Ирина Степановская - Круговая подтяжка
– Вот, как дам тебе сейчас за твои сюрпризы! Тебе бы так помучиться! – Брюнетка отвесила парню подзатыльник. – Погоди, дай с соседкой попрощаться.
– А она что, тоже это делала? – У парня горели интересом глаза.
– Сюда за другим не приходят! На пока, неси мою сумку!
Черненькая снова вошла в палату.
– Скажи хоть на прощание, как тебя зовут?
Ее соседка лежала, отвернувшись к стене, и делала вид, что спит.
Брюнетка подошла и тронула ее за плечо.
– Я ведь знаю, что не спишь. – Она вздохнула. – Не переживай ты так. Обойдется.
Блондинка повернулась и молча на нее посмотрела.
Брюнетке стало страшно.
– Ну, всего хорошего?
– Пока. – Блондинка закрылась простыней и снова отвернулась.
– Пока. – Лена случайно кинула взгляд на тумбочку, где лежала справка, приготовленная акушеркой. «Алла Дорн, – было написано крупными буквами в первой строке, – двадцать семь лет».
Лена окинула взглядом скорчившуюся фигуру неразговорчивой соседки и вышла из палаты. Через минуту Алла услышала, как под окнами взревел мотоцикл. Она еще полежала, потом села на постели, взяла в руки расческу и принялась равнодушно водить ею по длинным белым волосам.
– И за вами приехали, – снова открыл дверь в палату тот же охранник. Из-за его спины показался Владик Дорн.
– Да здесь вполне прилично! – Он окинул любопытным взглядом убранство комнаты. – Поехали, Алка!
Алла уклонилась от его поцелуя. Подделавшись под настроение жены, он посерьезнел – помог ей надеть пальто, взял сумку, проводил к машине, открыл переднюю дверцу. Алла села на заднее сиденье и с ненавистью уставилась на лохматый затылок мужа. В полном молчании поехали они домой.
Последним в это утро уехал усталый и грустный Борис Яковлевич Ливенсон.
20
На следующее утро Михаил Борисович Ризкин зашел к Тине. Она еще лежала – Барашков велел пока побольше лежать, – но все приборы были уже отключены. Лицо Михаила Борисовича было, как всегда, чуть насмешливым, и Тина опять почувствовала к нему легкую неприязнь. Под ложечкой засосало, как в присутствии слишком строгого учителя.
«Вот он пришел, и жизнь моя сейчас изменится, – подумала она. – Если скажет, что опухоль злокачественная, я покончу с собой. Не буду больше мучиться».
– Ну что, дорогая? – Михаил Борисович присел возле кровати на стул. – Как самочувствие? – Он взял Тину за руку. – Болезнь, конечно, вас не украсила, но глазки блестят! Хороший признак. Показатель выздоровления.
– Не томите меня, – сказала Тина. – Вы ведь знаете: то, что вы скажете, для меня важно. И не бойтесь сказать мне правду. Ну? Только честно. Какая опухоль? – Она заглянула ему в глаза, попытавшись уловить малейшую тень, хоть незначительное сомнение. Но Михаил Борисович смотрел на нее прямо, чуть усмехаясь, и его колючие точечные зрачки буравили ее, словно он ставил на ней психологические опыты.
– Опухоль доброкачественная, – сказал он, – я в этом уверен. Но вы ведь врач, и, в моем понимании, очень неплохой. Давайте поиграем в игру. В «Поле чудес». Отгадайте, что это за опухоль?
«Зачем он проверяет меня? – подумала Тина. – Конечно же, он как раз тот человек, который судит о других по их способности мыслить. Если я перед ним провалюсь, моя репутация в его глазах погибнет навсегда. Но мне на это совершенно плевать. Я уже столько передумала об этой опухоли, столько вспомнила, хотя Барашков, скотина, так и не принес мне ни одной книжки, что мне все равно, что про меня подумает еще и Михаил Борисович. Сам бы, интересно, как он себя повел бы на моем месте?»
– Я знаю, какая это опухоль, они не так уж редко ветречаются, – сказала вслух Тина. – Моя ошибка в том, и в общем-то я понимаю, что это непростительная для врача ошибка, что размышлять об этом я стала только сейчас, после операции. А до того я ни о чем не хотела думать. Мне хотелось все время лежать. Между прочим, – Тина покраснела, – в этот период я пристрастилась к алкоголю.
– А сейчас вам хочется выпить? – Ризкин оценил ее прямоту.
– Нет.
– Ну вот видите. Значит, это было не от слабости. Такова была потребность обмена веществ. Ну так скажете мне, что это была за опухоль?
– Ну, если мы играем в «Поле чудес», то первая буква «а». – Тина внимательно посмотрела на Ризкина.
– Из какого слоя надпочечника?
– Конечно, из коркового. Обижаете, начальник.
– Оттуда растут две опухоли на «а», – вкрадчиво улыбнулся Ризкин.
– Ну, уж вы тоже, за кого меня принимаете! – обиделась Тина. – Та, вторая, делает из женщин мужчин. У меня же по этой части все в порядке. Вторая буква «л»!
– Вам приз! – пожал ей руку Ризкин и вытащил из кармана конфету. – Вы правильно догадались. Опухоль та самая. Вот заключение. – Он вытащил из кармана сложенный вчетверо листок и дал ей прочитать.
Тина развернула листок. «Только не плачь!» – приказала она себе, но никакие приказания не помогли. Она прочитала. В листке действительно был написан тот самый диагноз. Она отложила его на одеяло и закрыла ладонями глаза. Когда она их открыла, Ризкин стоял возле окна.
– Простите меня, – сказал он. – Наверное, я поступил жестоко. Но вы всегда казались мне сильным человеком.
– Вам бы такое пережить! – Она вытирала слезы прямо ладонями. – Совсем уж там, в своей патанатомии, ничего не соображаете.
– Ну ладно. Прошу прощения. – Он подошел к ее постели и снова сел. – Теперь, считайте, все позади.
– Да, – шмыгнула Тина носом. – Если не считать того, что я осталась с одним надпочечником.
– С какой-нибудь другой теткой я не пошел бы разговаривать вообще. Отослал бы заключение и забыл. Но с вами, – Михаил Борисович, улыбаясь, смотрел на Тину, – мне всегда было приятно поговорить. Даже теперь, когда вы похожи на толстую, избалованную родителями, капризную девочку. Люди живут без одного из парных органов. Живут без глаза, почки и даже селезенки, хотя она, как вы знаете, и единственная в организме. Сам я вот уже двадцать лет вполне неплохо живу без одного легкого.
– Как? – у Тины перехватило дыхание. «У него нет легкого? Так вот почему он разговаривал со мной так, будто имел на это право». – У вас тоже была опухоль?
– Нет, – засмеялся Ризкин. – Я вообще-то никогда об этом и не говорю. И часто даже забываю. И вы потом не будете придавать вашему надпочечнику такое значение.
– Но все-таки отчего…
– Безумствовал в молодости. Валял дурака – пил, курил, был неудержим с женщинами. В результате – туберкулез. Я уже был тогда студентом. После операции попросил показать мне операционный материал. Доктора оказались совершенно правы – две огромные каверны лечить консервативно не имело смысла. Если бы не операция, меня бы уж давно не было. Но вы знаете, операция пошла мне на пользу.
