Эдуард Тополь - Московский полет
– Что вы собираетесь делать? – спросил меня Гораций. Я не успел ответить.
– Fucking Russian sons-of-a-bitches [Е… русские сукины сыны]! – диким голосом вдруг заорал Питер и на своих длинных ногах бегом ринулся через шоссе. Честно говоря, ни я, ни Гораций никак не ожидали от этого вашингтонского пижона такого взрыва, вот уж, действительно, у каждого из нас своя минута безумия.
– Oh, boy! – сказал Гораций и рванулся за Питером через гудящее шоссе.
– Shit! – выдохнул я в сердцах и побежал следом, то отскакивая перед летящими по шоссе машинами, то перебегая им дорогу. Из-за этого маневрирования я здорово отстал от Питера и Горация, к тому же, учтите, они оба были на голову выше меня и вдвое моложе. Но и занятый лавированием меж машинами, я слышал Питера.
– Leave her alone [ Отпустите ее]! – орал он не своим голосом далеко впереди меня. – Fucking Russian pigs!!! Leave her alone [Е… русские свиньи! Отпустите ее)! – Конечно, они все оглянулись на его крик. И когда Питер добежал до них, кто-то просто дал ему подножку, а еще кто-то коротким, но сильным ударом по шее дослал его носом в тротуар. Питер лицом проехал по заплеванному асфальту, тут же вскочил, но несколько парней снова бросили его на землю, стали бить ногами, а остальные закричали: – Негра бей! Негра!
Услыхав этот крик, Гораций отпрянул и замер перед ними в нескольких шагах, на краю тротуара, как застывает зверь перед ослепившими его фарами смертоносного грузовика. Слово «негр» не нуждалось в переводе, он понял, как они его назвали. А парни стали жестами зазывать его в свой круг. И с боков его уже обходили еще несколько высоких подростков с брезентовыми армейскими ремнями в руках. Пряжки этих ремней были утяжелены свинчаткой.
– Стойте! Вы с ума сошли! Не бейте их! – заорал я по-русски, преодолев, наконец, шоссе и подбегая к ним. Но парень лет двадцати с бицепсами культуриста легко, как игрушку, отшвырнул меня в сторону. – Отвали, папаша! – сказал он. В этот миг какая-то пьяная девка с криком «За дружбу народов!» подбежала к Горацию и с разбегу харкнула ему в лицо.
Гораций запоздало отшатнулся. А толпа, сомкнувшись кольцом вокруг него, расхохоталась. Я вскочил на ноги и закричал снова: – Ребята, не трогайте его! Не бейте их! – И попробовал протолкнуться сквозь кольцо. Но тот же парень с бицепсами культуриста вдруг взял меня сзади за шиворот, приподнял от земли и сказал:
– Пахан, ты меня злишь. Лучше отвали отсюда, – и опять швырнул в сторону с такой силой, что я сел на землю.
– X… ты сюда приехал, африканская морда? – кричала тем временем Горацию пьяная девка, стоя перед ним и двумя руками держала себя за джинсовую юбку. – I am American [Я американец]… – произнес Гораций. Но девка не слышала его.
– Русской п… приехал понюхать? – крикнула она и вдруг задрала юбку, под которой не оказалось никаких трусов. – На, понюхай!
Банда заржала, и сразу несколько ударов по голове сбили Горация с ног, а затем трое или четверо парней стали заталкивать его лицом промеж ног этой девки.
– Нюхай, б…! Нюхай! – ржали они. – А то кастрируем на х…!
– Ребята! – орал я в это же время по-русски, плача и снова пробиваясь в их круг – Ребята, не надо!!!
И опять та же рука культуриста схватила меня, но теперь уже за волосы.
– Ты! Хмырь! – презрительно сказал этот культурист, над его верхней губой был первый молодой пушок – Куда ты лезешь? Тут американцев бьют. Тебе-то что?
– Я американец, – сказал я, чувствуя у себя на голове его тяжелую руку, одним движением которой он мог легко сломать мне шею.
– Чи-и-во? – произнес он презрительно, не поверив. – Американец он! Брысь отсюда! Последний раз тебе говорю, понял?
– Я американец! – выкрикнул я в истерике, ужасаясь тому, что он со мной сейчас сделает.
Но он аккуратно повернул меня и дернул за волосы прочь от себя с такой силой, что мое тело снарядом полетело прямо на мусорную тумбу.
Я грохнулся об эту тумбу грудью, опрокинул ее и на вывалившемся из нее мусоре – каких-то арбузных корках, мокрых газетах и прочем дерьме – заскользил с тротуара на мостовую, прямо под колеса летящих по шоссе машин.
А жуткий скрип тормозов заставил меня еще сильней вжаться в землю и рефлекторно закрыть голову руками.
Потом наступила мертвая тишина. Я осторожно поднял голову: прямо надо мной, ну, буквально в трех сантиметрах от головы, был круглый чугунный передний мост какого-то грузовика. Еще доля секунды – и этот чугун вмял бы в асфальт сначала мой череп, а потом позвоночник. Я скосил глаза через плечо: передний бампер этого грузовика был у меня где-то над спиной.
Тут, справа от себя, я услышал скрип дверцы кабины, стук ботинок водителя о подножку и его быстрые шаги в обход передка машины. А рядом с собой, у правого колеса грузовика, я увидел половину раздавленной винной бутылки из темного стекла и с острыми краями.
И вдруг моя правая рука сама потянулась к этой бутылке, зажала ее горлышко, и я, тая свое оружие, медленно выполз из-под машины, поднялся на ноги и обернулся к банде, застывшей над Горацием, Питером и Дайаной.
Смерть все-таки самая великая актриса в мире, даже ее приближение заставило их всех замереть в тот миг, когда надо мной так дико заскрипели тормоза грузовика.
Но пока они приходили в себя от изумления по поводу моего спасения, я уже нашел взглядом того культуриста с детским пушком над верхней губой.
– Fuck your mother f… твою мать]! – закричал я почему-то по-английски и, чувствуя себя маленьким снарядом с острой бутылочной боеголовкой, ринулся на своего убийцу.
Я не знаю, каким чудом он увернулся от меня. Впрочем, какое тут чудо? Просто ему было двадцать лет, а мне – пятьдесят, вот и все. Но, как бы то ни было, он увернулся от меня, а я, держа в руке горлышко разбитой бутылки, пробежал по инерции через круг расступившейся банды и с разбегу ткнулся всем телом в серую таксишную «Волгу», в которой двое парней на заднем сиденье еще удерживали Дайану.
– Вон! Вон отсюда! – дико крикнул я им и через опущенные стекла передней дверцы стал тыкать в них этой разбитой бутылкой. – Убью на х…! Вон! Отпустите ее! Fuck you all!
Они отшатывались, закрываясь от меня обморочно-белой Дайаной, а позади меня – я услышал это каким-то седьмым, звериным чутьем – уже подступали ко мне парни с солдатскими ремнями и засвинцованными пряжками. Я истерически повернулся к ним: – Хай!
Скорее всего, я был в этот момент похож на маленького зверька, оскалившегося в момент последней смертельной опасности и выставившего перед собой единственное оружие.
Но что была эта разбитая бутылка против их длинных ремней с тяжелыми пряжками? Я уже видел веселые лица молодых подмосковных волков. Они шли на меня не спеша, покачивая висящими у самой земли пряжками, дыша водочным перегаром. Кто они были, «люберы», «мытищинцы» или еще какая-нибудь банда, я не знаю.
