Дуглас Кеннеди - Момент
— Крепись.
Он закивал, потом еще несколько раз жадно затянулся сигаретой и прошептал:
— Это невозможно, все это невозможно.
Конечно, легко думать: нет ничего невозможного в этой жизни; все, что от тебя требуется, — это действовать в своих интересах и не соглашаться на жизнь, которая тебе противна. В самом деле, это же так очевидно. Только так можно избежать суровых социальных последствий неверного шага, который ты совершаешь из страха перед переменами.
Если Мехмет не нашел в себе сил убежать от навязанной ему жизни, то, по крайней мере, он три раза в неделю занимался любовью с Аластером — и это тоже поступок, своего рода вызов. Мы всегда пасуем перед большими авторитетами, не так ли? Ожидания общества, ожидания семьи. И один лишь поворот в опасную сторону личной свободы — то, что сейчас совершал Мехмет, — требовал невероятной силы духа. Это было все равно что преодолеть непроходимую политическую границу, как это сделала Петра…
Впрочем, я пока не знал подробностей ее перехода. Но я догадывался, что ей пришлось заплатить за это огромную цену. И потому не переставал восхищаться феноменальной смелостью этой женщины. Выбор, который она сделала, стоил ей невероятных душевных усилий и до сих пор отзывался в ней глубокой болью и печалью. Неужели перемены в судьбе всегда оборачиваются душевной катастрофой?
Когда мы вышли на улицу, Мехмет предложил мне сигарету.
— Тебе надо жениться на этой девушке, — сказал он, поднося зажженную спичку к моей сигарете.
— Почему ты так решил?
Он лишь пожал плечами, а его лицо оставалось по-прежнему серьезным.
— Просто вы выглядите счастливыми вместе.
Пока мы шли по больничным коридорам, Мехмет косился на каждого встречного, словно кругом были сотрудники турецкой тайной полиции, специально присланные сюда, чтобы вывести его на чистую воду и отдать на расправу родственникам. Он был настолько взволнован, когда мы приблизились к палате Аластера, что мне пришлось остановить его и взять за руку:
— Ну что, встретил кого-нибудь из знакомых?
Он покачал головой.
— Так вот, мы в десяти шагах от бокса Аластера. Как только мы зайдем туда, тебя уж точно никто не увидит. Поэтому расслабься. Пожалуйста, ради Аластера, возьми себя в руки и убери с лица это испуганное выражение. Ты должен предстать перед ним в нормальном виде. Прошу тебя…
Мехмет закивал и пустился в очередной внутренний монолог, потом достал пачку сигарет и начал крутить ее между пальцами, перебирая, как четки.
— Теперь успокоился? — спросил я.
Он снова закивал, и я подтолкнул его вперед. Заглянув в дверь, я глазам своим не поверил — Аластер сидел в кровати и читал «Нью-Йоркер».
— Это опять ты? — спросил он. — Ты прямо нарываешься на порку.
— Это точно, но я не задержусь. Потому что привел к тебе гостя.
Я протянул руку за спину и буквально втащил Мехмета в палату. Аластер обомлел, а Мехмет совсем растерялся и не знал, куда глаза девать. Так и косился — то на пол, то на Аластера.
— Вернусь через час, — сказал я и, прежде чем Мехмет опомнился, быстро зашагал обратно по коридору.
На соседней улице нашлось маленькое итальянское кафе. Я выпил два эспрессо, пока записывал в блокнот все, что произошло за последние сутки. Слова Мехмета «Ты должен жениться на этой девушке» до сих пор звучали в моей голове. Отложив авторучку, я спросил у бармена, можно ли воспользоваться телефоном.
— Одна марка за десять минут, — сказал он, выставляя телефонный аппарат на стойку бара.
— Что-то дороговато, — заметил я.
— Такая такса, — ответил он.
Я пожал плечами, отдал ему марку и набрал телефон «Радио „Свобода“». Попав на коммутатор, попросил соединить меня с Петрой Дуссманн. Ее линия долго отзывалась длинными гудками, и на седьмом по счету я уже отчаялся, когда вдруг…
— Дуссманн, — произнес запыхавшийся голос.
— Я что, заставил тебя бежать через весь офис?
— Заставил.
— Надеюсь, ты не против, что я звоню тебе на работу.
— Это счастье — слышать твой голос, — почти шепотом произнесла она. — Не пугайся моего заговорщического тона, просто Павел слоняется рядом.
— Нет проблем. Звоню только потому, что не доживу до вечера, если не услышу твой голос.
— Я люблю тебя, — прошептала она. — Будь моя воля, я бы сейчас сбежала отсюда прямиком в твои объятия.
— Я могу быть на станции «Веддинг» уже через пятнадцать минут.
— У меня деловой ланч с двумя режиссерами через двадцать пять минут.
— Значит, у нас будет целых пять минут.
— Жду тебя на выходе из метро.
До Веддинга я доехал все-таки за восемнадцать минут. Она уже стояла наверху и, завидев меня, бегущего вверх по лестнице, поспешила навстречу, обвила мою шею руками, прижала к стене, и наши губы слились в поцелуе. Наконец она отстранилась от меня.
— Ты… — прошептала она. — Ты…
— И ты… это мы.
— Я уже опаздываю, — сказала она.
— Тогда беги.
— То, что ты приехал сюда всего на пять минут…
— Если захочешь, я буду каждый день приезжать на пять минут.
— Скажи мне, что любишь меня.
— Я люблю тебя.
— И я тебя люблю.
Потом, после еще одного долгого и глубокого поцелуя, она оторвалась от меня и побежала наверх. Я прислонился к стене, чувствуя себя героем комикса с нимбом из звезд и восклицательных знаков после поцелуя девушки.
Я заставил себя вернуться в метро и с глуповатой улыбкой на лице так и доехал до станции «Зоопарк». Марафонским шагом добежал до госпиталя и оказался у палаты Аластера минут за пятнадцать до окончания приемных часов. Мехмета уже не было, но Аластер сидел в кровати, заложив руки за голову, и смотрел в потолок.
— Возвращение влюбленного, — приветствовал он меня. — Дай-ка угадаю. Ты улизнул на свидание в конурке над китайской прачечной, где вы прячетесь от ее иранского мужа-фашиста Аббаса, который днем работает таксистом, а по ночам зашибает большие деньги как профессиональный борец.
— Я всегда говорил, что тебе надо писать романы, Аластер.
— Так у тебя было свидание?
— Не совсем. Но…
— О, кажется, понимаю. Потискались в общественном парке. Она сбежала с работы ради встречи с тобой, и ты уже поплыл.
Я почувствовал, что краснею. Улыбка Аластера стала шире.
— Кажется, я попал в яблочко. Что ж, молодой человек, выкладывай подробности.
— Ты скоро с ней познакомишься.
— Мехмет уже успел, и он сказал, что она довольно милая. Очень высокая — для Мехмета это все, кто выше его. И довольно красивая, с — как это он выразился? — грустными глазами. Что, она меланхолик?
