Халед Хоссейни - Бегущий за ветром
— Нет. Думаю, ему было стыдно за самого себя.
Мы уехали со смотровой площадки ближе к вечеру, разморенные зноем. Всю дорогу я чувствовал на себе взгляд Сохраба.
Возле магазина я попросил водителя остановиться и купить мне телефонные карты.
Когда стемнело, мы лежали на кроватях у себя в номере и смотрели телевизор. Два служителя Аллаха с седеющими бородами и в белых чалмах отвечали на звонки правоверных со всего света. Мусульманин из Финляндии по имени Аюб поинтересовался, попадет ли его сын в ад за то, что его штаны висят на бедрах слишком низко, даже трусы видны.
— Я однажды видел Сан-Франциско на картинке, — сообщил Сохраб.
— Правда?
— Там был красный мост и высокий дом с острой верхушкой.
— Тебе бы на улицы посмотреть, — сказал я.
— Они такие интересные?
Муллы на экране оживленно обсуждали тему.
— Они такие крутые, что, когда машина одолевает подъем, видишь только ее капот и небо.
— Страшно, наверное. — Сохраб повернулся спиной к телевизору.
— Только на первых порах. Быстро привыкаешь.
— А снег там идет?
— Нет. Зато тумана хоть отбавляй. Ты хорошо запомнил фото с красным мостом?
— Да.
— Иногда туман такой плотный, что моста совсем не видно. Из мглы торчат только две башни.
— Ух ты! — В его улыбке было удивление.
— Сохраб?
— Да?
— Ты подумал над тем, о чем я тебя спросил?
Улыбка исчезла у него с лица. Муллы в телевизоре пришли к выводу, что сын Аюба отправится прямиком в ад. А нечего таскать такие неприличные штаны.
— Я подумал, — выговорил Сохраб.
— И что?
— Мне страшно.
— Понятное дело, — ухватился я за соломинку. — Но ты быстро выучишь английский и привыкнешь…
— Я не об этом. Хотя… Только самое страшное другое…
— Что?
Сохраб сел на кровати и подтянул колени к подбородку.
— Что, если я тебе надоем? Что, если я не понравлюсь твоей жене?
Я сполз со своей койки и сел рядом с ним.
— Ты никогда не надоешь мне, Сохраб. Обещаю. Ты ведь мой племянник, помни. А Сорая-джан очень добрая. Поверь мне, мы будем любить тебя. Это я тоже обещаю.
Я взял его за руку. Сохраб поежился, но руку не отдернул.
— Я не хочу опять в приют, — тихо сказал он.
— Этого никогда не будет. — Я стиснул ему руку. — Ты поедешь домой вместе со мной.
Он беззвучно заплакал. Через минуту его рука сжала мою.
Мы кивнули друг другу.
Дозвонился я с четвертой попытки.
— Алло, — прозвучал в трубке голос Сораи.
В Исламабаде половина восьмого вечера. Значит, в Калифорнии половина восьмого утра. Сорая уже час как на ногах и скоро уйдет на работу.
— Это я. — Сидя на кровати, я смотрел на спящего Сохраба.
— Амир! — радостно вскрикнула она. — У тебя все хорошо? Где ты?
— В Пакистане.
— Почему ты не звонил? Я так волновалась! Мама каждый день молилась и совершала назр.
— Прости. Сейчас у меня все хорошо.
Я сказал ей, что уезжаю на неделю, самое большее на две. А прошел уже почти месяц.
— Скажи Хале Джамиле, пусть прекратит истребление овец, — улыбнулся я.
— Почему «сейчас»? И что такое у тебя с голосом?
— Не волнуйся за меня. Все замечательно. Честное слово, Сорая. Мне надо о многом рассказать тебе, я давно собирался. Но сперва самое важное.
— Слушаю тебя, — сказала она уже более спокойным тоном.
— Я вернусь не один. Со мной приедет маленький мальчик. Его надо будет усыновить.
— Что?
Я посмотрел на часы.
— У меня на этой дурацкой телефонной карте всего пятьдесят семь минут, а мне столько всего надо тебе сказать… Сядь, пожалуйста.
Судя по звукам, к телефону подтащили стул.
— Ну, — сказала жена.
И впервые за пятнадцать лет нашего брака я поведал ей все. Раньше я не мог без ужаса подумать о признании. А теперь у меня прямо камень с души упал. Мне кажется, сама Сорая испытала нечто подобное, когда рассказала мне о своем прошлом во время сватовства.
Когда я закончил свой рассказ, она плакала.
— Что ты на это? — спросил я.
— Не знаю, что и подумать, Амир. Столько всего сразу…
— Я понимаю.
Она высморкалась.
— В одном убеждена: он должен жить с нами. Я настаиваю.
— Это точно? — Я закрыл глаза и улыбнулся.
— И ты еще спрашиваешь? Ведь он твой каум, родственник, значит, и мой тоже. Ты не можешь выгнать его на улицу. — Она помолчала. — А какой он из себя?
Я поглядел на спящего Сохраба.
— Очень милый и серьезный.
— Невинная душа. Хочу его видеть.
— Сорая?
— Да?
— Достет дарум. Я люблю тебя.
— И я тебя. — В ее голосе звучала улыбка. — Только будь осторожен.
— Постараюсь. И вот еще что. Не говори родителям, кто он. Я сам.
— Ладно.
И мы закончили разговор.
Тщательно постриженную лужайку перед американским посольством в Исламабаде украшали круглые цветочные клумбы и декоративные кусты. Само здание, невысокое и белое, мало чем выделялось из рядовой застройки. Металлодетекторы живо реагировали на каркас, скрепляющий мою челюсть, и на всех трех КПП меня обыскали. Когда же мы попали в само посольство, мне будто плеснули в лицо ледяной водой — кондиционеры работали на совесть. Я назвал свое имя секретарше — худощавой блондинке за пятьдесят в бежевой блузке и черных брюках, — и она улыбнулась мне. Впервые за много дней передо мной предстала женщина, одетая не в бурку или шальвар-камиз. Постукивая карандашом по столу, блондинка просмотрела список записавшихся на прием, нашла мое имя и предложила сесть.
— Лимонаду не желаете?
— Я — нет, спасибо.
— А ваш сын?
— Простите?
— Вот этот милый молодой джентльмен, — улыбнулась она Сохрабу.
— Да, будьте любезны. Благодарю вас.
Мы с Сохрабом сели на кожаный диван, рядом с которым стоял американский флаг на длинном древке. Мальчик взял со стеклянного столика журнал и принялся невнимательно листать.
— Что? — вдруг спросил он.
— Не понял?
— Ты улыбаешься.
— Просто я думал о тебе.
Мой племянник нервно усмехнулся, взял другой журнал и пролистал за полминуты.
— Не бойся, — я коснулся его руки, — ты среди друзей. Успокойся и будь как дома.
Хороший совет. Мне самому не помешало бы последовать ему. А то сижу как на иголках. Да тут еще шнурок развязался.
Секретарша поставила перед мальчиком высокий стакан — лимонад со льдом:
— Пожалуйста.
Сохраб застенчиво улыбнулся.
— Большое спасибо, — произнес он по-английски. Еще он знал, как будет «до свидания». Вот и весь его запас иностранных слов.
