Эрве Базен - Анатомия одного развода
– Скажи пожалуйста, а! Тебе ведь всего двадцать! – протестовала бакалейщица Мария.
Реплика Ирмы, преподавательницы английского, была изложена в другой форме, предназначенной интеллектуалам:
– Любовь – это Ахиллово копье!
Лишь немногие рассмеялись, почти никто не понял ее. Зато запрос Эрвелины о повышении ей алиментов вызвал мгновенную реакцию.
– Она имеет право на треть!
– Вовсе нет! Он снова женился, у него теперь еще один ребенок. Будет удивительно, если ей удастся получить хоть четверть.
– Значит, если он сделает себе еще восемь деток, то Эрвелина сдохнет!
Вмешивается президентша. Она сожалеет, что «сестры» с такой злобой обсуждают этот вопрос. Она, конечно, понимает их, но ей хотелось бы, чтобы они больше заботились о своей независимости. Мэтр Гренд тотчас выложила все припасенные ею козыри.
– Надо добиваться. Немолодой возраст, много детей, профессии нет – увы! Типичный случай. Явления довольно распространенные. Алименты – это в сущности говоря, зарплата; это жалованье, которое должно полагаться всякой домохозяйке за ее огромную и – безобразие! – совершенно бесплатную работу; если этим пользуется муж – куда ни шло, что же касается бывшего мужа, то он должен платить за труд. А если бывший супруг неплатежеспособен, это обязано сделать само государство.
Аплодисменты. Проблема номер один, она всегда дает полный сбор.
– Даже если б я и не нуждалась в его помощи, все равно хочу, чтоб с него взыскивали, – злобно бросает Беатриса.
– Ну, уж это распутство! Кто это будет кланяться заднице после порки! – рубит болтушка Габриель, которую не раз призывали к порядку за грубость.
Но те, кто настаивает на взыскании алиментов в наказание за развод, берут верх над сторонницами независимости и презрения к помощи. Пятью минутами позже, возбужденные историей Тахар, которая оставила себе дочку, а сына недавно уступила бывшему мужу, клубные дамы превращаются в кудахтающих наседок; на этот раз к ним присоединяется почти две трети неуступчивого меньшинства, несмотря на происки ниспровергательниц, которые задают коварный вопрос, почему женщины постоянно приносят себя в жертву детям, почему не попытаться сбыть все потомство бывшим мужьям – пусть эти беглые папаши увязнут в грязных пеленках.
– Вы б еще им бюст пересадили, может, у них молочко заведется! – взорвалась старейшина клуба. Спор переходил в свару.
– Не беспокойся за этих мерзавцев! Они найдут себе достойную корову, – не выдержала и вмешалась в разговор Габриель.
Страсти слишком разгорелись, и надо было положить конец неистовству разбушевавшихся женщин, так, как делали это законники феме <Тайное судилище в средневековой Германии, члены которого были связаны общей клятвой>, поэтому Агнесса вскарабкалась на стул и перешла к повестке дня, подвела итог тому, что удалось осуществить за последнее время, сообщила о финансах клуба, кстати говоря, весьма худосочных, но тем не менее достаточных, чтоб поставить на голосование вопрос о немедленной помощи Арманде. Голосовали поднятием рук. Единогласно. Затем выступила Ольга по поводу статьи в журнале «Семья, год 1970», ратующей за свободу развода. Снова бурные прения. Сошлись лишь в том, что надо ликвидировать нелепую, разорительную, не имеющую конца бракоразводную процедуру и посоветовать супружеским парам разбирать свои распри в Палате по семейным делам. Но религиозные ханжи полностью отвергли развод по обоюдному согласию, а злопамятные требовали сохранить принцип выявления виновного.
– Главное, чтобы все было по совести! – сказала Ирма.
– Очень это поможет, если все потеряно! – сказала Алина, удивившись тому, что слышит свой голос.
– Во всяком случае, не от потерпевших следует ожидать разумных выводов! – сказала президентша.
И вот она вновь взбудоражила женщин проектом Национального фонда – может, его надо создать при органах социального обеспечения, может, он будет финансироваться за счет процентов, которые следует брать – в ущерб должникам – с алиментов, уплачиваемых теми, кто платежеспособен, чтобы таким образом обеспечить семьи неплатежеспособных. Снова и снова о деньгах. Вот, пожалуй, что спасет от голода пять или шесть присутствующих тут женщин. Мэтр Гранд считает нужным иметь обязательную страховку на случай развода, подписанную в мэрии, которая будет одновременно с брачным свидетельством зарегистрирована в полиции. Хор перестраивается. Голосуют за петицию с просьбой поддержать их требования. И Алина охотно поднимает руку.
Все это для нее имеет интерес чисто ретроспективный. Она перенесла развод таким, каким он был, теперь уже ничего не изменишь; в принципе она выиграла процесс, но вместе с тем утратила самое существенное, а в дальнейших столкновениях потеряла и все остальное. При женитьбе начало окутывают романтическим ореолом, но важно то, во что это выльется. При разводе спорят о формальностях, и важно то, что последует за этим. С тех пор как Алина активней занялась делами клуба, она уже повидала таких женщин, которым казалось, будто они имеют право на любовь, сообщая в маленьких брачных объявлениях, что они разведены в свою пользу, и которые очень быстро убедились, что нужно было писать разведены себе в ущерб. Невинность женщины мужчина рассматривает как невинность ягненка, единственная добродетель которого – что он съедобен. Остается потрепанная жизнью женщина, так как молодость уже прошла. Четыре или пять из тех, кто еще сохранил какую-то видимость свежести, может, выкарабкаются. А всем остальным останутся только иллюзии, что здесь они чем-то помогли другим, а свой случай в жизни упустили, и они смогут утешаться лишь воздаянием мести своему общему врагу. Внезапно погасили электричество, и на экране, который Агнесса только что развернула вдоль стены, появились толстые эвансвиллские матроны – американский вариант клуба «Агарь» – невеселые, на какой-то пирушке на берегах Огайо. Под тихое потрескивание проекционного аппарата Алина вздремнула. Берега Огайо мало-помалу перешли в берега Сены. Просто наваждение. Неразрешимый, постоянно терзающий ее вопрос: Париж, 38, улица Клода Бернара, но почему? Почему Агата выбрала именно эту почту? Потому ли, что это близко, или же, наоборот, – потому что далеко от места, где она скрывается? Как странно, что Алине ни разу не удалось встретить там Агату, шедшую за письмами, хотя уже целых полгода, иногда вечера напролет, она бродила здесь. А чего Алина достигла, если б ей удалось повстречать свою дочь? Нежность – это привычка: тот, кто привык к фальшивой нежности, может утратить подлинную. Алина снова задремала, опустив голову на грудь, но тут же встрепенулась. Эвансвиллские сестры уже приступили к Декларации прав разведенных женщин. Агата – дочь своего отца, но она – девушка, а когда девушки надоедают, их бросают. По первому разу это, возможно, не катастофа. Он женат? Пусть заставит его развестись. Конечно, в том случае, если сама Агата захочет выйти за него замуж. Если она сверх ожиданий сможет этого добиться, что весьма сомнительно. Согласно последним сведениям, этот Эдмон – преуспевающий владелец магазина кожаных изделий (Агата устроилась у него кассиршей), – к несчастью, не имеет никакой возможности развестись: жена его уже пять лет находится в сумасшедшем доме и по закону, неуязвима. Впрочем, зачем настаивать? Агата ведь дочь своего отца. Она сама должна понять, что долго так длиться не может. Ничего не длится долго. Агата ни слова об этом не пишет, но мать все чувствует. Все хорошо, целую тебя – это слишком коротко, чтобы походить на правду. Слишком коротко в сравнении с теми восемью письмами за этот месяц, на которые она ни разу не ответила ни согласием, ни отказам, несмотря на настойчивое приглашение: Если хочешь, возвращайся, когда тебе будет угодно! Что бы с тобой ни произошло, не считай это препятствием. Может быть и ребенок – прекрасно, вырастет среди женщин. Ведь девушка с ребенком уже не так тянется к своему возлюбленному и может остаться дома навсегда.
