
На протяжение всего вечера Бельэйр почти не разговаривала с Джатни, а теперь она игнорировала его настолько, что ему не оставалось ничего другого, как болтать с Хокеном о былых временах в Юте. Но, в конце концов, они оба так увлеклись зрелищем состязания между Розмари и Джибсом, что замолчали.
По мере того, как длился вечер и вино убывало, Розмари перешла к откровенному обольщению. В ее действиях чувствовалась тревожащая настойчивость, пугающая откровенность желания. Она во всю демонстрировала свои достоинства. Сначала это были движения лица и тела, как-то сам собой вырез ее платья стал глубже, еще более обнажив грудь. Ноги ее все время перемещались, она их скрещивала и так, и эдак, подол платья пополз вверх, приоткрывая сверкающие бедра. Ее увлеченность разговором подчеркивала жестикуляция рук, которыми она временами касалась лица Джибсона. Она щеголяла остротой ума, рассказывала смешные анекдоты, демонстрировала свою чувственность. На ее прекрасном живом лице отражались все ее переживания: любовь к людям, с которыми она работает, беспокойство за членов ее семьи, забота об успехах друзей. Она показывала свою глубокую привязанность Дину Хокену, вспоминая, как добрый старина Хок помог ей в карьере своими советами и влиянием. Тут Хокен прервал ее для того, чтобы пояснить, что она заслужила ту помощь своей самоотверженной работой над его картинами, своей преданностью ему, и когда он произносил эти слова, Розмари подарила ему взгляд, исполненный благодарности. В этот момент Джатни, совершенно уже зачарованный, заметил, что это должен быть, был очень ценный опыт для них обоих. Однако Розмари, возобновившая свою атаку на Джибсона, прервала Джатни на полуслове.
Джатни испытал легкий шок от ее грубости, но, как ни странно, не возмутился. Она была так красива, так настроена получить то, что хотела, а желание ее становилось все более очевидным – она мечтала сегодня ночью иметь Джибсона в своей постели. В ее желании была чистота и откровенность ребенка, и это делало ее грубость даже привлекательной.
Но что вызвало восхищение Джатни, так это стиль поведения Джибсона Грейнджа. Актер прекрасно понимал, что происходит, и, заметив грубость Розмари по отношению к Джатни, постарался загладить ее:
– Дэвид, у вас еще будет шанс поговорить.
Он словно извинялся за эгоистичность знаменитости, которую совершенно не интересуют те, кто не добился славы. Однако Розмари оборвала и его, и Джибсон стал вежливо слушать ее, но это была больше, чем вежливость. Он обладал прирожденным обаянием, которое стало частью его существа. Он относился к Розмари с искренним интересом, его глаза искрились и не отрывались от ее лица. Когда она касалась его руками, он похлопывал ее по спине. Он не скрывал, что она ему нравится, о чем говорили и его губы, раздвинутые в улыбке, смягчающей суровое лицо.
Но было совершено очевидно, что Розмари загнала его в угол, откуда не было выхода. Выпив еще вина, она окончательно раскрыла свои карты.
Она обращалась только к Джибсону, игнорируя остальных мужчин, сидящих за столиком. Она сманеврировала своим телом так, что оказалась в непосредственной близости к Джибсону, отгородив его от Дэвида Джатни и Хокена.
– Я хочу быть личностью, – говорила она, – хочу уйти от всего этого притворства, от кинобизнеса, который меня не удовлетворяет. Я хочу выйти в мир, чтобы сделать его лучше. Как Мать Тереза или Мартин Лютер Кинг. Я ничего не делаю, чтобы мир совершенствовался, а могла бы быть медицинской сестрой или врачом, могла бы заниматься социальными проблемами. Я ненавижу эту жизнь, эти светские приемы, необходимость быть всегда наготове, чтобы встретиться с важными людьми, принимать решения о каких-то паршивых фильмах, которые не помогают человечеству. Я хочу делать что-то настоящее.
С этими словами она схватила руку Джибсона Грейнджа.
Дэвид Джатни смотрел на Грейнджа и понимал, почему тот стал такой крупной звездой в кинобизнесе, что дает ему возможность контролировать фильмы, в которых он снимается. Потому что Джибсон, чью руку все еще сжимала Розмари, каким то образом умудрился отодвинуть от нее свой стул и сесть в центре стола. Розмари все еще смотрела на него страстным взглядом, ожидая ответной реакции, а он тепло улыбнулся ей и слегка склонил голову, обращаясь к Джатни и Хокену.
– Она очень шустра, – сказал он с подчеркнутым восхищением.
Дин Хокен разразился хохотом, Дэвид Джатни не мог подавить улыбку. Розмари выглядела ошарашенной, но произнесла с шутливым упреком:
– Джиб, ты ни к чему не относишься серьезно, кроме своих дерьмовых фильмов.
И чтобы показать, что она не оскорблена, протянула ему руку, которую Джибсон Грейндж нежно поцеловал.
Дэвид Джатни жадно наблюдал за ними, такими утонченными и таинственными. Особенно он восхищался Джибсоном Грейнджем. То, что он мог оттолкнуть такую красивую женщину, как Розмари Бельэр, внушало восхищение. А то, что он так легко превзошел ее в остроумии, казалось божественным даром.
