Людмила Улицкая - Люди нашего царя
К моему столику подошли две женщины: свободно ли?
– Садитесь, садитесь. Свободно!
Они обрадовались - тоже русская. Познакомились: Роза лет пятидесяти, со следами татаро-монгольского ига на лице, и приятно-невзрачная Алена лет тридцати.
Роза поставила на стол горку еды,- тарелка с верхом.
– Господь дает нам пищу на каждый день, и хлеб небесный посылает нам,- радостно сообщила она, села за стол, зажмурилась и замолчала.
Она молилась про себя, и вторая тоже безмолвно склонилась над тарелкой. Я чту эти обычаи: омовение рук, благословение еды… и вообще всякое благодарение…
Вечером они опять подсели к моему столику. Роза с интересом посмотрела на мой скудный ужин - огурцы с лепешками.
– На диете?- сочувственно спросила она.
– Вроде того,- согласилась я.
– Написано так,- Роза возвела глаза к небу и наморщила лоб,- «Не понимаете, что все, входящее в уста, проходит в чрево и извергается вон? А исходящее из уст - из сердца исходит. Сие оскверняет человека».
Я промолчала, поскольку давно уже не люблю застольного богословия.
«Неофитка»,- догадалась я.
– А вы, простите меня, сколько за путевку платили?- спросила Роза, легко перескочив незамеченную пропасть.
– Четыреста восемьдесят.
– Чего это так много? Моя дочка купила горящую за двести девяносто. Знаете, как написано: «Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе…», а родителям сказано: «А вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем!»
На послании к Ефесянам я ушла, пожелав приятного аппетита.
В этом вымороченном месте были свои золотые и серебряные минуты. Золотые - утром, когда я просыпалась на рассвете, выходила на закрытую от чужих глаз, но не от солнца лоджию и ложилась на шезлонг. Кожа моя ликовала, и я подставляла солнцу укромные места. Потом я шла на берег, уборщики к этому времени успевали вытащить из песка все окурки и обертки, которые с вечера оставили отдыхающие. Привозной песок, маскирующий каменистый берег под настоящий пляж, был светел и разглажен, а катерные спасатели еще не вышли на работу. Я уплывала по прохладной воде подальше от берега. Непрестанно дул противный боковой ветер, заливал в левое ухо крепкую воду и сносил вправо. Я хороший пловец, но плохой спортсмен - плыву медленным неправильным брассом. Плыть могу долго. Спохватившиеся спасатели меня возвращали.
Полежав на казенном полотенце, шла в номер и погружалась в арабское медленно текущее время. Читала длинную, удивительно подходящую к случаю книгу - «Александрийский квартет» Лоуренса Даррела, и близость места действия романа, а также разгадывание его исторических криптограмм меня забавляли. Потом я засыпала, просыпалась, пила кофе у Ахмета, возвращалась в номер и снова засыпала: предел разврата загнанного городской жизнью человека - сон после завтрака. Шла в гимнастический зал, садилась на велосипед, глядя в стеклянную стену на летящие в одном направлении и все не улетающие листья пальм, потом покупала газету и просматривала ее от конца до начала перед синьковым бассейном: интересно, они в воду анилин добавляют? Выпивала еще чашечку кофе и обнаруживала, что всего-то одиннадцать часов утра. Заспавшиеся туристы еще жевали за стеклянной стеной многоступенчатые завтраки.
Возвращалась в номер и погружалась в «Александрийский квартет», пока не наступало время обеда.
Выйти с территории отеля было некуда - полоса строительного мусора и пустыня. Можно было взять такси или сесть в микроавтобус, съездить в собственно город. Я однажды это сделала, там было то же самое: трепещущие по ветру пальмы, самые безмозглые из всех деревьев, восхитительно уродливая архитектура и группки жующих туристов. Купила на восточном базаре (пестрая роскошь бедняков, грозди предположительно золотых украшений, свисающие с лотков, поддельные ковры, новенькие папирусы с Нефертити и тонны наглых сувениров) килограмм невкусной клубники, три зеленых генопродукта в виде яблок и бедуинскую вязаную тюбетейку.
Валяться на лоджии или в номере было слаще всего. Мысль о растяжимости времени, о его способности сжиматься и растягиваться до бесконечности не покидала меня. Я наслаждалась длиной минут и бесконечностью восточного часа… И в голову лезли такие мысли, которые могут возникнуть лишь от полной праздности, например, про безумную теорию Фоменко, согласно которой мировую историю следует считать искусственно растянутой,- в теории этой, если находишься в Египте, чувствуешь прорыв к истине. В следующем прорыве будет, возможно, зиять еще одно откровение о природе времени - египетские тысячелетия равны европейским столетиям, китайское время не совпадает со шведским, а американское - с африканским, и потому история так неравномерна, спонтанна и непредсказуема.
И еще я наслаждалась молчанием: телефон не звонил, московскую суету как обрезало, и я с опаской ждала момента, когда на меня наедет скука. Скука - вдохновение (или отдохновение?) души. Так говорил кто-то из римских мудрецов.
Лучшим временем суток были минуты, когда заходило солнце и начинало темнеть. Это было роскошное представление: сначала жгучая синька блекла, белизна строений бледнела, мрамор приобретал меловой оттенок, зелень темнела и омрачалась, и все гасло, как будто художник по свету включил реостат, и свет постепенно убывал, согласно световой партитуре. Мавританский кошмар рассеивался, и начинался процесс, обратный тому, что происходил когда-то в старинном фотоателье: черная окись постепенно превращалась в серебро, растворялись зубцы, башенки, минареты. Только черные дыры оставались по низам, где небо соприкасалось с землей. А потом все становилось ровным и серебристым, как уснувший жемчуг, и наступали эти самые серебряные минуты. И только на западном краю неба шевелились отзвуки вечерней зари…
Господи, как было хорошо…
За ужином мы снова оказались с Розой и Аленой за одним столом.
На этот раз Роза взяла быка за рога и обратилась ко мне с прямым вопросом:
– А ты сама-то верующая?
Глаз ее горел хитрым миссионерским огнем. Она даже забыла помолиться лицом в тарелку. Писание из нее так и перло, она была просто нафарширована цитатами. Она вовсе не собиралась задавать мне вопросов. Она была полна ответами, и ее просто разрывало от желания поделиться своими открытиями в области духа. Я помню это счастливое состояние человека, которому вручили ключ ото всех замков, и любой самый замысловатый вопрос в прах рассыпался в тот самый миг, как к нему прикасался ключом христианства… С годами это прошло, обнаружилось множество всего, что не открывается с помощью «Господи, помилуй».
